Сергей Афоньшин - Солнечное дерево
Осень уже прошла, выпал снежок и побелил деревеньку на Керженце. Спят избушки, спит и Напылко-Нетужилко и видит под утро сон. Будто бы плетет он большой несуразный лапоть, кодочигом по нему стучит, а лапоть гремит, как барабан. Проснулся Напылко, слышит — и вправду стучат и в стены, и в ворота. И кричат: «Отворяй!» Это стрелец за мастерами-лапотниками явился. Прочитал он царскую грамоту и приказал Шумилке, Напылке и Козырю в путь-дорогу собираться.
— Делать неча! — сказали мужики и стали обуваться в лапти, а жены начали собирать им котомки. Вот Напылкова жена и думает: «Кто знает, есть ли, нет ли там у царя лыко, а босиком несрушно будет домой возвращаться!» И положила в котомку вместе с кодочигом связки три лыка. На лиху беду, мол, пригодятся! Вот и повел стрелец мужиков к царю в столицу чухонцев в лапти наряжать. Недалеко от Волги у хитреца Шумилы лапоть развязался, он сел переобуться да и пропал, как растаял. Немного погодя у Козыря в животе резота появилась, он отвернулся за куст и тоже исчез, будто его корова языком слизнула. Остался при стрельце один Напылко и говорит:
— Ты, брат, не оглядывайся, езжай себе вперед, я не сбегу. Негоже мне подневольного человека под кнут подводить. Да и манит меня царя повидать, а пуще всего — на море и Санкт-Петербург поглядеть!
Вот через сколько-то дней и пришли они к царю в Петербург. Петр попенял стрельцу, что тот только одного лапотника привел, но Напылко за него заступился, и царь стрельца простил. А у мужика спрашивает:
— Можешь ты всех чухонцев лапотному ремеслу обучить, чтобы они по Санкт-Петербургу босиком не ходили?
— Пошто всех? — удивился Напылко. — Я троих обучу, а они тоже по трое обучат, а те девять опять же по три человека к ремеслу приставят…
Подивился царь, что мужик в арифметике силен, посулил на службу бомбардиром взять и в офицеры произвести и послал его на постой в избу к тому чухонцу, что босой по грязи шлепал.
Чухонцы встретили Напылка с радостью. Хотя хлеб у них родился плохо, но коров они держали и рыбу ловили. Накормили гостя хорошо и досыта и спать уложили. Утром Напылко спрашивает:
— А липа у вас тут растет?
Пошли искать липы, чтобы надрать лыка на лапти, а липы-то и нет. Один сосняк по буграм, да и тот морским ветром ощипан. Ходили, ходили — нет липы! Тогда и пригодилось керженское лыко, что жена мужу в котомку положила. Не одну неделю жил Напылко у чухонца, учил его лапти плести, а сам замечал, как чухонка ловко рыболовные снасти плетет и масло из сливок делает. Приглядывался и запоминал.
Долго ждал Напылко, когда его царь в бомбардиры позовет, в сторону царской столицы поглядывал, да так и не дождался. И как только получился у чухонца настоящий лапоть, сказал:
— Ну вот, теперь ты сам обучи троих, те трое еще по трое… Лыка вам царь надерет, а мне домой пора.
Сплел Напылко из последнего лыка крепкие лапти-скороходы, обулся понадежнее, простился с чухонцами и потопал прямой дорогой через вологодские и костромские леса да на Керженец. По весне объявился мужик в родной деревне. Выпарился в бане, кваску напился и заснул в своей избушке крепко-накрепко. Утром встал вместе с солнышком и по морозцу сбегал на Керженец поздороваться с родной рекой, узнать, высока ли вода нынче будет, распустились ли барашки на вербах, послушать, как урчат на полянах тетерева.
Пока таял снег да бежали ручьи, научил Напылко своих земляков сети-трестенки и жаки-крылены из пряжи плести, а бабам рассказал, как сладкое чухонское масло делать.
А когда Шумило Гвоздь с Козырем спросили Напылка, чем его царь наградил, тот ответил:
— У царя для мужика одна награда. Сходите, послужите — и вам отсыплет.
Крепостной волк
Давным-давно жила за Ветлугой помещица Собакина, и вся ее вотчина с деревнями и селами называлась Собаковщиной. А по соседству в лесном болоте проживал серый волк со своей волчихой и волчатами.
Помещичья скотина возле усадьбы паслась, а крестьянская — по дальним пустошам и буеракам, поэтому часто волку в зубы попадалась.
Крестьяне как будто оброк ему платили и за себя и за барыню, за что и прозвали Серым Барином.
Вот как-то цапнул волк дворового гуся и на завтрак волчатам потащил. А гусь по земле крыльями хлопал и гоготал так, что совсем оглушил вора.
