Дмитрий Емец - Таня Гроттер и перстень с жемчужиной
Грааль Гардарика будет разблокирована для Вашего кольца на весь указанный период.
С уважением, Ваш Сарданапал Черноморов, глава Тибидохса, лауреат премии Волшебных Подтяжек, академик».– Как-то очень уж торжественно! Что, действительно академик писал? – усомнилась Таня, поочередно просматривая еще несколько открыток. Все совпадали слово в слово, за исключением, разумеется, обращения.
Ягун замотал головой так энергично, что, казалось, еще немного – и уши захлопают его по щекам.
– Не-а. Издеваешься, что ли? Сардик только подписывал. А писала моя бабуся. Мне самому было влом, и я провел с ней агитационную работу.
– «Имеет место быть» – это Ягге придумала?
– Ага. Я предлагал написать «состоится», но бабуся была против. Она убеждена, что в «имеет место быть» присутствует старомодная надежность… В ее времена именно так и писали. В общем, я не стал спорить, когда сообразил, что есть на кого спихнуть заполнение билетов, – заметил Ягун.
Таня кивнула. Почерк был круглый, ровный, каллиграфический. Очень непохожий на обычные каракули играющего комментатора.
– А теперь самое ответственное! – с зашкаливающей бодростью продолжал Ягун. – Надо пригласительные доставить адресатам. Не стоит доверять купидонам. Эти пройдохи все напутают. Облопаются пирожными, выпьют слишком много воды с газом и будут палить в лопухоидов из лука. Думаешь, откуда берутся скоропалительные браки?
– Думаешь, из-за газированной воды?
– Ну уж не знаю… Вслушайся: «палить из лука», «скоропалительные» – какая-то общая идея определенно прослеживается… Опять же точный адрес многих неизвестен, а раз так – придется пораскинуть мозгами, которых у купидонов нет. В общем, я сказал Сарданапалу, что пригласительные развезем мы с тобой. Половину ты, половину я…
И, не дожидаясь Таниного согласия, Ягун принялся раскладывать приглашения на две кучки. Таня посмотрела на Ягуна, и ей почудилось, что кое-кому не терпится поскорее объездить новенький пылесос.
– Тэк-с… – бормотал лопоухий комментатор, раскидывая билеты со стремительностью карточного шулера. – Тебе – Гробыня с Гломовым, мне – Горьянов… Ой, мамочка моя бабуся, как не повезло-то! Тебе – Тузиков, мне – Попугаева. Тебе – Жикин, мне – Семь-Пень-Дыр. Тебе – Шито-Крыто, мне – Пупсикова. Тебе – Ванька, мне – Зализина… А раз Зализина, то до кучи и Бейбарсов. Все равно они вместе… Еще есть Свеколт и Аббатикова, но им, я думаю, можно и с купидонами послать… Блин, ну и кривой же сегодня день!.. Тань, а Тань, давай стопками меняться!
– Ну уж нет! Чтобы я к Зализиной летела? Хватит с меня, что Жикину нести надо, – отказалась Таня.
Ягун вздохнул.
– Ну так и быть! Уломала! Тогда держи до кучи Шурасика. Он, к слову сказать, в Магфорде, у своего прохфессора кислых щей. Выцарапывай его оттуда!
Таню это не вдохновило.
– Не хочу в Магфорд… С меня хватило драконбольной практики с сентября по ноябрь. Может, сам смотаешься? – предложила она.
– «Драконбольной»… смотри как звучит! Все равно как «дракон больной»! Первый раз прочухал, а ведь, кажись, не первый раз слышу!.. – удивленно сказал Ягун.
– Ягун! Не прикидывайся глухим! Слетай в Магфорд, а?
– Ну уж нет. Ты соображаешь, сколько моя пылесосина чешуи жрет? До Магфорда на одной заправке мне не дотянуть. Лети лучше на своем контрабасе. Он у тебя бесплатный! – открутился хитрый Ягун.
– Ягун, не ворчи!
– Я не ворчу! Я скриплю, качаю права и негодую. Ну все, пока! Встречаемся завтра утром! Над океаном летим вместе, а там разделимся. Лады?
Зажав в зубах свою порцию приглашений, играющий комментатор ловко оседлал пылесос и, пробормотав Торопыгус угорелус, вылетел в окно. К запаху болота примешался запах перхоти барабашек и крысиной шерсти пополам с оливковым маслом. Ягун не знал меры в своих экспериментах с топливом.
Таня присоединила приглашение Шурасика к остальным и задумалась. К конспектам в тот день она так и не вернулась. Казино приняло ставки. Барабан ее судьбы повернулся.
* * *На другое утро Таня проснулась очень рано. Открыла глаза и вошла в жизнь сразу и без брызг, как искусный прыгун входит в воду. В голове была кристальная, щекочущая, свежая ясность. Ни обычного ожидания чашки кофе, которую скелет Дырь Тонианно, приученный Гробыней, подаст ей в постель; ни желания раскачиваться, слабовольно обняв колени, и нового бессильного падения в подушку виноватой щекой – ничего этого не было. Свежие силы распирали ее, хотя спала она часов пять, не больше. Таня поняла, что радуется предстоящей поездке. Радуется, наверное, потому, что скоро увидит Ваньку.
