Бой на Калиновом мосту - "Народные Сказки"

— Такой ты эдакой, а ещё царский сын! У тебя, — говорит, — сестру-то унес Ворон Воронович, Клёкот Клёкотович, и ты туды хочешь попасть?

Пришел сын к отцу и к матери, рассказал все, что ему сказала бабушка-задворенка, попросил снарядить его в дорогу и отпустить его искать сестру.

Родители-то не хотели отпускать, а потом дали благословление, дали коня, и отправился Иванушко. Ехал долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, едет и сам не знает куда. Вдруг подъехал к избушке на курьей ножке, на петушьей головке и говорит:

— Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, ко мне воротами!

Избушка повернулась к лесу глазами, к нему воротами. Зашел в избушку, сидит старушка: нос на опицки, глаза на полиции, губами горшки волочит, а языком печь пашет. И говорит:

— Фу, фу, русский дух пришел, русским духом пахнет. Хороший кусочек мяса пришел ко мне!

— Нет, бабушка, ты кусочком не лакомься. Сперва дорожного человека напой, накорми, в байне вымой, а потом и лакомься.

Бабушка захлопотала, баенку затопила, обед наварила. Намылся, напарился он, накушался, напился и спать повалился. Пробудился он со сна, она стала его выспрашивать, чей он да откуда.

— Я царский сын, иду сестру искать. У нас её унес Ворон Воронович, Клёкот Клёкотович. Старший брат ушел, не вернулся.

— Много, — говорит, — дитятко, туда ходцов, да мало выходцов. И брат твой был у меня. Далеко он от меня живет, у меня сестра там дальше есть, бат, она чего-нибудь знает. Царского коня, — говорит, — оставь здесь, я буду за ним ухаживать. А вот дам я тебе клубочек, куда он покатится, туда ты и иди. Придешь к моей сестре.

Он с ней распростился и в путь-дорогу пустился. Клубочек катится, а он за ним идет. Катился, катился, прикатился к избушке на курьей ножке, на петушьей головке. Он и говорит:

— Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, а ко мне воротами!

Избушка повернулась к лесу глазами, а к нему воротами. Зашел он в избушку, а там сидит старушка, баба-яга, костяная нога: нос на опицки, глаза на полицки, губами горшки волочит, а языком печь пашет:

— Фу, фу, русским духом пахнет, давно я его не слыхала. Вот полакомлюсь жирным кусочком!

— Ты, бабушка, сперва дорожного человека напой, накорми, в байне вымой, а потом уж лакомься.

— Захлопотала тут бабушка, стала варить, жарить да байну топить. Намыла гостя, накормила, напоила и стала выспрашивать, чей он да откуда.

— Я, — говорит, — царский сын, иду сестру искать, её унес Ворон Воронович, Клёкот Клёкотович.

— Много, дитятко, туда ходцов, да мало выходцев. Слышала я, как он мимо меня летал, далеко он живет. Есть ещё у меня младша сестра, та лучше знает. А. дам я тебе, — говорит, — яйцо, ты его на дороге спусти, куда оно покатится, туда ты и иди.

Вот он опять пошел, шел, шел, видит — стоит избушка на курьей ножке, на петушьей головке. Он и говорит:

— Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, ко мне воротами!

Избушка повернулась, он зашел туда, видит — сидит старушка, баба-яга, костяная нога: нос на опицки, глаза на полиции, губами горшки волочит, а языком печь пашет. И говорит:

— Фу, фу, русский дух пришел, давно я его не слыхала, давно не едала.

— Ты, бабушка, кусочком не лакомься, накорми, напой дорожного человека, в байне вымой.

Захлопотала бабушка, накормила его, напоила, а потом уж стала выспрашивать, чей да откуда.

— Я царский сын, иду сестру искать, её унес Ворон Воронович, Клёкот Клёкотович.

— Много туда ходцов, да мало выходцов. Я, — говорит, — слышала, как он мимо летел, низко гремел. Дам я тебе колечко, оно укажет тебе дорогу к сестре.

Пошел царский сын за колечком. Катилось оно, катилось и прикатилось к самому крылечку. Вышла тут красная девица, царевна Елена.

— Ой ты, родимой брателко, куда ж тебя господь принес? Старшего-то брата косточки в байне в мешочке лежат, и твои там будут.

