Элинор Фарджон - Седьмая принцесса (сборник)
Звали ту девочку Лизель, и была она Лесниковой дочкой. Ее батюшка жил на склоне горы, в чудесном домике неподалёку от хвойного леса. Лес укрывал беломраморную гору, точно лохматая медвежья шкура. А в вышине, над верхушками деревьев, блистали освещённые солнцем льды. Порой они сумрачно темнели под густыми грозовыми тучами, но чуть покажется солнце — льдистые пики заблистают вновь. А иногда гор и вовсе не было видно, их скрывали густые туманы.
Лизель знала огромный лес как свои пять пальцев. Сестёр-братьев у неё не было, и друзьями её детских игр стали лесные травы да деревья. Самое высокое дерево она прозвала в честь отца Лесником, а маленькую пушистую ёлочку величала Лизель. И каждый день — а то и не раз — бегала поболтать с ёлочкой подружкой, проведать, как ей живётся-можется. Однажды на прогулке вытянула Лизель розовую ленту из косы и говорит:
— У меня два банта, а у ёлочки Лизель ни одного. Я ей подарю! — И привязала на самую макушку розовый бант.
Наутро чуть свет бегом к ёлочке — проверять, не сдул ли ветер её подарок. Вернулась радостная: бант по-прежнему красовался на макушке. Но на другой день вернулась в слезах.
— Что стряслось, Лизель? — спрашиваю. — Неужто ветер стащил-таки твою ленточку?
— Ой, Нянюшка, — всхлипывает Лизель. — Всё хуже, намного хуже. Ленточки нет, и ёлочки тоже нет. Её кто-то срубил!
Насилу я мою Лизель утешила. Тут приходит её отец, Лесник, видный такой мужчина. И приводит с собой пригожего парня, сынка Петера Гимзеля. Эти Гимзели жили в долине под горой и были богатеи. Как раз возводили под крышу второй дом. Предназначался он Гансу, когда тот женится да остепенится. Крышу намечалось крыть на следующий день, и Ганс теперь звал Лесника на пир, который Петер Гимзель хотел задать для работников и друзей.
Такой уж у них в Швейцарии обычай. Дом — под крышу, плотникам да каменщикам стол, накрывают пей, гуляй; а друзья приходят благословить новосёлов, и пожелать им счастливой жизни под новой крышей. Называется праздник «Венчанье крыши».
Ганс был добрым парнем. Увидев заплаканную Лизель, он наклонился к ней с ласковой улыбкой:
— Не плачь, маленькая. Хочешь завтра на пир пойти?
— Ну ты чудила! — сказал Лесник, — Там только детей не хватает!
Но грустные глаза Лизель радостно засветились от доброты Ганса, и парень, принялся уговаривать Лесника:
— Всем место найдётся — и старым, и малым. Приведите её, Нянюшка, и сами приходите.
Я пообещала привести девочку, а потом увести спать, ведь пир наверняка затянется за полночь. Наутро мы все принарядились: Лесник надел зелёный камзол с галунами и сунул в шляпу орлиное перо; я надела темно-красное шерстяное платье с чёрным фартуком и накинула на плечи цветастую шаль. А уж Лизель наша была просто загляденье: пышная белая блузка, короткая голубая юбчонка и чёрный бархатный поясок. А на шее позванивают серебряные цепочки, теряются под вышитым воротником. И вот, разодетые, отправились мы вниз, в долину. Там уж народ вокруг нового дома толпится; внутри и на улице длинные столы, всякой снедью уставлены; скрипач весёлую песенку наигрывает, кругом разговоры, смех, танцы и повальное обжорство. Увидев нас, из-за стола выбрался высокий, широкоплечий Петер Гимзель:
— Добро пожаловать, Лесник, добро пожаловать!
А юный Ганс подбежал к нам и взял за руку Лизель:
— Добро пожаловать, маленькая. Погляди-ка вверх — мы только что деревце на крыше приладили, как по обычаю положено!
— Ойт Нянюшка, — охнула девочка. — Это же ёлочка Лизель!
— Твоя ёлочка? — переспросил Ганс. Пришлось объяснять ему, что это за ёлка такая.
— Ну, прости, маленькая, прости, что поселил твоё деревце на своей крыше. Только ты сама виновата: я же самое красивое выбирал, а ты на свою ёлочку розовый бант повязала. Конечно, я его и выбрал. Думал, мне феи подсказывают лучшее в лесу деревце. Ну, прощаешь?
Моя Лизель покраснела и с робкой улыбкой вымолвила:
— Прощаю. Пускай ёлочка Лизель принесёт вашему дому счастье, господин Ганс.
Так и вышло. Ведь шесть лет спустя, когда Лизель стукнуло шестнадцать, а Гансу двадцать два, он привёл её в этот дом невестой. А в день свадьбы Лизель вплела в волосы ту самую розовую ленту, которую повязала когда-то своей ёлочке. Ганс хранил её в кармане все шесть лет, пока Лизель подрастала.
