Ирина Грекова - Аня и Маня
— Договорились!
— Смотрите, уговор дороже денег, — сказала Зинаида Петровна.
— Каких денег? — спросила Аня.
— Любых, — ответила Зинаида Петровна и так на Аню поглядела, что у той вопрос, чесавшийся на языке, перестал чесаться и пропал.
И все пошли в лес.
А там, на пригорке, где солнышко пригревает, оказывается, уже поспела земляника. Дети на нее набросились, хватали и ели сладкие, душистые ягоды. Одна Аня Зайцева не ела землянику, а только нюхала.
— Аня, почему ты не ешь ягод? — спросила Зинаида Петровна.
— Они немытые, — ответила Аня, — мне мама не разрешает.
— Молодец, Аня, — сказала Зинаида Петровна, — маму всегда надо слушаться.
— А мне мама немытые разрешает! — закричала Маня. — Мне она всё разрешает, воду сырую прямо из крана и молоко с помидорами. Один раз я даже из лужи пила, честное слово!
— Ну, это уж ты напрасно, — сказала Зинаида Петровна. — И фрукты и овощи лучше мыть перед едой. И руки — тоже. А земляничку, здесь, в лесу, прямо с кустика, можно и немытую съесть — она чистая.
— А я один раз даже свечку ела! — не унималась Маня.
— А я… — закричали ребята. — А я…
Оказалось, что всякий что-нибудь такое да ел. Больше всех отличился Серёжа Давыдов. Он ел зубную пасту.
— И как, вкусно?
— Не особенно, — признался Серёжа.
А потом Зинаида Петровна рассказывала ребятам про своё детство. Когда она была маленькая — во время войны, — был голод. И совсем нечего было есть. Хлеб выдавали по карточкам. А карточки — это такие бумажные листки, от них ножницами отрезают талоны, квадратики. И за такой талон человеку дают хлеба.
— Сколько? — спросила Аня.
— Двести граммов, триста, четыреста. Как где и как кому. Тяжело человек работает — и хлеба ему больше.
— Ну, четыреста — это слишком много, — сказал Саша Савин. — Я лично хлеб терпеть не могу и никогда не съел бы четыреста граммов.
— Это когда есть другая еда. А если, кроме хлеба, ничего нет, то четыреста граммов в день — это не много, а мало. А в Ленинграде одно время сто двадцать пять выдавали. Это очень маленький кусочек.
— Вот такой? — спрашивали ребята.
— Нет, ещё меньше. И всякий человек, который знает, что такое голод, не будет капризничать с едой. Говорить: «терпеть не могу хлеба». И не будет есть зубную пасту, как некоторые.
Серёжа Давыдов покраснел и пообещал, что больше зубной пасты есть не будет.
— Я вместо неё творог буду есть. Почти такой же противный.
— Ну, а теперь поиграйте в салочки, а то засиделись, заговорились, — сказала Зинаида Петровна.
Ребята стали играть в салочки, а Аня подошла к Зинаиде Петровне и спросила:
— Что такое ночь? Такое время дня? Или такое время года?
— Такое время суток. Иди, Аня, побегай.
Но Аня не стала бегать. Она пошла под большую берёзу, села там на корточки и внимательно глядела куда-то в траву.
— Опять цыплят высиживаешь? — кричали ей ребята.
А она вовсе не цыплят высиживала, а думала. Про ночь ей было уже ясно. Она думала о большом и маленьком. Почему большое издали кажется маленьким?
Вот идет зелёный слон. Оборачивается,
Весь раскачивается,
Укорачивается.
Вот идет зелёный слон. Он качается,
Удаляется
И уменьшается.
Уменьшается везде, со всех сторон,
Стал как будто бы слоненок, а не слон.
Но ещё, ещё, ещё
Уменьшается.
Уменьшение его
Не кончается!
Вот трава ему дошла до головы,
И пропал зелёный слон среди травы…
Не могу понять: какого роста он?
Может, это был кузнечик,
А не слон?
11. Ночь пятая (и последняя)
Наступила новая ночь. Аня с Маней лежали в своих кроватках и изо всех сил старались заснуть. Они ведь обещали Зинаиде Петровне всю ночь спать, видеть сны и всё, что увидят, рассказать ей и ребятам.
Но вот беда: чтобы увидеть сон, надо заснуть! А вот заснуть-то им никак не удавалось. Они зажимали глаза ладошками: не закрываются, и все! Другие ребята давно уже спали, а Аня и Маня — нет.
— Говорят, чтобы заснуть, надо считать до тысячи, — сказала шёпотом Маня. — Жаль, что я считать не умею.
— Я много раз считала и ни разу не заснула, — ответила Аня.
В комнате было не так светло, как в предыдущие ночи, потому что месяц уже порядочно убыл и светил теперь не голубым светом, а, пожалуй, зеленым.
Девочки лежали и вздыхали.
