Дмитрий Молдавский - Русская сатирическая сказка
— Маланья, матушка!
Ан баба-то и лежит на лавке, во все глаза глядит, сама не шелохнется.
— Почто коровушку-то не прогоняла? Ай понездоровилось?
Молчит баба.
— Да что-то с тобой приключивши-то? Почто молчишь-то?
Молчит баба, что зарезана.
— Господи помилуй! Да где у тя мужик-то? Василий, а Василий!
Глянула на печь-то, а Василий тамотко лежит, глазы открыты, а не ворохнется.
— Что у тя с женкой-то? Ай попритчилось?
Молчит мужик, что воды в рот набрал. А это, вишь ты, никому горшка мыть неохота, не хотят перво словечушко молвить. Всполошилась соседка:
Оборони, господь, не напущено ли? Пойти сказать бабам-то.
Побежала по деревне-то.
— Ой, бабоньки! Неладно ведь у Маланьи-то с Василием. Пойди-тко, погляди — лежат пластом, одна на лавке, другой на печи. Глазыньками глядят, а словечушка не молвят. Уж не порча ли напущена?
Прибежали бабы, почитай все собралися, лоскочут около Маланьи да Василия:
— Матушки! Да что это с вами подеялось-то? Маланьюшка! Васильюшка! Васильюшка! Маланьюшка! Да почто молчите-то? Что приключивши-то?
Молчат, молчат обое, что убитые.
— Да беги-тко, бабы, за попом! Отчитывать надобно. Дело-то оно совсем неладно выходит.
Сбегали. Пришел батюшка-то.
— Что тако, православные?
— Да вот, батюшко, что-то попритчивши. Лежат обое — не шелохнутся, глазыньки открыты, а словечушка не молвят. Уж не попорчено ли? Не отчитывать ли?
Батюшко бороду расправил да к печке.
— Василий, раб божий! Что приключивши-то?
Молчит мужик. Поп-то к лавке.
— Раба божия! Что с мужем-то?
Молчит баба.
— Да уж не отходну ли читать? Не за гробом ли спосылать?
Молчат, что убитые. Бабы-то это полоскотали, полоскотали, да и вон из избы-то. Дело-то оно не стоит — кому печку топить, кому ребят кормить, у кого цыплятка, у кого поросятка.
А батюшка-то:
— Не, православные, уж этак-то оставить их и боязно. Уж посидите кто-нибудь.
Той некогда, другой некогда, этой времячка нет.
— Да вот, — говорят, — бабка-то Степанида пущай и посидит, не ребята и плачут, одна и живе.
А эта-ка бабка Степанида рученкой подперлась, поклонилась:
— Да не уж, батюшка, нонече даром-то никто работать не стане, а положь жалованье, так посижу.
— Да како же те жалованье-то положить? — спрашивает батюшка, да повел этак глазами-то по избе. А у двери-то и висит на стенке рваная Маланьина кацавейка, вата клоками болтается.
— Да вот, — говорит батюшка, — возьми кацавейку-то. Плоха, плоха, — а все годится хоть ноги прикрыть.
Только это, желанны вы мои, батюшка-то проговорил, а баба-то, что ошпарена, скок с лавки-то, середь избы встала, руки в боки:
— Да это что же такое, — говорит, — мое-то добро, да не помираю еще! Сама поношу, да из теплыих-то рученек кому хочу, тому отдам.
Ошалели все. А мужик-то этак тихонько ноги-то с печи спустил, склонился да и говорит:
— Ну вот, баба, ты перво слово молвила, тебе-ка и горшок мыть.
Так батюшко-то плюнул, да и вон пошел.
Так вот, матушки вы мои, какой народ на белом свете бывает. А нигде как у нас под Устюжной.
[Шемякин суд] (Афанасьев, № 320), Сколько я горя перелез (Смирнов, № 187; записана от Ивана Багрова, как и другие сказки, записанные на Смоленщине, несет в себе элементы белорусского языка). Обе сказки принадлежат к той группе русских сказок о богатом и бедном братьях, которая сближается с литературной повестью XVII века «Шемякин суд». А. Н. Афанасьев отметил, что, «перейдя на лубки, повесть о Шемякином суде сделалась вполне народным достоянием; из уст поселян можно услышать ее с теми различными видоизменениями, образцы которых сообщены в нашем сборнике. Овладела ли народная фантазия книжным рассказом и стала его вариировать по-своему, или самая книжная редакция есть только обработка устного народного рассказа, принадлежащая перу старинного грамотника?» (А. Н. Афанасьев. Народные русские сказки, т. II. Изд. 3-е, М., 1897, стр. 278). Малое количество устных записей сказки, совпадающей в описании преступлений бедняка и суда над ним с повестью, не позволяет в настоящее время окончательно ответить на вопрос, поставленный А. Н. Афанасьевым. Исследование повести «Шемякин суд» приводит, однако, к предположению, что «более вероятным представляется переделка книжником сказочного сюжета. В противном случае трудно объяснить полное исчезновение в устных пересказах всяких следов того, что в повести связано с судебной практикой XVII века, всяких элементов книжного языка, весьма ощутительных в повести» (В. П. Адрианова-Перетц. Русская демократическая сатира XVII века. Серия «Литературные памятники», М.—Л., 1954, стр. 226).
