Иван Ваненко - Тысяча и одна минута. Том 3
Придет куда полк, где Яшка числился, бедные солдатушки умаются; кто где привалился, там и спит; иному не хочется и сухаря сжевать, не тянется и кашицы перехватить; а Яшка словно встрепаный, ему не до сна, не до ужина, пошел шнырять по избам…
Попадется мужичек ему… «А, здорово земляк, брат Степан тебе кланяется; встрелись мы с ним на походе, такой сытой, Бог с ним; велел тебе про его здоровье свечу поставить.»
– Какой Степан? – спросит мужик.
«А разве его не Степаном зовут?… Ну, пропадай, забыл совсем, на походе память притопчется; как же его зовут-бишь?»
– Кого?
«Да брата твоего, что в военной службе?»
– У меня брата никогда не было.
«Так верно родня какой нибудь, коротко тебя знает.»
(Яшка в это время сидит уже на лавке, да к хлебу, что на столе стоит, придвигается).
– Разве уж не племянник ли? он года с четыре отдан в некруты.
«Верно племянник, а вишь как похож!.. тоже и борода рыжевата была, только теперь выбрита.»
(А сам уже ломает хлеб да закусывает).
Мужичек и рад растолковаться, раскрашивает и сам рассказывает. Яшка оплетает себе, а на словах так мелким бесом и рассыпается, обувшись в рот лезет. Если же мужичек добр через-чур, то он наровит и вина чарку-другую с него справить.
Правда, случалось, что не всякий расевал рот на его росказни, иной раз выпроваживали не честью из избы, если видели, что Яшка врет без милости; так он тогда наровит захватить что нибудь с собой на память: или шапку с лавки, или кушак со стены, а буде изловчится и кафтану спуску нет; если же в избе не тяга, да до ворот никто не доведет, так он осмотрит, нет ли на телеге лишнего колеса: «Будет, говорит, и трех для мужицкой телеги, я видал, что иногда и бояре только на двух ездят, да ведь не тише их!» Выкатит за околицу, сколотит обод да продаст кузнецу, а ступицу сволочет версты за три, что бы хоть подешевле продать, да не даром отдать.
Если застанут Яшку в такой проделке… – Стой, служивый, что ты это делаешь?.. (а он все таки с оси колесо тащит). – Что ты, говорят тебе, делаешь?
«Постой, скажет Яшка, дай посмотреть, что это такое?..»
– Что ж ты, аль не видишь, что колесо?
«И впрям колесо!.. эк я в немчурской-то земле насмотрелся, русского колеса не узнаю!.. Дело диковенное, поди ты, насилу разобрать могу!»
(Сам ходит кругом колеса, выпуча глаза, осматривает).
– Да что тебе, служивый, ай мерещится?.. Чай и у немчуры. такие ж колесы; что у нас.
«То-то что не такие.»
– А какие же?
«Да там совсем не такие, там четыреугольные; а хитро ж и устроены, шибче наших бегут!»
– Полно, служба, морочить; ну как это можно!
«Эки пни, закричит Яшка, еще не верят!.. Да сами взгляните: это-то колесо потихоньку вертится, а то, как не раз, то аршина и нет; а пойдет катать, так хоть трех лошадей зараз рядом пусти, и то не нагонят!»
– Да чай и там лошади такие ж, как и у нас?
«То-то вот ты много чаешь, а ничего не знаешь; лошади такие!.. Я на них лет с семь езжал, а и теперь порядком не знаю, что они за звери: глядишь – спереду кобылка, а сзаду бык; или примерно мерен, кажется гнед, а шерсти на нем нет!»
– И, служивый, этому вовсе нельзя и быть…
«Ну, закричит Яшка, вас не переговоришь!» Махнет рукой и пойдет с досадою домой; и не то ему досадно, что не верят, есть ли в его словах путь, а то досадно, что не дали колеса стянуть.
Такие-то проделки у нашего Яшки бывали, и так его все признали, что и до сих пор помнят. Я и сам слышал не раз; сойдутся две старухи, поразговорятся про старое житье-бытье, непременно вспомянут и Яшку.
«Что, Спиридоновна, у вас ничего не слыхать? у нас, говорят, постой поставить хотят.»
– Ой-ли? ну, избави вас Господи!.. У нас был постой года три тому, да мы нечаяли как и отделаться; напался служивый солдат Яшка; бывало ни себе, ни ребятишкам ничего получше в печь не ставь, все приест, разбойник!.. «Те, скажет, малы, а ты стара, вы и черный хлеб не отличите от пряника; а блины да пироги про нас береги, наше дело солдатское, у нас, с хлеба будет брюхо лупиться, так не годимся на службу царскую; а тогда вам же хуже, как начнут опять в рекруты набирать!» Я было сначала и верила, да спасибо кум наставил на ум: «что ты, говорит, его слушаешь, он в бусурманской земле всяким вракам научился, так тебя и дурит! «Я думаю, постой же отплачу тебе, голубчику! Пойдет он бывало в праздник по деревне шляться и оставит дома всю аммуницию; я его и спросила: что это, господин служивый, у вас за сумочка, которую вы на стену вешаете?.. «Это, говорит, сумка с партонами.» Я и пристала: скажи-да-скажи, что это за партоны такие?… Он и признался: «это, говорит, присяга солдатская…» Слышала я, что солдат без присяги не может жить; вот, как он раз приел у нас все, да ушел со двора; постой, говорю я, разбойник, я тебя сделаю без присяги! Схватила сумку да в печь… батюшки-светы!.. куда и печь и изба! не знаю, как сама осталась жива, а нашей полдеревни, как корова языком слизнула, все выгорело!.. Помилуй Бог от этих солдат! Я теперь всегда прочь бегу, коли хоть издали завижу какого нибудь.
