Вениамин Каверин - Верлиока
Все это были перемены, которые в полной мере укладывались в несложное утверждение "а жизнь идет".
Ива рассказала ему о Леоне Спартаковиче, и он смеялся так долго, от всей души, что Ива даже прикусила губу, чтобы не заплакать.
— Я не понимаю, ты влюблена в него или нет?
— Если бы я знала, что такое влюбиться, — вздрогнув, ответила Ива. — В седьмом классе я была влюблена в Окуджаву, а потом оказалось, что влюблен весь класс, и я охладела. Знаешь, как Леон Спартакович рассказал бы тебе об этом? "После надлежащего выяснения того обстоятельства, что весь состав класса относится к вышеозначенному Окуджаве так же, как я, мое увлечение из горячего превратилось в прохладное и наконец покинуло меня, удалившись в неизвестном направлении".
— Любопытно, — сказал заинтересованный Вася. — И он так говорит всегда?
— В том-то и дело! Я решила, что только интересный человек может выражаться так сложно. И потом, он был очень красивый.
— Был?
— Ну, не очень-то был. Мы условились переписываться. Два раза в неделю, по понедельникам и четвергам, я получаю от него письма.
— А где ты с ним познакомилась?
— Наш школьный ансамбль выступал в клубе железнодорожников, мы танцевали, и я ему понравилась, хотя Снегурочку исполняла Лена Долидзе.
— А ты не думаешь, что он просмотрел по меньшей мере десять ансамблей, прежде чем выбрать тебя?
— Ты сердишься?
Вася подумал.
— Кажется, нет.
Впервые в жизни он сказал неправду.
Было бы ошибкой думать, что слова лишены тени. Этот разговор отбрасывал длинную тень, в которой можно было различить то, о чем не было сказано ни слова.
Так или иначе, они продолжали встречаться, и даже чаще, чем прежде. С каждым новым стихотворением Ива прибегала к Васе. Они снова съездили в Кутуары. Соломенный мостик сохранился. Маленькое чудо оказалось прочным. Но ветка засохла — последнему яблоку она отдала последние силы.
Письма от Главного Регистратора приходили аккуратно, два раза в неделю. Они были написаны каллиграфическим почерком и чем-то походили на отчеты, доклады. Ни одного из них Ива не показала Васе. Может быть, она старалась считать себя счастливой и сердилась, потому что чувствовала себя несчастной? О "сцене изгнания" она упомянула мельком, хотя подумала, что Вася, вероятно, заинтересовался бы искрами, вылетавшими из Алексея Львовича, — все-таки это было явлением, мало известным науке.
ГЛАВА XII,
в которой Вася разговаривает с семейными фотографиями, а Ива просит его подарить ей свадебное путешествие
Едва ли кто-нибудь помнит в наше время старинное выражение "зарыть талант в землю". Так вот, Вася не только не зарыл свой талант, но занимался им старательно и строго. Он прекрасно понимал, что теоретически необъяснимое прежде всего нуждается в практике, и постарался сделать ее веселой и разнообразной. Как иначе назвать его проделку с туманом, однажды окутавшим поселок? Отхватив от него изрядный кусок, он превратил его в клейстер, чтобы переклеить свою комнату — ему давно надоели птички, зайчики и медвежата на выгоревших детских обоях.
Когда Платон Платонович входил в столовую, бокалы на буфете начинали мелодично перезваниваться, исполняя старинные романсы. Платон Платонович однажды удивился, услышав знакомый мотив, но потом привык — нельзя же все время удивляться.
Не надеясь научиться летать, Вася однажды все-таки прыгнул из окна второго этажа и сравнительно плавно опустился на землю. Он научился разговаривать с портретами в семейном альбоме, и случалось, что они рассказывали ему забавные истории. Бабушка Платона Платоновича, например, пересчитала всех гостей на своей свадьбе и упомянула, между прочим, что с ней танцевал тверской губернатор. О Платоне Платоновиче она рассказала, что до четырех лет он ходил в юбочке и горько расплакался, когда на него впервые надели штанишки. Среди дальних родственников Вася с удивлением нашел поэта Полонского — почему-то в мундире чиновника и даже с каким-то орденом на груди…
Была уже осень, бесцеремонно красившая деревья в желтые, красные, медно-красные цвета, как художник, которому надоело выписывать детали. Листья кленов подумывали о том, как слететь на землю: планируя или кружась? Голые ветки орешника сталкивались под налетевшим ветром, надеясь, что этот глуховатый стук чем-то похож на звук барабана в Большом государственном симфоническом оркестре.
