Евгений Клюев - Сказки на всякий случай
— Январь? — повторила Широкополая Соломенная Шляпа: этого слова она не знала. — Что такое «январь»?
Деревянная‑Трость‑Прислонённая‑к‑Тумбочке вздохнула и скучным голосом объяснила:
— Январь — это зимний месяц… если кому‑то непонятно.
Присутствующие в прихожей фыркнули, а Широкополая Соломенная Шляпа с недоверием произнесла:
— Никогда не слышала о таком месяце… несмотря на то, что я знаю названия всех месяцев в году. Их четыре: май, июнь, июль и август.
— Четыре! Да их гораздо больше, чем четыре! — рассмеялась Деревянная‑Трость‑Прислонённая‑к‑Тумбочке. — Просто в остальные месяцы широкополых соломенных шляп не носят…
— Как грустно… — сказала Широкополая Соломенная Шляпа.
— Что ж тут поделаешь… — смягчилась Деревянная‑Трость‑Прислонённая‑к‑Тумбочке. — Вам, голубушка, ничего не остаётся, как опять запорхнуть к себе на антресоли.
Широкополая Соломенная Шляпа смерила взглядом расстояние до антресолей и вздохнула:
— Теперь уж мне туда не запорхнуть… Ой, привет! — Последние её слова относились к Лёгким Парусиновым Тапочкам, высунувшимся из‑под шкафа.
— А Вам‑то что тут надо? — чуть ли не возмутились, увидев ещё и их, Стоптанные Домашние Туфли.
— Да так… прогуляться вышли, — испуганно ответили Лёгкие Парусиновые Тапочки и направились прямо к Широкополой Соломенной Шляпе, радостно повторяя: — Привет‑привет!
А из соседней комнаты уже летели в прихожую Плетёная Сумка, Крепдешиновое Платье, ещё одно, а потом и ещё два, Светлые Брюки и Рубашки‑с‑Короткими‑Рукавами… Все они с хохотом падали на пол — прямо поверх Широкополой Соломенной Шляпы и Лёгких Парусиновых Тапочек, между тем как откуда‑то везли уже и Пыльный‑Чемодан‑на‑Колесиках. Было видно, что до этого он спал крепким сном. Теперь Пыльный‑Чемодан‑на‑Колесиках бурчал на ходу, поскольку разбудили его явно не вовремя:
— …без всякого предупреждения… в январе… среди ночи…
Но только кто‑то уже поспешно кидал в чемодан всё, что горой лежало на полу. При этом Стоптанные Домашние Туфли то и дело отодвигали в сторону, а Деревянную Трость без конца роняли и снова приставляли к тумбочке…
— Тут, я вижу, все с ума посходили! — брюзжала Деревянная Трость. — Можно подумать, что настало лето…
Однако, грохоча по паркету Пыльным‑Чемоданом‑на‑Колесиках, чада и домочадцы исчезали уже в проёме двери, а потом стало слышно, как в замочной скважине быстро поворачивается ключ.
— Минуточку! — крикнула им вслед Деревянная Трость, снова прислонённая к тумбочке. — Так всё‑таки куда вы?
— В дальние страны! — раздалось из‑за двери. — Мы вернёмся через месяц…
Деревянная‑Трость‑Прислонённая‑к‑Тумбочке и Стоптанные Домашние Туфли непонимающе переглянулись и спросили:
— Так о чём же эта сказка?
А эта сказка о Просто Апельсиновой Корочке. О Просто Апельсиновой Корочке и о запахе дальних стран, который иногда совершенно неожиданно уводит за собой сначала Широкополую Соломенную Шляпу, а потом… потом и нас с вами.
БАРАБАН, КОТОРЫЙ УМЕЛ УЖАСНО ГРОМКО СТУЧАТЬ
Не заметить, что в доме появился Барабан, было невозможно: он таким оглушительным треском поприветствовал всех сразу, что все сразу даже поёжились. Особенно Дедушка поёжился, но всё равно гостеприимно сказал в ответ:
— Здравствуйте, дорогой Барабан, и добро пожаловать… экий Вы громкий!
— Я такой оттого, — с радостью отчитался Барабан, — что новёхонький. И умею стучать ужасно громко.
— Это хорошо, что Вы умеете стучать громко, — улыбнулся Дедушка. — Но ведь дело не в этом.
— А в чём? — очень заинтересовался Барабан.
Однако Дедушка только покачал головой и ответил, что пока не скажет Барабану, в чём дело, потому как, дескать, рано ещё об этом говорить.
Тогда Барабан решил подождать, когда настанет время, а сам пока принялся стучать во всю мощь — просто хоть уши зажимай! Так, между прочим, и поступило одно комнатное растение под названием Аспарагус… кстати, это было очень вежливое растение и — перед тем как заткнуть уши — оно извинилось и сказало, что у него с утра сильно голова болит. А Барабан ответил, что, мол, сочувствует и что в таком случае уши, конечно, следует зажать, поскольку он, Барабан, как раз намерен сейчас ужасно громко стучать… — и опять застучал.
