Янина Броневская - Приключения тряпичной Бальбиси
А тут то один, то другой хозяин выбежит с серпом из широко раскрытых ворот сарая, прямо с гумна. И вся деревня пускается в пляс за Бальбисей. Погикивают, припевают, притопывают хозяйки с шумовками, хозяйки с поварёшками, хозяева с серпами. Попискивают измазанные босые ребятишки. А потом сыплются медяки в шапку дедки Грайдолека. Одна хозяйка сунет в сумку кусок солонины, другая — краюху свежего, пахучего хлеба, третья — творогу в тряпочке или пару яиц.
Ходят они, бродят широкими дорогами. Присядут под тополем. Дедка считает медяки, закусывает хлебом и солониной из мешка, сыплет Анастазии крошки сыру. Повеселел дедка Грайдолек. Поправилась зелёная попугаиха. Сумка неё тяжелеет, а мешочек с медяками толстеет всё больше и больше.
— Помощника бы нам, — говорит как-то раз дедка, сидя под тополем.
И вдруг смотрит — бежит по дороге кудлатый барбос. Задрал хвост и мчится себе, уткнувшись носом в землю. Замахала Бальбися тряпичными ручками:
— Караул! Да это же мой кудлатый барбос! Иди сюда, Пшёлвон!
Пёс приостановился, наставил уши, потянул носом.
— Почуял небось мою свининку жареную! — смеётся дедка. — Иди-ка сюда! На, на! — зовёт дед и протягивает Пшёлвону свинину.
Пёс-бродяга, пёс-приблуда, пёс-горемыка не приучен к доброму слову. Никто никогда ещё не подзывал его, никто не угощал вкусной, пахучей свининой. Стоит он и смотрит на деда, но не хватает у него смелости подойти поближе. Повиливает он приветливо хвостом, но подойти всё-таки не решается. А дедка чмокает, приманивает, помахивает свининой:
— Ну, иди же, глупый, иди сюда!.. На! — и суёт ему угощение.
Пёс подкрадывается, но несмело этак, бочком.
И вдруг как глянет на прислонённую к тополю шарманку! Мелькнуло что-то знакомое, что-то красное. Мигают ему глаза-бусинки. Припомнился Пшёлвону вдруг грубый голос мясника, пана Печёнки. Совсем не похож на мясника этот дедка. Ну просто ни капельки! Но пёс всё-таки предусмотрительно отступил шага на три.
А у дедки уже не стало терпения, и швырнул он свинину псу под ноги, прямо на пыльную дорогу. Этим-то вот он сразу и покорил пса-приблуду.
Схватил Пшёлвон свинину и, по собачьему своему обычаю, понёсся с ней в кусты. Потом облизал морду красным языком и снова подходит к деду. Уже посмелее, уже поближе. Дедка бросил ему ещё кусок хлеба. Пёс съел и хлеб тут же, посреди дороги, даже пренебрёг собачьим обычаем и не скрылся в кусты.
И вот, когда дедка двинулся в путь, пёс-бродяга побрёл за ним. И зашагали они этак дорогой под вербами, а когда наступил вечер, пёс уже выступал рядом с дедкой, возле самой его деревянной ноги.
Вот так-то и приручал дедка пса, день за днём — то лаской, то уговорами. А там начал обучать его разным фокусам. Через неделю Пшёлвон уже умел служить на задних лапах с дедкиной шапкой в зубах.
А в шапку всё чаще сыпались медяки. И с Бальбинкой пёс сдружился. Может, это и её заслуга, что пёс привязался к дедке? А может, той свининки, что бросил дед на дорогу.
На третий день совместного путешествия снова глянул пёс на верх шарманки. Обнюхал Бальбисю. А кукла потрепала его тряпичной ручкой.
— Не узнаёшь меня? — спрашивает Бальбися. — А с кем же это ты мчался посреди Голубиной улицы?
— Ах, так это ты, значит? Сразу же я почуял знакомый запах, — протявкал пёс и облизал Бальбисю мокрым красным языком.
Тут Анастазия распушила свои зелёные перья и придвинулась к самому краю шарманки. Может, и захотелось ей, по привычке, ущипнуть для первого знакомства пса за ухо, но она быстро передумала. Оно, наверно, и к лучшему: пёс ведь не привык, чтобы его хватали за уши. Неизвестно ещё, как бы он к этому отнёсся.
И так уж между ними повелось: Анастазия не обращалась к псу, разве что с помощью Бальбиси. Бальбися же самостоятельно с дедкой не разговаривала, потому что дедка хотя и имел чуткое ухо к музыке, но всё же почему-то не мог расслышать её тряпичного голоска. Когда она хотела ему что-нибудь сказать, прибегала к услугам Анастазии. А та горланила, как в тот раз — про Голубиную улицу. И хорошо было им вместе — нельзя пожаловаться. Даже худые, запавшие бока пса округлились.
