Юрий Третьяков - Андрейка и лодырь Ромашка
– А по хозяйству помогать?
– По хозяйству… да я… – захлебывался от радости Андрейка. – Как шмель буду! Как начну везде сновать! Прямо все хозяйство переверну кверху ногами! Даже остановить меня будет нельзя! Какие нужно дела – все до одного переделаю прямо вмиг! И даже какие не нужно, тоже все переделаю! Что нужно? Давай!
– Остынь малость!… – махнула на него мать. – Разгорячился-то как! Ты вон в школу-то гляди не опоздай…
– Ну, ладно… – сразу согласился Андрейка, – А как приду, так потом и начну!
Схватив портфель, он побежал по дороге к Тюковке. Самое главное сделано. А если мать согласилась, то отец и подавно будет согласен. Остается только переселить собаку в Шапкино, но тут – все в своих руках, как говорится!
Хотя, конечно, предстоит много трудностей… Например, как достать ее из проулка? В автобус с ней не пустят: как зимой, когда они с Моськой возили на прививку Моськиного Шара. Пусть катят в своем автобусе, а собаку Андрейка в руках принесет, небольшая тяжесть… А будь и большая, все равно как-нибудь принесет…
Первым делом нужно накрыть собакино убежище сверху от дождя. Там, во дворе, есть доски – стоят к сараю прислоненные без толку, они годятся вполне! А в одном ящике есть пластиковая пленка – большая, подходящая…
Андрейка, не боящийся трудностей, весело бежал бегом по дороге, поглядывая на небо, чтобы обогнать тучи и явиться в Тюковку раньше дождя…
5
Дождь гнался за Андрейкой по пятам: то догоняя, то отставая, когда Андрейка припускался во весь дух, потом пугал, начиная стучать по листьям, но ни догнать, ни испугать Андрейку так и не смог. В Тюковку они явились вместе: Андрейка и дождь, который припустил не на шутку.
Андрейка заглянул к собаке. После лекарственного и витаминного лечения она сильнее поздоровела и уже переползала с места на место. Хвост распушился и начал понемножку закручиваться вверх.
Пока собака завтракала, Андрейка соорудил ей крышу, положив сверху доски и накрыв их пластиковой пленкой: лей теперь дождь! Но тучи, видя, что Андрейку взять на испуг не удалось, проплыли дальше, выглянуло солнце, и все кругом засияло.
Стоя на бочке и глядя вниз на собаку, Андрейка развеселял ее разговором:
– Ты чего там? Теперь уже недолго… В Шапкино поедем! Хочешь туда? Правильно! Вот где хорошо-то! А зачем с подстилки слезла? Лезь назад! Кому говорю! А то не выздоровеешь. Вот так… Будешь не слушаться – не возьму… Ага, боишься. Это я шучу, не думай… Вместе будем жить каждый день!
А собака во все стороны махала хвостом, который у нее выздоровел уже полностью, улыбалась и взлаивала, стараясь показать, что с нетерпением стремится в Шапкино.
– Вот он! – раздался вдруг во дворе ликующий голос военного карапуза.
Андрейка вздрогнул, спрыгнул с бочки, но было уже поздно: ворота загораживал Кенгура, противно хихикая, точно Дуремар, поймавший Буратино, и приговаривал, как в прошлый раз:
– Ага, попался! Вот когда ты попался!…
Видно, он мимоходом забрел сюда по доносу обидчивого военного карапуза, так как руки у него были заняты большим свертком, откуда виднелось какое-то барахло из крашеной марли и разноцветной бумаги.
Андрейка же был свободен и, моментально оценив своим опытным разведческим глазом обстановку, не дал Кенгуре опомниться и произвел смелый прорыв с тесного двора на широкую улицу. А Кенгура остался стоять, разинув свой лягушиный рот… Оказавшись на просторе, Андрейка остановился, дожидаясь, что теперь будет делать Кенгура.
Военный карапуз, мстительно оглядываясь на Андрейку, довел Кенгуру к собачьему убежищу и сообщил:
– У него там собака! От тебя спрятана!
Кенгура глянул в проулок, потом на Андрейку и сказал:
– Та-ак!…
Он забегал возле проулка, заглядывая во все щели, как кот около мышеловки, где сидит мышь, которую он хочет достать, и приказал мальчишке:
– Подай мне вон тот кол!
А сам аккуратно сложил свой сверток на ящик и поддернул рукава. Андрейка вошел на несколько шагов во двор и попробовал подействовать на Кенгуриную совесть, которой у него сроду не водилось:
– Чего трогаешь? Когда она и так больная…
– Больная-я-а? – издевательски приговаривал Кенгура, беря у своего холуя-карапуза длинный кол. – Вот мы и поглядим, какая она тут больная… Сейчас мы… Сейчас она у нас будет… еще больней!…
Присев на корточки, он взял кол обеими руками, как пику, и сильно ткнул в проулок. Очевидно, он попал собаке куда-то в больное место, потому что она закричала не собачьим, а прямо-таки человеческим голосом.