Остановился волк, положил гуся и спрашивает:
— Что ты мне на ухо горланил?
— Кричал, что не велика доблесть последнего гусака у мужика украсть. Крестьянское добро воруешь, а помещичье не трогаешь. Знаешь ли, как тебя люди за разбой прозвали? Серым Барином! А если не веришь, утащи барашка при людях — сам услышишь.
Оставил волк гусака и побежал скорее узнавать, правду ли он ему сказал.
Подкрался к овечьему стаду, что недалеко от деревни паслось, и стал барашка приглядывать.
— Меня-а! — проблеял вдруг рогатый баран, что гулял поодаль от других.
«Тебя так тебя!» — подумал серый, схватил рогача и потащил. Тут мужики и пастухи за ним побежали и крик подняли:
— Ах, разбойник, ах, Серый Барин, помещик зубастый!
Остановился волк в кустах передохнуть и спрашивает барана:
— Кого это мужики Серым Барином бранят?
— Тебя-а-а! — пробякал баран, — за то, что крестьянскую скотину режешь, а господскую бережешь!
Обидно показалось волку такое прозвище носить, расстроился, оставил барана и на логово приплелся. Волчата его сразу окружили, есть просят, а волчица спрашивает грозно:
— А добыча где?
Побрел волк к барской усадьбе, чтобы господскую овечку либо барашка унести. Как на беду, попалась ему не овечка, а лошадка Астра, что барыню в коляске по вотчине возила. Покружился волк вокруг нее недолго да и перегрыз горло. Сам наелся досыта и волчатам принес.
Узнала помещица, что волк ее любимую лошадку загубил, приказала его живьем поймать. Господские охотники волка на поле подкараулили и пустили на него лихих борзых собак Растерзая с Доконаем.
Пока борзые серого за уши держали, борзятники на него навалились и сострунили — дали ему в зубы палку с ремешком да этим ремнем и скрутили волчьи челюсти.
Привезли живого волка на помещичий двор, и начала барыня судить да рядить, какое ему наказание определить. На все грозные слова помещицы волк только глядел исподлобья и рычал: «Убег-у! Убег-у!» Но так как волчья пасть была ремнем стянута, то получалось у него: «Угу-у! Угу-у!» Понравилось барыне, что волчина с каждым ее словом соглашается, и присудила она не казнить серого разбойника, а отдать в помощники перевозчику Афоньке Долгопятому.
Привели волка к перевозчику и в лодке на цепь приковали, чтобы денежную кружку-копилку охранял, в которую люди денежки за перевоз опускали.
Оглядел Афонька нового помощника и посмеялся:
— Что, друг, попался? Ну не кручинься, надо и волку узнать, сладка ли крепостная неволя!
И стали они служить на господском перевозе вдвоем. Долгопятый на веслах сидел, а Серый денежную кружку оберегал и следил, все ли пассажиры в нее денежки за перевоз бросали.
Время шло и шло, волк к новой службе привыкнуть успел. Незаметно подошла и середина лета, а с ней — праздник на Светлояре у града Китежа. Потянулись туда со всех сторон вереницы людей. Вот как-то раз и говорит перевозчик своему серому помощнику:
— А что, друг, не поработаешь ли за меня денек-другой? Захотелось мне на родине побывать, у града Китежа на ярмарке погулять. А когда вернусь, за услугу тебя к волчихе насовсем отпущу.
Согласился волк: давай, мол, хозяин, погуляй, а я за двоих поработаю.
Ушел перевозчик, а Серый на его место сел и за весла взялся. Народ в те дни, как назло, валом повалил. Русские и черемисы — все спешили на ярмарку к Светлояру-озеру: людей посмотреть, себя показать, воды из озера в бурачок набрать.
Подходят к Ветлуге и кричат:
— Эй, Долгопятый! Перевоз подавай!
А перевозчик не Афонька, а серый волк. Трудится волчище не покладая когтистых лап, сидя на скамье, хвост под себя поджал, передними лапами гребет, а задними в днище лодки упирается. На двухвесельной лодке ездить не то что на керженском ботнике шнырять. На ботнике человек лицом вперед сидит, одним веслом и загребает и правит и летит по реке, как стриж по воздуху.
На ветлужской лодке гребец вперед затылком смотрит, а на затылке глаз нет, вот и приходится ему головой крутить, оглядываться, туда ли плывет.
Пока Долгопятый у Светлояра на ярмарке гулял, серый перевозчик с непривычки шею навертел, хвост отсидел, а на лапах всю шерсть вытер. Совсем бы извелся волчина, да на его счастье Афонька вернулся.
Он по-честному слово сдержал, разрубил ошейник и отпустил волка на волю:
— Валяй, друг, к своей волчихе. Да не забывай, что мужику одна овечка дороже, чем барину кобыла!
