Александр Жарков - Ключ разумения
И вот тут, буквально в эту секунду, случилось то, чего боялся Метьер: их завоевали.
За окном раздались испуганные крики. Во дворе появились хорошо знакомые нам чёрные всадники. Они, как всегда, ниоткуда не приезжали: просто возникли из воздуха – и всё.
– Живодёр опередил нас! – стукнул кулаком по столу Метьер.
В комнате вдруг оказался небольшой человечек в чёрной бурке и в папахе, с саблей у пояса, с пышными усами на совершенно детском лице. Оно было перекошено попыткой изобразить звериную жестокость, но изображало только детскую обиду. Он ткнул пальчик в сторону Колобриоля.
– Все пергаменты на стол, – сказал он. – Ну! Живо!
Зала неожиданно заполнилась десятком-другим маленьких людей в бурках и папахах.
– Это всё призраки? – тихо спросил Гистрион.
– Эти – да, – тихо ответил Метьер, – можно сказать и так. Но сабли у них совсем не призрачные. Уверяю тебя. А вот этот – настоящий. Приветствую тебя, Чёрный Гортан, – сказал он громко. – Я хотел искать тебя. А ты сам приехал. Кстати, привет тебе от твоего брата, Великого Книгочея.
– Виа Киа много о себе мнит. Ангор Антаки мне тоже брат.
– Разве? А я не знал этого! Но я давно хотел повидать тебя, чтобы спросить: почему ты переменил свой образ мыслей?
– Я никогда не менял свой образ мыслей.
– Но… когда-то, я слыхал, ты защищал униженных и угнетённых, а теперь ты на службе у убийцы.
– Документы! – повторил Гортан.
– Вот они. В них все злодеяния Ангора Антаки. А так же и то, что подлинным королём Деваки является вот он, Алекс.
– Почему я должен тебе верить? – спросил Гортан.
– Не верь мне, верь пергаментам.
– Почему я должен верить пергаментам? И потом, мой брат Ангор взял с меня честное слово, что я не буду их читать. Там тайна. Она не моя.
– Ты благороден. Хорошо. Не читай их. Но ведь твой брат Ангор не брал с тебя слова заткнуть уши, когда кто-то другой будет вслух читать их. Если ты не веришь мне, или Алексу, пусть кто-нибудь из твоих воинов прочитает вслух хотя бы один отрывок.
– Я на службе у брата Ангора. Мне приказано взять документы, умертвить вас и разрушить королевство.
– Знаешь, ты всё-таки поменял образ мыслей, – с досадой хлопнув себя по коленам, закричал Метьер, – а я-то, дуралей, доказывал Книгочею, что ты по-прежнему защитник плачущих и обиженных, а не воюешь на стороне короля, которого все называют Живодёром, и ему это нравится!
– Я не менял своих убеждений, – тихонько сдавался Гортан.
– Ну так послушай хотя бы десять минут. Или никто из твоих воинов не умеет читать?
– Какая ерунда, – скривил гордые губы Гортан, – мои воины могут всё, что я мысленно им прикажу. Эй, ты, или ты – всё равно, кто – иди сюда! Давайте пергамент. У вас пять минут. И запомните: вы ещё должны мне доказать, что это правда.
Но доказывать ничего не пришлось. Гортан был чист сердцем, как дитя, наивен, и сразу загорался, услышав только намёк о какой-либо несправедливости или притеснении кого-либо. А тут… по прошествии пяти минут он потребовал, чтоб прочли ещё, потом ещё. Он краснел, бледнел, вскрикивал. Потом стал читать вслух сам. Читал и дневник Ангора, добытый и припрятанный замученным ныне Пупсом. Потом воины исчезли – это Гортан потерял мысль о них. Потом снова возникли – он вспомнил, – и так несколько раз. А потом уже и Метьер, и Алекс, ставшие его лучшими друзьями, не могли унять его горючих слёз и готовности тут же лететь в Деваку, чтоб навсегда покончить с Живодёром и навести, наконец, в стране порядок!
Глава двадцать шестая
Последние дни бывшего танцмейстера
А давненько мы с вами не заглядывали в Деваку. Заглядывать не заглядывали, но слышали кое-что. А сейчас и увидим, как живёт девакский народ при избранном им короле Ангоре Первом. Впрочем, это имя как-то подзабылось, и зовут его все, как и отметил когда-то Дед-Насквозьвед, король Живодёр, или просто – живодёр. Давненько мы его не видали.