КИТАЙСКАЯ ПРИНЦЕССА
— А теперь и у младшей моей голубушки дырка протёрлась! — с этими словами Нянюшка вынула из корзинки носочек Мери-Матильды. — У нашей малютки и дырки-малютки. Да и немудрено — ножка-то у тебя не больше, чем у Китайской Принцессы.
Китайскую принцессу я нянчила в стародавние времена. Англия в ту пору была ещё безымянным островом на краю света. До Принцессы я нянчила её маменьку, вдовствующую Императрицу.
Принцесса росла самой очаровательной крошкой в мире — легкая, точно бабочка, и хрупкая, как стеклянная подвеска. Бывало, дашь ей на обед ложку риса — она и сыта, а скажет: «Нянюшка, пить хочу!» — так я налью молока в напёрсток — Принцесса напьется да ещё и оставит половину. Спать я её укладывала в шкатулке с нитками, в уголке, а на простыни разрезала свой носовой платок — получилась как раз пара.
Слыхали когда-нибудь, как ударяют о стеклянные колокольцы дождевые капли? Точно так смеялась моя Принцесса, А когда ходили мы с ней на прогулку, уж как я её потерять боялась! Посажу в кошелёк, ие закрываю его — так и несу. Идём мы по пекинским улицам, она то и дело выглядывает и сокрушается:
— До чего же много в мире великанов!
Зато в рисовых полях Принцесса глядела на порхающих бабочек и радостно приговаривала:
— Какие милые маленькие создания! Отчего они не приходят в гости во дворец?
Вот однажды получила Императрица депешу, что, мол, Татарский Хан желает взять в жёны её дочь, Китайскую Принцессу. Узнав об этом, малютка засыпала меня вопросами:
— Нянюшка, далеко ли Татарское ханство?
— Мне там понравится?
— А люди там большие или маленькие?
— А сам Хан какой?
— Я его полюблю?
— Он очень большой?
— А может, он маленький и хорошенький?
— А как он одет?
Не на все вопросы нашлась я, что ответить; но, услыхав последний, сказала:
— В пурпурной мантии. Непременно в пурпурной мантии, как всякий порядочный хан.
— Пурпурная мантия, — повторила Принцесса. — Красиво! Теперь как увижу, я его сразу узнаю. Мой милый, маленький Пурпурный Хан! — и Китайская Принцесса захлопала в ладоши.
Очень она ждала своего Императора, а в день его приезда вдруг сказала:
— Нянюшка, мне нужно новое платье!
— Да Бог с тобой, куколка, у тебя их семь сотен, и все новые!
Ведь я принялась за шитьё, как только узнала о свадьбе, и шила не покладая рук.
— Да не эти! — топнула ножкой Принцесса.
Стояла она в это время на ногте моего большого пальца и топнула по нему пребольно.
— Мне нужно платье, достойное пурпурной мантии Хана.
— Где же его искать прикажешь? — спросила я.
— В рисовых полях.
Я посадила её в кошелёк, и мы отправились в поля. День выдался знойный, над полем порхали бабочки, а за ними гонялся маленький китайчонок в голубой хлопковой рубахе. Бабочек он ловил прямо руками. Мы подошли уже совсем близко, когда он прихлопнул какую-то бабочку слишком сильно, и нежное, как цветок, чудесное созданье упало мёртвым к нашим ногам. Принцесса рыдала безутешно.
— Пускай постопт смирно, я оттаскаю его за полосы! — в гневе потребовала она.
Мальчишка приблизился и покорно склонил голову, а Принцесса ухватилась за два волоска на его макушке и потянула изо всех сил — маленький китайчонок даже сморщился от боли.
— Ну вот! — утомлённо сказала принцесса. — Ступай теперь прочь! И на глаза мне не попадайся!
Мальчик ушёл, а Принцесса попросила:
— Нянюшка, дай мне бедняжку!
Я подобрала бабочку. Принцесса погладила её пёстрые бархатные крылышки и, немножко всплакнув, улеглась в обнимку с бабочкой в самой глубине кошелька.
Я решила оставить её в покое — пускай погорюет вволю — и отправилась искать тень, чтобы переждать зной и Принцёссины слёзы. Устроилась я под деревом, бабочки мельтешили в жарком мареве, — а один мотылёк просто не отставал: так вокруг нас и вьётся, так и танцует. Краше бабочки я прежде не видывала. Сидела я тихонько, неподвижно, и мотылёк, осмелев, уселся прямо на мой кошелёк. Долго сидел, смирно, только усики длинные туда-сюда шарят. Мне померещилось даже, будто он говорит что-то, только — вот беда! — уши мои для тех речей непригодные, ничего я не разобрала.
Потом я то ли задремала, то ли забылась…
А может, просто клюнула носом разок-другой.
Но открываю глаза и вижу: мотылёк расправляет крылья, лететь хочет, а рядом другая бабочка — поменьше, пёстренькая, точь-в-точь как та, которую мальчишка убил.