Проделка первая
Не смотря на страх Спиридоновпы, поставили постой. И Яшка, как тут, легок на помине; прибежал в избу к товарке Спиридоновны, видит, сидит старуха одна; молодые все жать ушли.
«Давай мне, старая, есть!» закричал Яшка; «я по командирскому веленью сюда обедать пришел.»
– Да что я вам дам, господин служивый, у нас и хлеба нет и муки не бывало; вон хоть сами посмотрите: одна вода в чугуне кипит, пейте, коли хотите, а кормить печем.
У Яшки брюхо было понабито, он прибег понаведаться нет ли стащить чего.
«Как, старая корга, есть нечего… Да вот видишь под лавкой топор лежит?.. Вари топор!»
– Как это можно, господин служивый…
«Как можно? а вот как!» схватил Яшка топор и сунул в чугун; «ну, мешай, старая колдунья!»
Полежал топор с минуту, вынул его Яшка, «вот теперь, говорит, позавтракаю!»
– Да он, господин служивый, еще и не сварился; такой же, как был.
«Ну, дела нет, что сыр, не то вытопишь жир, хрящь останется, подавно не ужуешь!.. Прощай, старуха! я его дорогой съем; пока дойду до полка и полтопорища не останется.»
Приходит сын старухи; надо ему идти дрова колоть.
«Матушка! где топор?»
– Да служивый съел.
«Как съел?»
– Да так. Я ему и варила его; еще спасибо добрый солдат попался, не то, что у Спиридоновны: топор-то был совсем сырехонек; а служивый, такой добрый, – ну, говорит, ужую как нибудь!
Проделка вторая
Яшка между тем променял топор на алтыны; а как еще рано было в полк являться, то он отправился на новые приключения.
Приходит в другую избу в деревне, сидит старуха лен прядет.
«Здравствуй, бабушка!.. каково живешьможешь, не ломаешь ли зубов, когда сухари гложешь?»
– Слава Богу, родимый, помаленьку живу себе.
А родимый обернулся раз пять кругом, видит стащить нечего, все припрятано; давай со старухой раздобарывать.
«Ну, бабушка, внук твой тебе поклон прислал.»
Какой внук?
«Ну молодой-то парень, что из вашей деревни в солдаты отдан!»
– Уж не Матвей ли?
«Точно, внук твой Матвей; неужели ты его забыла?»
– Да ведь он умер прошлым годом, мы но нем и панихиду справили.
«Что за беда, что умер, умереть пожалуй умри, а службу знай; коли праздник да отдых, будь себе покойник, а как на ученье или к походу, опять вставай на работу!»
– Неужели, родной, у вас и покойникам-то покоя нет?
«Да, бабушка, что таить, таки и им достается!.. Вот на что я, примером сказать, раз семь умирал, а побудешь на том свете, да и тягу задашь: ведь если в полк вовремя не явишься, так отделают, что и умирать закаешься!»
– Как же, батюшка, мужички-то? как умрет, то уж и не встанет.
«То мужички, а наше дело солдатское: забьют в барабан, где хочешь будь а во фрунт явись!.. ведь если бы, бабушка, всякий солдат начистую умирал, ни одного бы и не осталось на свете.»
– И то, родимый; а ведь вас тьма тьмущая, кажись и счета нет.
«Много-то нас много, да житье-то наше мудреное!.. Вот хоть бы твой внучек, Матвей; пришел сердяга с того света, весь износился, рубашенки на плечах нет; эх, говорит, кабы не дальняя дорога, пошел бы к старушке-бабушке, дала бы она мне холста на рубаху, такая она добрая!»
– Ах свет ты мой, Матвеюшка, сказала старуха разжалобившись, да я для тебя, родимого, хоть на три рубахи дам.
«Ай, бабушка; вот добрая старушка, любит внучка!.. Дай-ко я ему отнесу, то-то он обрадуется!. будет за тебя Богу молить, будет благодарствовать.»
Встала старушка с донца, пошла вынула холст и хочет отрезать внуку-покойнику на три рубахи.
«Постой, бабушка, говорит Яшка, постой, дай я так отнесу: есть у нас швец-портняга; он три рубахи выкроит да еще на четвертую выгадает, а и то меньше холста пойдет, нежели ты сама отрежешь; дай я к нему отнесу; а что останется, то тебе назад доставлю тотчас же.»