— Простите, Вы когда‑нибудь отдыхаете? — спросила Барабан Настольная Лампа, которая от его треска даже принялась нервно мигать.
— Никогда! — браво отрапортовал Барабан. — Я же новёхонький! И пока я новёхонький, я буду стучать без передышки.
— Понятно… — вздохнула Настольная Лампа, нервно мигая. А Дедушка только развел руками.
Через несколько дней, когда всем уже казалось, что они вот‑вот сойдут с ума от постоянного беспорядочного треска, Барабан наконец выучил одну дробь — хоть и короткую, но всё‑таки ритмичную. Так что слушать его стало уже не так мучительно — и Дедушка сказал:
— Ну вот, дорогой Барабан, а теперь мы с Вами пойдём в цирк.
И они пошли в цирк — и в цирке Барабан увидел один Очень Большой Барабан, а увидев, подумал: «Наверное, этот Очень Большой Барабан умеет громче меня стучать». И Очень Большой Барабан застучал… но оказалось, что стучит он довольно тихо. А в это самое время под куполом цирка одна гимнастка делала всякие упражнения на трапеции. И тогда наш Барабан подумал, что Очень Большой Барабан всё‑таки слишком тихо стучит, и решил ему помочь. Тут он ка‑а‑ак начнёт трещать… и все зрители принялись оборачиваться в его сторону и шикать, а гимнастка чуть не упала со своей трапеции — и зрители ужасно испугались за неё, что она разобьётся, но всё, слава Богу, обошлось.
А наш Барабан, конечно, обиделся и сказал:
— Я же помочь хотел своим громким стуком!
И услышал в ответ от Дедушки:
— Это хорошо, что Вы умеете стучать громко, но ведь дело не в этом.
— А в чём? — снова, как в день знакомства с Дедушкой, спросил Барабан.
Однако Дедушка опять только покачал головой и ответил, что пока не скажет Барабану, в чём дело, потому как, дескать, рано ещё об этом говорить.
Тогда Барабан решил ждать дальше, когда настанет время, а сам снова принялся стучать и выучил ещё одну дробь, а потом ещё одну. И наступил день, когда Дедушка сказал Барабану:
— Теперь мы с Вами пойдём на военный парад.
На военном параде наш Барабан увидел много разных барабанов — от самых маленьких до самых больших. Они шли и барабанили — невероятно слаженно. Тут наш Барабан решил, что его стука явно не хватает в их мелодии — и принялся выдавать свои дроби, одну за другой. А под барабанный бой маршировали военные — и когда наш Барабан вмешался в общую мелодию своими дробями, все окружающие на него зашикали — и военные сразу сбились с ноги, чуть не попадав друг на друга… и даже мелодия на время прекратилась, но потом всё, слава Богу, обошлось. А наш Барабан, разумеется, обиделся и сказал:
— Я же только хотел как лучше!
Снова услышав в ответ от Дедушки:
— Это хорошо, что Вы умеете стучать громко, но ведь дело не в этом.
И вот какая странность: как бы громко ни барабанил Барабан потом, дело опять и опять было не в этом. А в чём было дело… оставалось загадкой, потому что говорить об этом всегда было рано.
Между тем Барабан давно уже стучал не так часто. Он знал теперь великое множество всяких дробей и множество разных коротких мелодий, но исполнял их не всё время, а от случая к случаю: например, бодрые — утром, деловые — днем, тихие‑претихие — вечером, и лишь по праздникам просто барабанил вовсю. А если в доме случалась беда — и вовсе молчал, дожидаясь хороших перемен. И только когда хорошие перемены наконец приходили, Барабан разражался самой долгой и бравурной своей дробью.
— Смотри‑ка, — нервно мигая, говорила тогда Настольная Лампа Аспарагусу, снова, вежливо сославшись на головную боль, зажимавшему уши, — этот старый Барабан, оказывается, всё ещё умеет стучать, как новенький — ужасно громко!
— Конечно, умею, — отзывался старый Барабан и смущённо добавлял: — Только теперь я знаю, что дело не в том, чтобы стучать громко… дело в том, чтобы стучать вовремя.
А уж Дедушка ли объяснил ему это или Барабан понял это сам — какая разница!
ЗАСУШЕННЫЙ БУКЕТ КРАСНЫХ РОЗ
В тот день Засушенному‑Букету‑Красных‑Роз исполнялся ровно год. Для букетов год — серьёзный возраст… можно даже сказать, преклонный. До такого возраста ни один букет, вообще‑то, и не доживает. Ведь букеты… они очень недолговечные: постоят дня два‑три после того, как их подарили, — и вянут. А потом букеты эти сразу выбрасывают в мусорные вёдра — с большим, конечно, сожалением… только что ж делать? Не держать же у себя увядший букет!
Хотя… почему бы и не держать, с другой‑то стороны? Если букет очень красивый, можно, например, вылить из вазы всю воду, а цветы оставить. И будут они в вазе терпеливо стоять, пока из увядшего букет не превратится в засушенный, а увядший букет и букет засушенный — вещи совершенно разные. Увядший букет — это сплошное расстройство, в то время как засушенный букет — это дорогое воспоминание.
