Виталий Бианки - Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки
Ястребу, конечно, так нельзя: крылья не дадут, — они у него широкие. Ему через изгородь надо.
Он взмыл — и ко мне в палисадник.
А воробьишка назад — сквозь прутья — на улицу.
Ястреб повернул да за ним — через изгородь.
Ну, да ведь не поспеть же ему никак: воробьишка-то давно уж опять у меня в палисаднике.
А тут на улице люди показались — колхозники наши.
Пришлось ястребу убираться подобру-поздорову: так и так не его добыча!
Провёл его воробьишка. Хоть целый день за ним гоняйся — не поймаешь.
РЯБЧИКИ
Рябчики — вот у кого поучиться в прятки играть.
— Уж кому-кому, а нам-то, охотникам, доподлинно известно, какие они ловкачи по этой части.
По тетеревиным или там глухариным выводкам умудрился — вывел человек легавых собак, разных там сеттеров да пойнтеров. Таких собак, что стойку на дичь делают.
Легавая собака носится впереди хозяина — туда-сюда: дичь разыскивает. А как нашла, так на полном ходу — стоп! — и ни с места.
Тетеревята, конечно, от неё в траве прячутся, под кочками. Припадут к земле, — не шелохнутся.
Каждый тетеревёнок думает: «Она не на меня глядит. Она меня не заметит».
А собаке видеть их совсем и не надо: она носом точно знает, где они сидят, — чутьём.
Охотник, конечно, подходит, посылает собаку вперёд. Тетеревята все разом — фырр! — срываются, летят кто куда. Тут уж, ясно, разве только слепой их не увидит: в воздухе да совсем близко.
Которые в траву опустятся, — тех живо опять собака носом разыщет. А которые на деревья усядутся, — те перед тобой как на ладошке: рыженькие-то на зелёном.
Бери палочку-стукалочку, стучи: «Вижу! Вижу!»
А вот на рябчиков никакая собака не может.
Те, как её заслышат, сразу — фырр! — и всем выводком по деревьям. Ружья поднять не успеешь.
А сел рябчик на дерево — и кончено: пропал из глаз.
Такое у него перо-невидимка. Самого защитного цвета в лесу — пёстрого. Всё в серых, да чёрных, да рыжих рябинах. В лесу-то ведь всё кругом в глазах так пестрит.
Только я придумал всё-таки, как их на ветках высматривать.
Вспорхнёт выводок с земли, и слышно: «стук, стук, стук!» — по веткам рассеялись; я сейчас становлюсь на колено, голову к плечу нагибаю — и так гляжу. Этак тебе всё по-другому видится.
Лес будто набок приляжет. Ветки всё слоями на небе, слоями. И сучочки все торчат прямо от них или вниз. И уже неважно тебе, что листва пестрит: ты только сучочки эти и примечай.
Глядишь так, глядишь на деревья, да вдруг и удивишься: почему один сучок на ветке столбиком вверх?
Эге, брат, вот ты где!
Стоит на ветке ножками, сам весь вытянулся, головка маленькая, — какой же это сучок, бутылочкой-то!
Ведь это рябчик.
Рябчик и есть.
Ну, тут я за палочку-стукалочку: стук! — и мой.
Однако, как говорится, и на старуху бывает проруха. Наскочил я на один выводок, — ну, никак его не взять.
Так вот — там лесосека старая, так вот — лес за углом.
А в углу под большим лесом ещё частый осинничек поднимается. И как сюда ни придёшь, — из этого осинничка выводок рябчиков. Фырр! — и на большие деревья. Долетят — и пропали.
Уж как я их только ни высматривал: и с колена, и на землю ложился, — ну, нет ни одного рябчика на ветвях!
А и лес тут на опушке вовсе редкий, дерево от дерева в особицу стоит, — каждое просматривается, — лучше не надо.
А вот ни одного такого «сучка» нет, чтобы вверх глядел.
Дай, думаю, я к этому месту сбоку подойду, с опушки, — не улетают ли, мол, рябчики сразу в глубь леса?
Подошёл. Рябчики из осинника вспорхнули, до первых больших берёз и сосен долетели — поминай как звали!
Что ты скажешь! Значит, тут они, на этих деревьях.
Рассердился я: как так — меня, старого охотника, этакая пташка за нос водит? С места не сойду, пока не разыщу!
Приметил я одного рябчонка, как он до большой берёзы долетел. Подошёл к этой берёзе и давай каждую ветку оглядывать.
Никого не наглядел.
Отсчитал от ствола десять шагов и кругом дерева тихим шагом, — а сам глазами по веткам, как по ступенькам, — снизу доверху.
Рябчонка не видать.
Ещё десять шагов отсчитал — круг дал, высматриваю…
Нет, не видать!
Я упрямый. Я ещё десять шагов, ещё больше круг даю, — зорко гляжу.
Всё равно нет.
«Так, — думаю. — Так. А ежели я теперь в это самое дерево да выстрелю? Уж не пожалею заряда, — а ты у меня где-нибудь да выскочишь. Тут и узнаю, где ты хоронишься».