И вот сидит он, видим мы, с длиннющими, до пят, нечёсаными серыми от грязи волосьями. Ногти на руках тоже длиннющие, а на ногах просто сапоги прорвали и загибаются. Сидит он у костра – уж лет десять, как иссякло в Деваке иллистричество, секрет утерян, а сам его изобретатель, доктор Гаспар, давно червей в земле кормит, или, может, сожгли его, или на гнильётине голову отсекли, или звери голодные разорвали. Даже не средневековье теперь в Деваке, первобытье. Люди в землянках живут, едят друг друга с голода. И вообще, некогда цветущая Девака – уж сплошное кладбище, народу мало осталось, или прячутся, будто от судьбы можно убежать или спрятаться. Только в могилу, дорогие товарищи, и только через пытки вашего короля! Вон сидят кое-где, у костров греются. А детей на муки рожать не хотят, скоро некого мучить будет. Сидят у костров, то ли горелые головешки грызут, то ли кости мучеников. Ну и Ангор Антаки, он же бывший танцор Раздватрис, он же ныне Живодёр-король тоже сидит у костра, греет грязные когтистые руки в грязных же, рваных, некогда белых, перчатках церемониймейстера, и с равнодушием смотрит на пытки очередных жертв своих (работа такая, и одновременно хобби!) Это поджариваются на вертелах артисты. Кажется, из балагана клоуна Августа. Лет… ну не вспомнить, сколько тому назад, доставили их сюда по Середневековью мотавшихся, и пожалел их Ангор: в темницу кинул, а вот теперь вспомнил о них, извлёк и казнит. За что? И сам не знает. Морщит лоб и щурит глаза Живодёр… Стоп! Да они ли это? Вроде тех-то он казнил уже… Память подводить стала. Не мог он допустить, чтоб они сколько-то там лет воздушком, хоть в ямах сидючи, но дышали – нет, не мог! Давно уж в трупы превратились, и дружок его, карлик Пупс, тоже. Да не в этом дело: Живодёр казнит же не за вину какую, а т а к, потому что живодёр, для удовольствия… И синеглазка труп, и мужик её, и этот – Тутти, якобы железное сердце, ученик его бывший (или это о н его ученик? Вот память-то!), и сестра его, танцовщица, или не сестра она ему? Путается Ангор – те давно померли, – а эти ж кто такие? Глуховат и подслеповат Ангор, щурится… Молодёжь какая-то в огне корчится… Уф! Палёной человечиной завоняло. Нравится Живодёру этот запах! Пристрастился было к жареной человечинке, да доктор запретил, велел есть лишь травку, вегетарианом заделаться! Да убил он его, кажись, доктора-то! И брата Тибула убил. И мать его, ну и свою, значит – она ж на двоих была. Усмехнулся живодёр: вредная такая старушенция, всё жить учила. И этого, который всяких убийц-машин придумывал, Гнильёта, тоже убил. Весь мир бы Ангор поубивал, а за что? – и не скажет. И ни разу никого он не пожалел, ну, ни одного разика. Нету этого в природе у него.
А эти – нет, не те, это какие-то молодые. Девчонка вроде на синеглазку похожа – может, дочка её. А в огне вроде даже и весело – вроде и корчатся, а вроде и танцуют. Сам бы в огонь пошёл, да рановато, впереди геенна вечная ждёт. Хохочет Живодёр, вроде как бы и не верит в воздаяние это праведное после смерти. А воплями молодых услаждается. Ох, не любит он артистов! Самому-то таланта Бог не дал, вот и не любит талантливых. И крестьян не любит, и ремесленников – сам-то руками не работал никогда, вот и не любит. А уж богачей люто ненавидит, но нищих – ещё лютее! Весь мир бы Живодёр сожрал беззубым ртом – и шестидесяти ещё нет, а развалина Ангор, не сегодня-завтра помрёт – и в геенну, то есть в огонь вечный. Да вот новый доктор, взамен того, что людей есть запретил, этот сказал, что можно человечиной питаться, но только в зародыше. И целую фабрику открыли: извлекают эмбрионы из женщин, и на стол к Живодёру в варёном да жареном виде. Проглатывает несостоявшихся людишек Живодёр, и отдохновином запивает, да причмокивает. Так… не особо… и здоровья не прибавляет. Обманул новый доктор. Но он, сверкнул глазюками Ангор, раньше меня умрёт.
– Умрёшь раньше! – выкрикнул он вслух с невыразимой злобой, и забыл тут же, о ком это он.
Застилает Ангору свет белый спина одна чёрная, шея-то у того существа, как шарфом, разноцветной бородой обмотана. Смотрит Ангор в спину и хочет нож в неё всадить, но исчезает спина каждый раз. Ни днём, ни ночью, ни между ними, не знает покоя Ангор, а только соберётся нож вонзить – исчезает спина. Замучился Живодёр!
Но наконец-то – ха-ха! Это всё ре-а-лизовалось! И самым неожиданным образом.
Ангор передвигался плохо теперь: при помощи костылей. Ещё недавно он любил, чтоб его, как восточного падишаха, носили на носилках, да слуги его с голодухи поослабли, а он теперь совсем не ел – воздухом, что ли, питался, или созерцаниями своих злодеяний? («Жрёт свои жертвы, вот и сыт!» – говорит Дед-Насквозьвед. И никак его не может Живодёр изловить!)
А раньше-то как бегал неуклюжий учитель танцев! И даже размышлять ни о чём ни сидя, ни лёжа – не мог. Так и бегал всё, так всё и хотелось ему куда-то убежать, или прибежать и жертву казнить! Поэтому теперь, когда он почти всё время неподвижен, он ни о чём думать не мог. Одно только представление было в нём: чёрная спина и белый блестящий клинок в неё всадить!