— Аня, ты спишь? — окликнула Маня.
— Сплю. А ты?
— Тоже.
Ещё полежали. Опять спрашивает Маня:
— Спишь?
— Сплю. А ты мне не мешай.
— Сны видишь?
— Пока нет. Видела корову, только не во сне, а в бессоннице.
— Большая корова?
— Средняя.
Опять полежали. На этот раз заговорила Аня:
— Слушай, если бы ты была коровой, какого бы цвета ты хотела быть?
— Белой, с чёрными пятнами, — ответила Маня. — А ты?
— Песочной.
— Песочных коров не бывает.
— Нет, бывает. Я своими глазами такую корову видела.
— Нет, не видела.
— Нет, видела! Ты что, мне не веришь?
Аня захлопала глазами, выдавила две большие слезы и начала попискивать:
— И-и-и-и-и!
— По ночам рыдать нельзя, — сказала Маня. — Ты забыла?
Аня вспомнила, что Зинаида Петровна запретила рыдать по ночам, сразу же перестала. Говорит:
— А я и не рыдаю. Я уже эту привычку бросила.
Притихли девочки, лежат смирно, а сон всё не идет. Трудно, оказывается, заснуть, когда стараешься.
— Давай походим, — предложила Маня. — Тихонько-тихонько, тише мышей.
— А Зинаида Петровна бродить по ночам запретила. Мы же с ней договорились.
— То «бродить», а то «ходить». Совсем другое дело.
Ане не верилось, что «ходить» и «бродить» — разные вещи. Но очень уж скучно было лежать. Она согласилась.
— Ладно, походим.
Девочки вылезли из-под одеял, надели тапочки и осторожно, чтобы не скрипнуть, вышли из спальни. Ночь была как ночь, только не голубая, а зеленоватая.
Аня спросила:
— Маня, а ты знаешь, что такое ночь?
— Ночь — это такое время ночи, — быстро ответила Маня.
— Вот и врёшь.
— Не вру, а ошибаюсь.
— Вот и ошибаешься. Мне Зинаида Петровна объяснила: ночь — это такое время суток.
— Не всё ли равно: время ночи или время суток? Было бы весело!
Вышли на территорию. Всё кругом было незнакомое, зеленоватое, как вода в аквариуме, только без рыбок.
— Давай полетаем! — предложила Маня. — Как тогда!
— Ладно, — сказала Аня. — Только, чур, не чесаться на облаках, а то скучно ждать.
— Чур! — согласилась Маня.
Девочки взялись за руки и подпрыгнули. Но не полетели, как тогда, а опять опустились на землю. Даже подошвами пристукнули, как всегда, когда прыгнешь.
— Надо постараться, — сказала Маня. — Если выше подпрыгнем — полетим.
Постарались. Подпрыгнули выше. Не помогло: только подошвами громче пристукнули.
— Надо надуться, — сказала Маня. — Если надуемся — полетим.
Надулись девочки изо всех сил. Прыгнули. Опять не полетели. Тут Аня догадалась, почему.
— Лунного света мало.
И в самом деле, лунного света было маловато. Кстати, куда девался Месяц? На небе его не было. Может быть, опять на клумбе лежит?
И правда, выглянули из-за кустов и увидели, что на большой клумбе, в самой середине лежит что-то светлое. Только не круглое, а продолговатое, изогнутое. Видно, это не Месяц, а Полумесяц. Очень узенький, тонкий, худой, похожий на ломтик голландского сыра. Лежит и сияет зеленоватым светом, как у светляка, только поярче. А может быть, это всё-таки, Месяц?
Девочки решили с ним заговорить.
— Только повежливее, — сказала Аня. — Помнишь, какой он обидчивый? Лучше называть его Месяцем, а не Полумесяцем: «полу» — это как-то обидно.
— Хорошо бы его по отчеству назвать. Может быть, Месяц Коллективович?
— Нет, — ответила Аня. — Отчество у него другое. В книжке «Конёк-горбунок» написано, что он «Месяц Месяцович». Только я этого не понимаю. Что же он, сам себе отец?
— Не может быть! Давай будем его называть просто «товарищ Месяц». Это очень вежливо.
Девочки подошли к клумбе и сказали в один голос:
— Здравствуйте, товарищ Месяц!
— Я уже не Месяц, а Полумесяц, — сказал ломтик слабым голосом. — Даже не Полу-, а Четвертьмесяц, но вы можете называть меня Полумесяцем.
«Значит, «полу» — это не обидно», — подумала Аня и решила учесть.
— Что с вами, вы больны? — спросила Маня. — К нам все тут больные приходят: у одного зубы, у другого полки…
— Я не болен, просто кончаюсь. Видите, как меня мало осталось? Один огрызочек. Скоро будет новолуние, совсем уйду. По правде говоря, устал я светить. Каждую ночь, без выходных.