Выбираю, куда мне стрельнуть, — его спугнуть.
Все ветки, как одна, — прямые, ровные. На одной только утолщение будто.
Приложился я да в это утолщение — б-бах!
«Утолщение»-то моё брык с ветки да прямо к моим ногам и упало. Рябчонок это был.
Тут только я и разобрал в чём дело.
Я-то ведь его высматривал, как он на ветке бутылочкой на ножках стоит. А он лежмя лежал, прижавшись.
Как его эдак-то снизу углядишь?
Потом я проверил: весь этот выводок так хоронился. Первые старики, а за ними весь молодняк.
Один такой хитрый выводок и нашёлся во всём нашем лесу. Зато и уцелел весь, кроме, конечно, этого моего первого рябчонка.
Надо же было мне как-то загадку разгадать.
ГОГЛЮШКА
Водоплавающая птица — у той опять свои правила в прятки играть.
Где по берегам треста или камыш растёт, — тут ей всё равно как в лесу. Без собаки тут охотнику, пожалуй, и делать нечего. В челне-то им тебя далеко видно и слышно. Разве уж сдуру какая утёнка к себе подпустит да из-под самого носа выскочит.
Разговор про чистую воду. Тут птице либо улетать надо, не допустив охотника на выстрел, либо под воду уходить и так спасаться.
А и есть же из них, из водоплавающих-то, мастера нырять, — диву даёшься!
Живёт у нас по озёрам птица — чомга называется. Из гагар из мелких. Востроносенькая такая. Так та не то что сама, та и детей своих под воду берёт.
Они у неё как из яйца, так уж и плавать могут.
А устанут — матери на спину повылезут, — она их на себе катает.
Попробуй догони её в лодке! Как приметит, что ты за ней, — сейчас дитёнков своих под крылья берёт, голову в воду — и нет её.
Жди, где выйдет!
Так с дитёнками в тресту и уйдёт.
Нырковая утка — разные там чернушки, крохоля, турпан, морянка, гоголь — те тоже долго могут под водой жить: минуту, другую. А всё не так, как гагары да чомги.
Ну, а в прятки тоже великие мастера играть, пусть хоть и на чистой воде.
Повстречалась мне одна такая гоглюшка — я, старик, и то рот разинул.
Втроём мы тот раз в лодке были: двое молодых охотников и я. Я на корме сидел, правил.
Взяли мы несколько уток и уж хотели домой ехать. Да у тресты вылетела гоглюшка, — я её на лету и сбил.
Сбить-то сбил, а поди её возьми на воде: нырять она и с подбитым крылом может.
Молодых моих товарищей задор взял: как это упускать подранка! И началась у нас тут погоня.
На Боровне это было, на озере. Плеса там широкие. Есть острова. Местами треста из воды поднимается.
Ну, мы, конечное дело, отжимаем гоглюшку подальше от островов да от тресты — на середину плёса.
Один на нос лодки сел с ружьём, курки поднял, чтобы, как только она покажется, сейчас стрелять, пока опять не нырнула. Другой в вёслах.
А моя обязанность. — как она где вынырнет, сейчас лодку ставить так, чтобы тому с носу удобно стрелять было.
Беда, до чего он хитёр, подраненный нырок! Вся-то гоглюшка нам и не показывалась: выставит из воды одну голову, наберёт полную грудь воздуха — и назад.
Носовой в неё: бах! бах! — двустволка у него. Да куда там!
Умудрись-ка попади ей в головёнку. Головёнка-то и вся меньше спичечного коробка.
Он живо все свои последние патроны расстрелял, а гоглюшка по-прежнему нас по всему плёсу водит.
Пересели: теперь тот, что в вёслах сидел, на носу устроился, — тоже он с двустволкой. А отстрелявшийся в вёсла сел.
Опять пальба пошла: бах! бах! да бах! бах! — и всё мимо! А жара. У гребца рубаха к телу прилипла: взмок.
И второй стрелок все свои патроны кончил.
— Ну, теперь ты, — мне говорят.
Думаю: «Ладно! Возьму пониже, покажу им, как стрелять-то надо».
— Только, — им говорю, — я отсюдова, с кормы. Мне так сподручней.
Приладился половчей, — как раз она тут и выскочила. И даже спинки маленько показала.
Я приложился, под неё взял, — б-бах! Да сам видел: раньше выстрела она под воду ушла. Дробь так дорожкой и прошла над ней по воде.
— Ах ты, шут!
Скорей патрон переложил — и жду: где теперь объявится? И оба товарища глядят, с воды глаз не сводят.
А вода — ну чистое зеркало! Ни морщинки нигде. Время-то уж подходило к полудню, ветерок улёгся.
Глядим в шесть глаз.
Проходит минута, другая, третья… Кто их знает, сколько их прошло: на часы-то ведь не глядели. А только и так понятно: что-то уж больно долго нет гоглюшки.
