Альберт Иванов - Приключения Хомы и Суслика (полная версия)
— Нашё-ё-ёл! — внезапно закричал Хома.
Вот уже сколько дней и ночей искал Хома свой дом, свою нору. Солнце светило Хоме и Луна. Не мог найти. А тут — нашёл!..
Дом был большой, просторный. С высокой крышей неба и распахнутыми настежь стенами. В этом доме было всё: Солнце и Луна, земля и вода, трава и деревья…
— Нашё-ё-ёл!
Вернулся Хома из дальних странствий, стал Суслику хвастаться:
— Весь мир — моя нора. Вот это всё — наш дом, — и широко повёл лапой. — И поле, и роща, и всё, что за ней.
— Уж слишком он большой, — испугался Суслик. — В нём заблудиться можно, да и съесть могут. Давай лучше маленькую нору тебе выкопаем?
Подумал Хома. Посмотрел по сторонам. И согласился.
— Давай. Лишняя нора не помешает.
Так он вернулся и стал жить дальше.
В новой норе, рядом с лучшим другом Сусликом.
КАК ХОМА С МУРАВЬЁМ ДРУЖИЛ
Пожалел как-то Хома бедолагу Муравья. Его на утлой щепке по ручью несло и крутило. Протянул Хома прутик, и Муравей вмиг на берег перебрался.
Крупный такой Муравей, хоть и маленький. Не местный: коричневый, а не чёрный. Издалека приплыл. Потом уж Хома узнал: его дождём в ручей смыло.
— Спасибо, — пропищал Муравей. — Спасибо огромное!
— Пустяки, — отмахнулся Хома. — Большое дело?!
— Большое, — упорствовал Муравей, — хоть ты и маленького спас.
Заспорили, большое или небольшое это дело.
Тут на берегу Суслик появился. То ли прогуливался, то ли просто попить пришёл. Скорее всего, всё вместе: прогулялся к ручью попить.
Выслушал он солидно спорщиков и, не раздумывая, рассудил:
— Ты, Хома, большое дело сделал.
— Кто прав! — обрадовался Муравей.
— Но ты, мураш, прав только наполовину. Хома большое дело сделал, потому что он большой. Ну, по сравненью с тобой. А вот ты не должен был «огромное спасибо» говорить, потому что ты мал. Значит, и «спасибо» от тебя, мураша, может быть только маленьким.
Озадачился Муравей. Да ведь и правда: разве может он, крошка-мураш, хоть когда-нибудь чем-то большим, значительным своего спасителя отблагодарить!..
Хоме после таких слов стало так приятно, что он и дальше решил быть великодушным и благородным. Порасспросил он Муравья, узнал, что его муравейник очень далеко отсюда, и пригласил к себе в нору пожить, сил набраться перед дальней дорогой.
— А хочешь, вообще у меня живи, — вконец расщедрился Хома, — места у меня много, а ты — маленький, не стеснишь.
— Спасибо огро… Маленькое, — спохватился Муравей. — Поживу. Но только до холодов. Зимовать мы только в муравейнике можем.
И стал он в норе у Хомы жить. Ямку там себе в углу сделал, а Хома рядом с ней заботливо светящуюся гнилушку положил, чтобы ненароком на гостя в темноте не наступить.
Суслик осуждал Хому за такую странную доброту:
— Зачем он тебе? Никакой от него пользы. Как от Козла — молока, а от Ежа — перьев!
— Отстань, — бурчал Хома.
— Если тебе самому неудобно мураша вытурить, — предлагал Суслик, — пусть ко мне жить перейдёт. Я не ты, я его тут же выставлю! И ты будешь ни при чём.
— Не стыдно тебе такое говорить? — укорил его Хома.
— He-а. А хочешь, я ради тебя, так и быть, могу как-нибудь вечерком сладко зевнуть и случайно его… проглотить, — бубнил своё Суслик, — хоть он, наверно, и кислый.
Хома наотрез отказался. Чего вздумал!
Но, увы, и сам он теперь жалел, что расщедрился, пустив Муравья к себе жить. Так уж вышло. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Особенно того воробья, который уже вылетел!
Понятно, Муравей не очень-то ему мешал. Но вдвоём жить — это тебе всё-таки не одному. Не так вольготно. Вот хотя бы храпеть нельзя, маленький гость оглохнуть запросто может. Или — под ноги надо постоянно смотреть, когда домой возвращаешься. Вдруг Муравей с прогулки, или там с охоты своей, тоже домой топает. Опять же — ты спать хочешь, а твой гость длинный рассказ заведёт про то, как он на Муравьиного льва охотился. Тут Суслик кое в чём прав — пользы от Муравья никакой. Одни неудобства.
Если бы хоть кто-то восхищался его, Хомы, поступком, тогда можно было бы и потерпеть. Так нет, тот же Суслик каждый день насмехается: «Как от Козла — молока, как от Ежа — перьев, как от Вороны — сыра!». Легко ему говорить, он один живёт, в ус не дует.
Хома ему так однажды и сказал:
— Хорошо тебе, живёшь — в ус не дуешь!