А осень всё чаще моросила дождичком, дула холодным, пронизывающим ветром. Стреляло у деда Грайдолека в колене — над самой деревянной ногой. Анастазия, которая была, как-никак, деликатной заморской птицей, начала хрипеть и терять перья. Одному псу не мешал ни дождь, ни осенний ветер. Бальбися боялась только за свой свекольный румянец и за красное платьице.
Решил наконец дедка Грайдолек вернуться со своими помощниками в город. Долго раздумывал он, какой бы выбрать город для зимовки. И наконец порешил, что лучше всего, если это будет родной город. Город, где живёт его родная сестра Бальбина, урождённая Грайдолкова, по мужу Латковская, вдова покойного Латковского.
Начались сборы. Дедка всё чаще пересчитывал медяки. Сумка была тяжёлая, как никогда.
— Хо-хо, дорогие мои, кто знает, может, и отдохнём мы в городе. Хватит и на тёплый угол и на еду, — сказал он однажды и стал собираться в обратный путь.
Теперь они не всю дорогу шли пешком. Иной раз, если было по пути, их подвозила телега.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
— Сколько грудники для почтенной пани благодетельницы? Может, с косточкой? — очень вежливо спрашивал пан Печёнка, стоя с блестящим топором над колодой в мясной лавке. На колоде лежала прекрасная свиная туша.
Обращался он с этим вопросом к старенькой, седенькой бабушке в фиолетовом бархатном салопе. Бабуся с минутку рассматривала свиную тушу сквозь очки в серебряной оправе. Потом, видимо, решилась, потому что ответила так:
— Что ж, пожалуй, кило три. Ладно, пускай будет с косточкой. Сегодня ко мне должны прийти гости. А пан Чудик так любит грудинку. В особенности с капустой и с картошкой…
Кто бы узнал в этой старушке в фиолетовом салопе и в серебряных очках прежнюю, шлёпавшую по лестнице бабусю Латковскую? Многое переменилось с тех пор, как кудлатый пёс с тряпичной Бальбисей в зубах мчался по мостовой Голубиной улицы.
А произошло всё это так. Объяснения лучше всегда начинать с самого начала, чтобы потом никто не удивлялся: а что? а почему? а откуда?
На следующий же день после визита Вицека и Бальбиси к пану Чудику, после того, как сам мастер написал прекрасный Бальбисин портрет, к пану Печёнке явился пан Зелёнка с большой вывеской на спине.
И до чего же это была красивая вывеска! Розовый окорок, окружённый сардельками. Свиное рыльце улыбалось в венке из колбас. Просто слюнки текли при виде такого аппетитного зрелища!
Вошёл пан Зелёнка с этой вывеской в мясную и говорит:
— Пан Печёнка, доставил вам работу точно в срок, как и было условлено. Но прежде чем мы повесим эту вывеску, я должен забежать ещё в одно место. Не знаете ли вы, случайно, бабусю Латковскую? Она мастерит тряпичных кукол, а живёт где-то здесь.
— Бабуся Латковская, говорите? Подождите-ка минуточку, дайте собраться с мыслями, — отвечает пан Печёнка, с трудом отрывая восхищённый взгляд от своей новой вывески, прислонённой к прилавку, — Я знаю всю свою клиентуру… Панна Агнешка, хоть с ней много не наторгуешь, всегда приходит сюда за обрезками… А! Подождите-ка… Латковская? Ну конечно, ведь это из-за её куклы вчера поднялся такой переполох, какого не знали с тех пор, как стоит Голубиная улица. Как же, живёт, живёт на четвёртом этаже в этом доме.
— Да, это наверняка она… Приготовьте-ка лестницу прибить вывеску, я сейчас вернусь, — сказал пан Зелёнка и тут же выбежал из мясной.
Поднимается, поднимается он по скрипучей лестнице, дошёл наконец до двери на четвёртом этаже. К счастью, дверь эта была приотворена, и он в щель разглядел бабушкин лоскутный коврик. По этому-то коврику он сразу же её и узнал. Постучал он в приоткрытую дверь и вошёл.
Бабуся Латковская сидела у оконца с геранью. В её исколотых пальцах быстро мелькала игла. Видимо, старушка отрабатывала потерянное вчера время. Подняла она на вошедшего глаза в очках в простой, проволочной оправе. Воткнула иглу в работу и бойко поднялась с кресла.
— Чем могу служить пану благодетелю? — спросила бабуся очень приветливо.
Потому что бабуся Латковская в чём в чём, а в вежливом обращении разбиралась как никто. Недаром покойный Латковский был кельнером в ресторане на самом рынке.
А кума Забота тут же воспользовалась минуткой передышки и, сложив руки, присела на клетчатом ситчике.
— А это, почтенная пани благодетельница, маленький подарочек для вас от мастера художеств, пана Чудика.
Бабуся даже руками всплеснула от изумления:
— Мне подарок? Да что вы говорите! Со смерти покойного мужа не упомню я ни одного подарка. Я одна-одннё-шенька на свете. Есть, правда, у меня брат, но мы с ним уже давно не виделись. Ходит он по деревням с шарманкой… И что же, неплохой он музыкант, ничего не скажешь… только горемыка такой же, как и я.