…Это был день, который Платон Платонович провел в размышлениях о Васе. "Он читает все, что попадает под руку, — и каждую свободную минуту. У него нет товарищей, но он почему-то совершенно не тяготится этим. Он не интересуется спортом. Он научился играть в шахматы, но скоро ему стало скучно играть со мной, на пятнадцатом ходу он выигрывал, хотя я, помнится, был когда-то кандидатом в мастера. Правда, он, кажется, влюблен, но так влюбляются в музыку или поэзию".
— Впрочем, не слишком ли много я требую от него? — громко спросил себя Платон Платонович. — От мальчика, который сложился из ошибки паспортистки, звука пастушеской дудочки в зимнюю ночь, моего одиночества и пылинок, кружившихся в лунном свете?
Он задумался. Его беспокоила смутная догадка, что Вася может так же легко исчезнуть, как и появился. "Вот что необходимо: дождаться зимы и ночью посмотреть, видны ли в лунном свете пылинки. И прислушаться. Если дудочка заиграет…"
Он внезапно успокоился, вспомнив, что прошлой зимой Вася получил паспорт. Паспорт был бесспорным свидетельством, что Вася существует. Прежде чем исчезнуть, он должен будет сдать паспорт, и милиция, без сомнения, просто не позволит ему исчезнуть.
Но выйдя с книгой в руках на балкон и прочитав несколько страниц, Платон Платонович снова огорчился. "И ведь никаких вечеринок! И ни малейшего повода волноваться за него — к двенадцати часам он всегда дома. Мальчишки в его возрасте носят волосы до плеч, ходят как дикари, а он стрижется аккуратно раз в месяц".
Что-то белое, розовое, кружевное, что-то быстрое, молодое, в белых брючках и кружевной разлетайке появилось в саду под балконом. Это была Ива, которая весело поздоровалась с ним, а потом спросила:
— Вася дома?
Вася был дома. Платон Платонович подумал, что с Ивой, конечно, следовало бы поговорить. Но он решительно не знал, о чем говорить с девочками или мальчиками семнадцати лет. Это было труднее, чем, скажем, провести часок-другой в болтовне с Марсом или Единорогом. Впрочем, пока он размышлял, о чем бы спросить Иву, она исчезла за углом и три раза — это был условный знак свистнула Васе.
— Здравствуй, Иван-царевич, — сказала Ива. — Ну вот что: вчера мне показалось, что, уходя, Главный Регистратор посмотрел на меня и облизнулся. Лучше я выйду за тебя. Конечно, если ты не возражаешь. Я знаю, это неприлично, что я первая заговорила об этом, но, понимаешь, объясняться в любви в наше время просто не принято. Девчонки помирают со смеху, когда им говорят "я тебя люблю" или что-нибудь в этом роде. Тем не менее не скрою, что мне хотелось бы услышать это от тебя. Теперь о Леоне Спартаковиче. Два раза в неделю, в понедельник и четверг, я получаю от него письма — разумеется, до востребования. Едва ли можно назвать их любовными. Во-первых, он их нумерует. Во-вторых, мне кажется, что он просто списывает их с каких-то старинных книг.
И она процитировала:
Пусть это послание
будет свидетельством
взаимных чувств,
долженствующих
до поры до времени
быть известными только нам,
и никому другому.
И вот что самое странное: к некоторым письмам приложена печать "с подлинным верно".
Вася расхохотался:
— Неужели?
— Честное слово! Но я пришла к тебе по другому делу. В октябре мне исполнится семнадцать лет. И тебе, может быть, захочется сделать мне подарок.
— Конечно! — сказал растроганный Вася. — Я уже думал об этом.
— Так вот: подари мне свадебное путешествие.
— То есть как?
— Очень просто. Мы можем пожениться через два или три года, а свадебное путешествие мы устроим сейчас. Подумай, как это будет интересно! Все будут говорить: "Вообразите только, такие молодые, а уже поженились". Ты будешь перекидывать мосты через непроходимые ущелья. Буревестники будут предсказывать нам не бурю, а спокойную, счастливую жизнь до серебряной или даже золотой свадьбы. А в гостиницах решительно все от директора до швейцара побегут надевать белые перчатки, едва лишь наша машина остановится у подъезда.
Вася задумался.
— Конечно, все это будет не так или не совсем так, — сказал он. Буревестники еще никому не желали счастья, и с ними придется серьезно поговорить. Что касается белых перчаток — дай бог, чтобы у официантов были чистые руки. А какой маршрут? — спросил он.
— Еще не знаю. Сперва куда-нибудь по реке, ведь у тебя с водой наладились отношения. А потом в горы. Конечно, ты должен поговорить с Платоном Платоновичем. А что касается моих родителей, я просто убегу, оставив им записку. Из папы посыплются искры, но я надеюсь, что он успокоится, узнав, что я убежала с тобой. Или, может быть, — прибавила она значительно, — ты как-нибудь устроишь, что он не только успокоится, но будет просто в восторге?
