Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Привез домой и говорит:
— Мне ешшо и красной товар какого ле нать.
Жона ему:
— Да што ты? Да кольки у тебя денег?
Пошел, взял у Талани с латки две златинки и пошел к брату, подал ему две златинки. Брат посмотрел и говорит:
— Дак за эти златинки и товару тебе не нарезать. А, знать, бери половину всего, што в лавки есть и в кладовой, и торгуй так же, как я.
И повезли ему всякого товару, половину, што в лавки было и што в кладовой. Стал торговать, и торговля пошла такая, што только поспевай лавки строить.
Строил лавки в разных городах и заграницей уж стал.
Вот он уехал заграницу на долго, а тут стал к его жоны солдат из казармы ходить, Васильем звали. И стал он удивлятся, откуда у їх такое боhасьво: «што нибуть у їх уж есь». Стал спрашивать ее:
— Скажи, што ето, откуда у вас такое боhасьво? Што такое у вас торговля идет: никогда никакой утраты нету. Што-нибуть есь?
— Есь, да сказать не смею — она отвецят.
— Да хто жа нашу таїнку узнать? Знать только будем ты да я, да мы с тобой.
Она ему и сказала:
— У нас Талань есь… и росказала.
Вот и задумал он напустить на себя лютую немочь, и што будто во снях ему привиделось, што надо ету Талань подколоть и изжарить: я съем серьце этой Талани, и она уж во мне будет.
Вот он и напустил на себя лютую немочь: на коецьке лежит и в больницю не хочет.
Она ждет, ждет Василья: не ходит к ней, вот уж сколько дней. Взяла там дессерту, конфетиков собрала, надернула платок и отправилась. Там дневального солдата спрашивает:
— Где у вас тут Василей?
Дневальной отвецят:
— Есь такой у нас, очень болен, на коецьке лежит и в больницу не хочет.
— Нельзя ли к ему?
— Можно.
Он ее провел.
— Василей, да што с тобою?
— Ах, мне как не можется…
Упала она к ему на белы груди, слезами заливается.
— Да не надо-ли тебе чего? Не хочешь-ли чего?
— Да, во снях мне виделось, што подколоть бы мне Талань, да зажарить, да серьце съесть, дак я бы оправился.
— Ах, как же я могу подколоть ей, муж вернется, узнает.
— Да, знать, ребята пулях ловят, купи у їх пуляху, да подмени. Талань подколи, да зажарь, а на место ей пуляху посади.
Вот она так и сделала. Купила у ребят пуляху, лапки свезала и на место Талани опутинками к латке привязала, а Талань подколола и кухаркам наказала скоро изжарить.
Вот кухарки скоро справились, из пецьки ето жарко вынели, поставили, а двое детишек тут бегали, стали жаркое пробовать, да так подравилось, што пробовали, пробовали, да все съели.
Кухарки хватились.
— Вот, што теперь вам будет? Матка теперь вам уши нарвет, што как ей ето жаркое скоро куда-то нести было нать.
Ребятишки придумали:
— Вот поймайте цыпленка у куры, да поджарьте. Она не узнает.
Они так и сделали и в пець опеть поставили. Хозяйка справилась итти:
— Што жарко? Готово-ли?
Кухарки отвечают:
— Да вынели было из пецьки, да нам показалось, как сыровато, дак опять в пець поставили.
Она тут ногами затопала:
— Ах вы такие, сякие, ницего справить скоро не можете.
Ну, потом дождалась наконец, как жарко скоро поспело, и снесла в казарму. Василей цыпленка съел.
— Ну, што? Как тебе, Васильюшко?
— Да будто как лединка от серьця отвалилась.
Ну, и повеселела она.
А ребятишки к матери бегут, што обрать себя не могут, сколько у їх денег.
Она їх давай бить:
— Это вы все воруете, бегаете все в лавки.
И жалуется етому Василью на їх. Он догадался, што в їх Талань, а не в ем, и опять надумал лютую немочь на себя напустить и што надо ему етих детей подколоть, серьце зажарить и съесть. Вот он опять перестал к ей ходить. Колько то у ней не бывал, она в узелок конфетиков свернула, пошла в казарму, дневального спрашивает:
— Где у вас тут Василей?
Дневальной отвецает:
— Очень больной: на коецьке лежит, а больницю не хоцет.
Она пошла к ему:
— Што ты? Што с тобой?
— А ничего не могу, оцень я больной, ослаб совсем.
Пала она ему на белы груди, слезами залилась:
— Да может тебе чего нать?
— Да… виделось во снях, да только сказать страшно…
— Да ты скажи. Да хто нашу таїнку с тобой знать может, как только ты, да я, ды мы с тобой.