Андрейка подскочил к Кенгуре, схватил его за плечи и дернул назад. Кенгура, неудобно сидевший на корточках, опрокинулся на спину, стукнувшись затылком об землю. Андрейка крепко притиснул его к земле, а он барахтался руками и ногами, как перевернутая черепаха, и вскрикивал испуганным голос:
– Ты чо? Ты чо?
Военный шпион-карапуз метнулся к воротам и там пронзительно завопил:
– Сюда! Сюда!
Во двор ворвался Носарь со всеми своими подчиненными, и Андрейка снова попал в окружение…
– Ну и дела! Опять этот шапкинский тут буянит! – удивился Носарь. – Безобразничает в общественном месте и тюковских лупит!
– А он не трожь собаку! – закричал Андрейка. – Я дам безвинных собак калечить! Лучше я его самого покалечу прямо!
– А кто визжит? – спросил Носарь, озираясь и прислушиваясь.
– Да собака… – угрюмо объяснил Андрейка. – Моя собака… То есть она ничья, но немножко и моя…
Партизан подошел к проулку, заглянул и радостно воскликнул:
– Вот она где! А я думаю: куда она задевалась? Это наша собака, с Октябрьского проезда. Бобик!
Его оттеснил Китаец и заспорил:
– Чего болтаешь? Это Муха! Она на нашей улице гдей-то живет!
Наконец в убежище заглянул лично Носарь и всех опроверг:
– Ослы вы все! И даже хуже: ишаки! Какая же это Муха, когда это с нашей улицы Марсик? Я думал, что его убили собаколовы… А чего она какая-то такая?…
– Да этот ваш живодер… – Андрейка мотнул головой в сторону Кенгуры. – Колом ее сейчас!… А еще раньше все ноги ей дрыном отбил…
Носарева компания примолкла, а длинный Жорка, недобро взглянув на Кенгуру, спросил:
– Это правда?
– Наглая ложь! – завизжал Кенгура. – Пусть докажет!
– Вон тот подтвердит. – Андрейка показал на военного карапуза, который озирался, как зверек, не понимая, что тут происходит… Потом чего-то сообразил и начал рассказывать, тараща глаза и махая руками:
– Правда, правда! Я знаю! Видел сам! Кенгура ка-ак ударил дрыном, а она ка-ак заплачет!… А он за ней ка-ак побежит! А сейчас так начал туда ширять вон тем вон колом!
Кенгура хотел взять свой сверток, но сверху на него Носарь плюхнулся, аж в свертке что-то разорвалось и затрещало.
– Ну чего… – ныл Кенгура, пытаясь вытянуть из-под Носаря свое барахлишко. – Некогда мне тут возиться… На репетицию запаздываю!… Что ж мне, на репетицию через вас опаздывать, что ли? Пусти!
– Подождешь, – сказал длинный Жорка.
– Да чего же ждать-то?… На репетицию опоздать, да?… А если у меня спектакль скоро?
– Ты зачем собаку бил? – допытывался длинный Жорка, не обращая внимания на его нытье. – Что она тебе сделала?
– А чего она… Бродячая… Их ветнадзор разрешает уничтожать… Они заразу разносят…
– Ты сам заразный! – закричал Андрейка, подскакивая к Кенгуре. – Я все время с ней вожусь – где она меня заразила? Покажи! И других тоже… Ты сам заразнее ее! Вон у тебя около носа какая-то зараза торчит!…
Кенгура молча пятился, трогая болячку под носом, а Андрейка расходился все больше:
– Раз ты заразу не любишь, то сейчас я тебя еще побольше заражу!
Он поднял с земли тряпку, выпачканную чем-то липким и противным – явно заразным, и хлопнул Кенгуру по щеке.
Носарь заржал, а за ним и все подчиненные. Кенгура, обтираясь рукавом, пытался спрятаться от Андрейки за их спинами, но они его не пускали и выталкивали вперед.
– Что же вы, ребята? – жалобно голосил Кенгура. – Как вы можете терпеть, чтобы чужие своих трогали!
– Ты теперь не наш! – сказал ему длинный Жорка и торжественно провозгласил: – С сегодняшней минуты ты объявляешься вне закона. Как мучитель живых существ!
Догадливый военный карапуз запрыгал около Кенгуры, радостно крича:
– Ага, попался! Ага, попался! Сейчас тебе влетит! Длинный Жорка обратился к Андрейке:
– Он тебя бил?
– Да ну-у… – скромно пожал плечами Андрейка. – Я об себе не забочусь… Мне собаку жалко!…
– Хочешь вызвать его на поединок? – Стукнуться… – пояснил Носарь. Кенгура заныл еще жалобнее:
– Да зачем это нужно?… К чему такая… щепетильность?… Если у меня репетиция? Носарь, ну отдай же мой реквизит!… Он не мой, а драмкружковский…
