Андрей Гнездилов - Сундук старого принца
Рассказывают, что много лет назад в Италии жила прелестная девушка по имени Мария. Когда она появлялась на улице, художники любовались ею, вдохновляясь творчески. Священники наперебой приглашали ее на службы в свои соборы, чтобы привлечь прихожан. Простые люди сбегались взглянуть на девушку, веря, что ее взгляд принесет им счастье. Ангелом Вероны прозвали ее, и никто не сомневался, что красавицу ждет чудесная судьба. Юноши мечтали о ее любви, но не могли понять, кого же она предпочтет, ведь казалось, что сердце ее было раскрыто каждому, и доброта одинаково изливалась на всех.
Среди юношей лишь один мог не ждать и не искать благосклонности Марии. Звали его Луиджи, был он художник, и бесчисленное множество портретов девушки заполняло его мастерскую.
Он так проникся ее красотой, что знал каждую черточку ее лица. Однажды он стал высекать из мрамора ее фигуру в образе мадонны. Но так легко изображаемая на рисунках, внешность Марии не давалась ему в камне.
А в это время герцог Вероны заслал сватов к родителям Марии. «Все, что принадлежит мне, будет принадлежать Марии», — поклялся он. Никто не мог понять, что случилось, но ангел Вероны согласилась на брак, который ей вовсе не был нужен! И славу, и поклонение, и любовь — все имела она в избытке, не обладая титулом, богатством, знатными покровителями.
Но брак с герцогом не изменил Марию. Только теперь она выходила на улицу и золотом мужа осыпала мостовую. Вскоре все нищие и бедняки Вероны забыли про свои несчастья. Наполнив руки людей щедрым подаянием, Мария брала лютню, пела, и святым восторгом горели сердца, лились слезы, и горячие молитвы возносились к небесам за прекраснейшую женщину Вероны. Много народа, прослышав об этом, спешили в город из самых дальних уголков Италии.
Не мог герцог вынести добродетелей своей жены. Расточая его богатства, она еще одаривала каждого встречного своей добротой и любовью. «Нет! — наконец решил герцог. — Жена должна принадлежать только мне, так же как мое золото. Хватит делиться с грязной беднотой. Я не могу отдать Италии мое состояние и тем более свою супругу». Он запретил Марии раздавать деньги, играть на лютне и петь. Она нарушила его запреты. Тогда в гневе он отрубил ей кисти рук и запер в своем доме. Страшно страдала Мария, но сумела бежать. Дорога привела ее в дом Луиджи, и он спрятал ее у себя. Однако нашлись доносчики, стража явилась к Луиджи, но девушку не нашли в мастерской, лишь чудесную скульптуру мадонны, как две капли воды похожую на Марию. И так же как у Марии, у фигуры не было рук. Сам художник с нескрываемым изумлением смотрел на мадонну и не мог объяснить, когда же он сумел создать этот шедевр. Стража герцога не тронула его. Луиджи меж тем был настолько потрясен случившимся, что постригся в монахи. Он покинул родину вместе со своей скульптурой, чтобы поселиться в одном из монастырей бенедиктинцев. Обрел ли он мир и покой для своей души, неизвестно, только никогда больше в своей жизни не брал Луиджи в руки ни карандаша, ни резца.
Украденный город
Закатное солнце вырвалось из-за туч, словно спеша бросить прощальный взгляд на живописный город, уместившийся на раскрытой ладони огромной обрывистой скалы. Узкие улочки скорее напоминали крутые горные тропы, маленькие оконца в отшлифованном граните — бойницы, крытые галереи с мавританскими арками — монашеские обители с благочестивыми барельефами из библейской истории. Резные шкатулки изысканных дворцов прятались среди крепостных стен, поблескивали остроконечные шпили темных храмов, в сокровищницах тесных двориков среди арабской лазури прихотливых узоров, окруженные кустами роз, били крошечные фонтанчики, и их сторожили хмурые кипарисы или мощные стволы платанов. Над каменной черепицей домов возвышались зубчатые квадратные башни и мраморные колонны со статуями святых — покровителей города, со всех сторон который обегала быстрая, шумливая речушка, и два рукава ее, соединившись, становились степенным, широким потоком, устремлявшимся в зеленую, цветущую долину.
Юный художник из Каталонии Фалькон Равироза застыл в благоговейном молчании, любуясь открывшейся ему картиной. Сверкающая лента реки переливалась в лучах заката, то вспыхивая, то угасая, меняла цвет, и казалась змеей, ускользающей из лап великана. Но вот скрылось солнце, вода позабыла свою игру и заснула, а над руслом повисла воздушная арка моста меж двумя башнями, оберегающими вход.