За окном нежно золотился рассвет. Цветом он напомнил ей мороженое с персиковым наполнителем, и она рассердилась на себя за пищевую материальность сравнения. Ужинать надо вечером, такие дела…
Услышав стук в стекло, Таня подошла к окну. Вдали хорошо различался серебристый полукруг драконбольного поля. Гораздо ближе энергичными зубцами прочерчивались две ближние башни Тибидохса. Давно знакомый и любимый вид.
За окном на ревущем пылесосе завис Баб-Ягун. Несмотря на жару, он был в утепленном драконбольном комбинезоне, в меховой шапке и в перчатках. Здесь внизу это выглядело нелепо, но когда они полетят высоко над землей в ледяном воздушном течении, смеяться будет тот, у кого хватило ума предусмотрительно утеплиться.
– Коброе путро! – сказал Баб-Ягун. Он всегда так издевался над утром, и утро ему это пока спускало.
– И тебе того же и без хлеба, – отвечала Таня.
Ягун сердито уставился на ее белую ночнушку.
– А это еще что такое? Ты еще не готова?
– Я буду готова, когда ты перестанешь меня отвлекать. Встречаемся через десять минут у подъемного моста.
– Десять минут? Ха, ха и еще раз ха! Женские десять минут – это верные полчаса. Я мог бы поспать подольше, – с сожалением сказал Ягун.
Играющий комментатор развернул пылесос и, газанув, скрылся. Таня наметанным глазом определила, что он направился не к подъемным воротам, а к окнам Кати Лотковой. Повезло Ягуну, что Лоткова осталась в магспирантуре. Не то что лопух Ванька, от которого кроме купидонов с редкими письмами ничего толкового не дождешься.
Ванька улетел десять месяцев назад, в августе. На старом пылесосе с обмотанным скотчем шлангом, который подарил ему Ягун. Прощание вышло скомканным. В последнюю минуту, когда Ванька, то и дело оглядываясь, грустный, сутулый, садился на пылесос, Таня повернулась и убежала в комнату. На душе у нее было скверно. Даже не кошки скреблись, а старые холостяки оттирали наждаком пригоревшие кастрюли.
– Все, пока! Ненавижу стоять и махать платком. Заскакивай как-нибудь! – сказала она, собрав всю свою волю.
За неполный год Ванька прислал девятнадцать писем. Чуть меньше двух писем в месяц. Он писал, что поселился в покинутой сторожке лесника, в бревенчатом доме. Дом он описывал не без юмора. Говорил, что если подняться на чердак, сквозь крышу открывается прекрасный вид на звездное небо. «Проще говоря, крыша дырявая!» – расшифровала Таня.
Весь стол, писал Ванька, у него завален книгами, не магическими, человеческими. Философия, искусство, художественная литература.
«Я заново открываю для себя жизнь. Читаю то, на что раньше не было времени, а сам все не могу отказаться от прежней привычки искать на полях тайные знаки, предупреждающие об ослепляющих абзацах, ядовитых закладках, засасывающих дырах и прочих милых проказах авторов. Мне кажется, наши магические книги не так интересны. Они не объясняют смысла жизни, а лишь содержат прикладные сведения о нежити, заклинаниях, астрологии, защите от сглаза и так далее… Если разобраться, не мы, маги, отделили себя от обычных людей, но обычные люди отринули нас от себя. Нам не следовало изолироваться. В результате наша жизнь во многом стала суррогатом. Мы слишком увлеклись преобразованием жизни, вместо того чтобы просто наблюдать ее», – писал Ванька, и Таня думала, что он стал гораздо серьезнее.
Разумеется, Ванька поселился в глуши не затем, чтобы читать лопухоидные книги и латать дыры в образовании. У него была и другая, более ясная и близкая цель. Он занимался ветеринарной магией в расположенной неподалеку, в четверти часа полета на пылесосе, лечебнице, где, кроме него, работал только один маг – бровастый и сиплый старик, плод запретной любви домового и жившей два столетия назад жены лесника. Когда не было дел, старый маг часами мог сидеть неподвижно. Казалось, он не дышит, и если к губам и ноздрям его поднести зеркальце, оно не запотеет.
В лечебницу, как забавно писал Ванька, обращались в основном лешаки с жалобами на гарпий, водяные с доносами на лешаков и гарпии со сварливым нытьем, что их никто не любит, хотя они мягкие и пушистые – и всех приходилось принимать, хотя лечение нежити не входило в прямые обязанности ветеринарного мага. Это была скорее их неминуемая побочная составляющая. Дважды приходилось оказывать помощь вепрям, застывшим в зимнем лесу, один раз оборотню и один раз собаке с головой грустной девушки, которая поселилась было в лечебнице и выла ночами, никем не понятая, а после ушла куда-то на восток, заявив, что хочет посмотреть Тибет. Помимо этого существовало еще нечто, какая-то тайна, о которой Ванька не вспоминал, но наличие которой Таня интуитивно ощущала. Тайна эта, как туман, пряталась где-то между строк, как прячется в полдень упорная тень, серым дымком обитая у древесных корней.