Впустила она его в избу, кормить не стала, думает, больше потом съест. Спрятала она его в запечек. Прилетает Ворон Воронович, не в дверь летит, а угол приподнял и прямо в избу.

— Ой, говорит, жена, тут у тебя русским духом пахнет.

— Нет, говорит, — муженек, это ты по Руси налетался, русского духу набрался, вот и пахнет.

Накрыла она стол, нанесла еды побольше, хлеба.

— А кто есть, выходи, не таись.

Вышел царевич.

— Здорово, зять!

— Здорово, шурин!

— Садись, — говорит, — брат, с дороги кушать.

Стали они есть. Этот брат два хлеба съел, а Ворон Воронович шесть хлебов съел. Отправил Ворон Воронович жену байну топить, велел два прута железных накалить. Сестра ходит, топит байну, плачет, — брату уж больше не жить. Изготовила она байну и говорит мужу:

— Ну, муж-кормилец, байна готова, подьте, парьтесь.

Пошли зять с шурином в байну. Зять и говорит:

— Поди, шурин, на полки!

— А я, — говорит, — пару не люблю, не парюсь.

— Здесь не отговариваются, коли посылают.

Схватил шурина, засвистнул его на полки и начал прутом железным бить. Бил, бил, насмерть убил, все костьё раскрошил. Пришел в избу и велел жене собрать косточки брата в мешочек. Та пошла, заплакала, косточки в мешочек собрала, все прибрала, тут брат и остался.

Прошел ещё год. Третий брат был низенький, толстенький, звать Арапулкой. Просит он сделать ему стрелочку. Сделал ему отец стрелочку. Он пошел стрелять и говорит:

— Если к девке стрелю в окошечко, дак на ней женюсь, а если к бабушке-задворенке спущу в окошечко, в путь-дорогу снаряжусь.

Стрелил он бабушке-задворенке в окно, а та опять на него заругалась:

— Такой-сякой, а ещё царский сын.

Сестру-то твою унес Ворон Воронович, Клёкот Клёкотович, братьев твоих погубил, и ты туда же хочешь?

Пришел сын к отцу, к матери, попросил напечь себе подорожников:, благословить в путь-дорогу. Царь с царицей поплакали, погоревали, никак его не отпускали, да не могли уговорить. Царь говорит:

— Всю семью мою разорил, не видать мне больше из детей никого!

Дали ему коня, сел он на него и поехал. Отец видел, как садился, а не видел, как скрылся.

Опять едет Арапулко, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, встречается ему избушка на курьей ножке, на петушьей головке.

— Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, а ко мне воротами!

Повернулась избушка, зашел он туда, видит — сидит старушка, баба-яга, костяная нога: нос на опицки, глаза на полиции, губами горшки волочит, языком печь пашет. И говорит старушка:

— Фу, фу, — говорит, — третий год, да третий человек идет. Много туда было ходцов, да мало оттуда выходцов. Знаю я, куда, — говорит, — идете. (Уж и не спрашивает его, и съесть не собирается.) Много у царя детей было, а все по одной дорожке идете.

Накормила она его, напоила, стал он в путь собираться. Она говорит:

— Очень не тужи, может и жив останешься, а только, — говорит, — у моей младшей сестры послужи. Я, — говорит, — сижу далеко, в отдаленности, а она больше всех знает. Я тебе клубочек дам, а ты коня береги, никому не отдавай, поезжай на коне только за клубочком.

Катится клубочек, катится, а он за ним едет. Прикатился к избушке на курьей ножке, на петушьей головке. Он и говорит:

— Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, ко мне воротами!

Вошел он в избушку, а там сидит така же старушка.

— Фу, фу, — говорит, — русский дух, третий год и третий молодец идет, все царски сыновья в путь-дорогу идут, а сами не знают, куда идут и как оттуда выйти. Ну ладно, — говорит, — не тужи, я тебе немножко помогу. Теперь я тебе дам вицу1^[90], ты эту вицу никому не отдавай, а все в карман пихай. Будет беда, — говорит, — тебе, так ты махни этой вицей на праву руку, а пока беды нет, держи в кармане, ей не шевель.

Опять дала ему и яйцо. Ехал он, ехал, прикатилось яйцо к избушке на курьей ножке, на петушьей головке. Говорит он:

— Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, а ко мне воротами!