Высокий женский голос тоскливой песней прорезал тишину и, заглушая стрекот цикад, наполнил пространство. Жалоба изболевшегося сердца, стон невыплаканных слез, зов, пробивший бесконечную усталость, — все в нем было, и он не смолкал, а звучал все надрывнее. Мгновениями мелодия словно падала в пропасть и тогда превращалась в грозное рычание барса, но тут же взмывала вверх, в недостижимую высь орлиного полета, и там кружила, выглядывая добычу и чаруя своим парением.
Это было неземное пение, это было жгучее рыдание самой души наступающей ночи, где предчувствия, страсть, боль и раскаяние слились воедино. Это было испанское фламенко! Фалькон поспешил к мосту. Рыцари у башен молча пропустили его, и он вошел в город. Жители будто только проснулись и сно вали по улицам, факелами освещая себе дорогу. Длинные колеблющиеся тени падали на стены, в тавернах шумели гуляки, из дверей неслись терпкие ароматы вина и табака. За стрельчатыми окнами соборов пели монахи и раздавались звуки органа. На крохотных площадях шла бойкая торговля и звенело золото. Но ничто не могло отвлечь Фалькона, он шел на голос, что звучал не прерываясь, хотя порой казался собственным эхом, заблудившимся в лабиринте ночного города.
Наконец художник остановился перед входом в полутемный дворец. Свет из двух высоких окон, пробившись через узор витражей, цветными пятнами падал на каменную мостовую. Кольцо глухо стукнуло, повинуясь руке путника, двери с тяжелым, ржавым скрипом растворились. Крутая мраморная лестница вела в роскошно убранные залы. Через каждые семь ступеней располагалась площадка, и на ней с двух сторон стояли разодетые слуги с канделябрами в руках. Никто не спросил имени гостя, никто не объявил о его приходе, его просто пропустили во дворец.
На троне сидела прекрасная молодая дама с герцогской короной на голове. Подле нее стоял худой вельможа в черном бархатном камзоле. Удивленный взгляд его остановился на вошедшем:
— Кто вы, сеньор, и как сюда попали?
Фалькон склонил голову перед герцогиней:
— Позвольте прежде представиться и приветствовать ее светлость.
Вельможа сухо улыбнулся:
— Пожалуй, только знайте, что ответа вам не будет. Герцогиня Бланка дала обет молчания с тех пор, как ее супруг, герцог де Лерма, стал таинственно исчезать неизвестно куда и возвращаться, не помня откуда. Может быть, вы врач, незнакомец, или разбираетесь в звездах и можете помочь нам?
— Я художник, и меня зовут Фалькон Равиреза. Я увидел ваш город и вошел в него.
— И вас пропустили, сеньор? И вас не сбросили с моста за дерзость? — нахмурился вельможа.
— Как видите, сеньор, простите, не знаю вашего имени…
— Ну что ж, — сменил гнев на милость его собеседник. — Постарайтесь запомнить. Я — Гонсалес де Эрейра, наместник герцога на время его отсутствия и главный художник города. Ваше счастье, а может, и несчастье, что вы из одного со мной цеха. Но я надеюсь вскоре проверить ваши таланты.
Фалькон почувствовал угрозу, но не стал отвечать. Мысли его и чувства были полны герцогиней. Только ей мог принадлежать тот голос, что привел его сюда, и эти глаза заглянули в его собственные, ища не поддержки, нет — спасения! Она отвела взор, оставляя в его душе свои слезы.
Фалькон понял, что песня герцогини была наполнена не тоской по исчезнувшему герцогу и не сочувствием к его болезни, но зовом сердца, не встретившего любви или лишенного возможности поверить в нее.
Художник вернулся в город полный раздумий. Фламенко еще звучало в его душе, но он уже едва различал его в шуме реки и голосах ночи. Сам не зная как, Фалькон оказался в подвале какой-то таверны. Стучали кастаньеты, и танцевала юная цыганка. В углу, приютившись у камина, сидел мужчина в кожаной маске и с гитарой. Кроме этих, двоих никого не было.
— Ола, — приветствовал их художник.
— Ола, — ответил гитарист, поднял голову и откинул уродливую маску.
Фалькон невольно отступил — перед ним был Гонсалес де Эрейра.
— Вы пришли вовремя, сеньор. Покажите ваше искусство. Нарисуйте танцовщицу, как вы ее видите.
Цыганка ни на мгновение не останавливалась, и в вихре движений при тусклом свете камина почти невозможно было разглядеть ее. Но Фалькону этого и не требовалось. Верный своему вдохновению и фантазиям, он схватил графит, мелки и картон. Через короткое время на бумаге явилась танцующая змея с человеческой головой, а рядом с ней черная тень человека с гитарой.