— Видилось мне во снях, што еслиб твоих детей убить, да серьца іхны зажарить, да я б їх съїл, так и полехчало б.
— Да как ето сделать? Убить їх не жалко: такие дрянные, все воруют, денег у їх нельзя обрать, и вот муж вернется да узнат…
— А ты подговори дворника. Пусть повезет кататься, за городом, под мостом убьет да там бросит. Нихто не узнает. А серьця пусть вырежет.
Она пришла домой и говорит дворнику:
— Наймись мне-ка детей убить.
— Да как можно…
— Она такие дрянные, все кругом воруют, денег у їх обрать нельзя…
Ну, и нанела его. Вот он повез детей кататься. Катает целой день, уж пора домой, он повез їх по край города. Дети говорят:
— Што ты, говоря, везешь нас куда-то по край города, как нам домой нать…
А тут уж и мост. У дворника рука не подымается їх убить, он сказал їм:
— Велено мне вас убить, а серьця вырезать и принести. Мне за ето пятьсот рублей.
Они говорят:
— Ах, не убивай нас, мы тебе за ето колько денег дадим, как мы їх обрать не можом. Ты убей двух дворняжек, вырежь у їх серьця, а мы уйдем жить со своима деньгами за три девять земель, и нихто про нас знать не будет.
Так и сделали. Он детей спустил, а сам назать поворотил.
Выскоцили две дворняжки, бросились лаять. Он їх топором зарубил, серьця вырезал и хозяйки принес. Она їх сейчас же велела зажарить и в казарму снесла Василью. Василей съел.
— Ну, што? Как тебе?
— Будто как лединка от серьця отпала.
Время пришло. Хозеин воротился. Она его со слезьми встрецяет:
— У нас в доме не постарому, у нас не по прежнему: утерелись дети…
Ну, отец загоревал, да штож сделаешь?
А ети дети ездили, ездили по разным царьсвам, и попали в такое осударьсво, што там холера всех людей выморила, и не было царя. И было там положено, што, у кого в церквы перед їконой свешча загорит, тому жониться на царевны и сесть на царьсво.
Ети браться зашли в церкву помолиться, и у одного на головы свешча загорела.
Его жонили на царевны, посадили на царьсво, а другому брату быть наследником и великим князем. Вот они живут и приезжает к їм гостить королевишна. (Так вот одна жила и ездила, — как у нас прежде агличанка была.) Стала она с великим князем в картоцки-тахмоцьки играть и все ему проиграла: все свої корабли, вообще имушшесьво. Штож делать? Она догадалась, што в ем Талань есь. Стала его просить взеть ее в замужесьво. Но он не согласился. Тоhда она стала его угошшать… кормить, и до того наугошшала, што он стал блевать и выблевал Талань нетленную. Она ету Талань схватила, вымыла и съела. Стала с їм в картоцьки-тахмоцьки играть и отыгралась и развеселилась, стала угошшаться, наугошшалась и заблевала. Он ету Талань схватил, вымыл и съел. Вот опять в ем Талань, опять он ее обыграл, и опять стала она в замужесьво проситься. Он отвечяет:
— Я так не могу, я должен со своим осударем посоветоваться.
Стал с братом советоваться. Он и говорит ему:
— Я тебе советую, поезжай и посмотри ее королевсьво, какое там житьё; как ты теперь не наследник, а только великой князь, у меня свой наследник родился, а ты сделаешься королем.
Ну, он совету послушал, поехал с королевишной, посмотрел ее осударьсво и жонился.
У нее был ковер-самолет.
И придумалось етим братьям — царю да королю — полететь на свою родину: «Посмотреть нашего отца, да мать-поганку».
Полетели в свой город. И к богатому купцю в гости.
Он устроїл пир.
— А не может-ле хто каку побывальшину рассказать?
— Да, мы можом.
И братья все рассказали, как они Талань съїли. Как дворнику велено было їх убить.
— Не терелись-ли в вашем городе дети?
Купец отвечает:
— Да, терелись. У меня вот дети потерелись.
— Мы, батюшко, и есь.
Позвали дворника, он правду всю рассказал, и верного слугу наградили. Василью самосудом голову срубили.
— А мать самосудом судить не можом, пусть ее судит суд поднебесной.
Посадили ее с собой на ковер-самолет и понеслись.
— Што, мать, видишь?
— Вижу землю и людей…
— Страшно тебе?
— Страшно.
— А не было страшно детей убивать?
Признялись ешшо в вышность.
— Што, мать, видишь?
— Вижу землю и церкви божиї.
— Страшно тебе?
— Страшно.
— А не страшно было детей убивать?
И ешшо выше признелись.
— Ну, што, мать, страшно тебе?
— Страшно.
— А не страшно было детей убивать?
Тут мать мертва с ковра-самолета пала.