Напыжился Суслик:
— Ага! Хорошо. Не дую. Не то что ты.
— Ладно, — обиделся Хома. — А почему не дуешь?
— Куда? — оторопел Суслик.
— В ус!
— Потому что живу хорошо, — нашёлся Суслик.
— Если хорошо живут, то обязательно в усы дуют. Вот так: пф, пф! — заносчиво подул Хома в свои усы, влево и вправо.
Суслик потерянно молчал. А потом:
— Я дую, дую! Пф, пф!!
— А раз дуешь, значит, тоже плохо живёшь. Кто хорошо живёт, тот в ус не дует, — вконец запутал его Хома. — Так-то!
Приструнил он Суслика, окоротил, да легче от этого жить не стало. Всё время одна и та же мысль гложет: «Вдвоём в одной норе живём, а Суслик-то один — в одной! Скорей бы зима подходила, Муравей обещался лишь до холодов задержаться».
Но того никто не подозревал, что приближалась беда. Лиса и Волк — они вновь к ним в рощу вернулись — давно зарились на Хому и Суслика. На Хому даже больше, он толще. Да уж очень и Хома и Суслик осторожные были. Всегда начеку! Вот и придумала Лиса для них хитрую ловушку. Она предложила Волку поймать их… на удочку. Умная она, Лиса. Недаром её дразнят — Рыжая!
Все рыжие звери — умные. Тигры хотя бы. Или рыжие коты.
Неспроста ведь поговорка имеется: «Что я, рыжий?!» Так с ходу отвечают, когда что-то невероятное предлагается. Тем самым утверждают, что на Такое лишь рыжий решится, а остальным тут делать нечего. Ну, а Лиса-то — рыжая из рыжих. Ей не к лицу отказываться: «Что я, рыжая?!» Ей всё ни по чём. Такой уж уродилась. Рыжей.
Она и придумала эти самые удочки на мелких зверьков. Вообще-то, несложная снасть. Надо нагнуть гибкую длинную орешину до земли, закрепить легонько и привязать к ней затяжную петлю. Замаскировать и насыпать внутри петли корму. Ловушка готова.
Заденешь случайно конец орешины, он резко выпрямится — и повиснешь, схваченный за лапы петлёй, в воздухе!.. Из чего Лиса петли сделала? Да из высокой травы сплела, три дня пыхтела — старалась. Наверно, всё на свете рыжие изобрели!
Вот и попались как-то Хома и Суслик на удочку. Точнее — на удочки. Висит каждый на своей орешине. Хома — головой вверх, за передние лапы пойман. А Суслик — головой вниз, за задние лапы петлёй схвачен.
Сами виноваты. Пожадничали. Нет бы призадуматься, отчего это ни с того ни с сего были орешки лущёные под кустами насыпаны. Лущёных орешков просто так не бывает, их сначала разгрызть надо. А кто разгрыз? И почему не съел? И зачем здесь оставил?!
Вылезают из засады Лиса и Волк. Довольные!
А Хома их не видит, кричит лучшему другу:
— Что там внизу?
— Конец пришел, — трясётся Суслик.
— А разве он… ходит? — растерялся Хома.
— Кто? — жутким голосом сказал Суслик.
— Конец.
— Конец не ходит, а приходит! Я говорю: нам конец пришёл!
— К нам? — ослышался Хома. — Откуда? — вертится он, стараясь вниз взглянуть.
— Оттуда! Из-за кустов! — вскипел Суслик.
— Не обманывай! Раз конец не ходит, значит, и не приходит!
Нашли о чём спорить! Тут внизу — гибель неминучая, а они выясняют: кто да что и откуда.
Наклонили орешины Волк с Лисой и сцапали голубчиков. Связали их травяными жгутами и в логово к Волку отнесли, под корявую сосну. Затем Волк назад сбегал и вновь ловушки нацелил — для новой добычи. Разохотился. Вдруг кто-то ещё попадётся.
А Муравей-то всё видел!..
Решили Волк и Лиса добычу поровну поделить. А как? Суслик — длиннее, Хома — толще. Можно бы, конечно, взвесить. Да весов нет. А если б и были, пользоваться ими не умеют.
И пока Волк с Лисой препирались, кому кто достанется, Муравей успел других Муравьёв созвать. Не своих, конечно. А первых попавшихся.
Двинулись кучно муравьи Хому и Суслика выручать. Хома же их собрата спас!
Муравьи, они-то маленькие, заползли прямо под жгуты, которыми пленники связаны были, и давай перегрызать.
— Ой-ёй! — дёргался, лёжа на спине, Хома. Он не знал, в чём дело. — Щекотно!
— Ой-ёй! — дёргался рядом Суслик. — Это мне щекотно, не передразнивай!
— Скоро вам не будет щекотно, — пообещал им Волк.
— Скоро вы успокоитесь, — ухмыльнулась Лиса.
И вновь принялись добычу делить.
— Бери себе Суслика! — требовал Волк.
— Сам бери, — отказывалась она. — Хомяка хочу!
— Хомяк — мой! Мой, мой! — капризничал Волк.
— А почему? — зло вытягивала она нос.