В сохранившихся устных вариантах судит бедняка «судья праведный», тема взяточничества отсутствует, сатира направлена против жадного, «немилостивого» богатого брата и других истцов, которые на суде пытаются изобразить несчастные случайности как преступления. «Праведный судья» своим приговором создает типичный для народной сказки благополучный исход дела для бедняка.
Приводим для сопоставления со сказкой лубочный текст повести «Шемякин суд», который неоднократно издавался начиная с первой половины XVIII века до 1830-х годов (см.: Д. Ровинский. Русские народные картинки, кн. 1. СПб., 1881, стр. 189—191):
В некоторых полестинах два брата живяше, един богатый, а други убоги. Прииде убоги брат к богатому лошади просити, на чем бы ему в лес по дрова съездить. Богаты же даде ему лошадь. Убоги же нача и хомута прошать. Богаты же вознегодова на брата, не даде хомута.
Убоги же брат умысли себе, что дровни привезать лошади за хвост. И поехал в лес по дрова, и насек воз велик, елико сила может лошади вести. И приехал ко двору своему и отворил ворота, а подворотню забыл выставить. Лошадь же бросилась через подворотню и оторвала у себя хвост.
Брат же убоги к богатому приведе лошадь без хвоста. Богаты же виде лошадь без хвоста, не принял у него лошади. И поиде на убогого бити челом к Шемяке судье. Убоги, ведая, что пришла беда его, будет по него посылка, у голого давно смечена, что хоженова дать будет нечего, пойде вслед брата своего.
И приидоша оба брата к богатому мужику на наслег. Мужик же нача с богатым братом пити и ясти и веселиться. Убогого пригласить не хотяху к себе. Убоги же вниде на полати, поглядывая на них, и внезапу упал с полатей и задавил ребенка в люлке до смерти. Мужик же поиде к Шемяке судье на убогого бити челом.
Идущим же им ко граду купно, богаты брат и оной мужик, убоги же за ними идяше. Прилучися им ити высоким мостом. Убоги же иде с ними и разуме, что не быть ему живому от судьи Шемяки, и бросился с мосту, хотел ушибиться до смерти. Ажио под мостом сын отца везет хворого в баню. И он попал к нему в сани и задавил его до смерти. Сын поиде бить челом, что отца его ушиб.
Богаты брат прииде к Шемяке-судье бить челом на брата, како у лошади хвост выдернул. Убоги же подня камень и завяза в плат, и кажет позади брата, и то помышляет: аще судья не по мне станет судить, и я его ушибу до смерти. Судья же, чая — сто рублев дает от дела, и приказал богатому отдать убогому лошадь, пока у ней хвост вырастет.
Потом приде мужик, подаде челобитную в убивстве младенца и нача бить челом. Убогий же, выняв тот же камень и показа судье позади мужика. Судья же, чая — другое сто рублев дает от другого дела, и приказал мужику отдать убогому жену по тех мест, пока у ней робенка сделает:
— И ты в те поры возьми к себе жену и с ребенком назад.
Прииде сын об отце бить челом, како задавил отца его до смерти, и подаде челобитну на убогого. Убоги же, вынув тот же камень, и кажет судье. Судья же чая — сто рублев дает от дела, и приказал сыну стать на мосту:
— А ты, убоги, стань под мостом, и ты, сын, такоже скочи с мосту на убогого и задави его до смерти.
Прииде убоги брат к богатому по судейскому приказу лошадь прошать без хвоста, пока у ней вырастет хвост. Богаты же не восхоте лошади дати, даде ему денег пять рублев, да три четверти хлеба, да козу дойную, и помирися с ним вечно.
Прииде убоги брат к мужику и нача по судейскому приказу жену прошати и хотяще из нея ребенка такого же сделать. Мужик же нача с убогим миритися и даде убогому пятьдесят рублев, да корову с теленком, да кобылу с жеребенком, да четыре четверти хлеба, и помирися с ним вечно.
Прииде убогий к сыну за отцово убийство и нача ему говорить, что по судейскому приказу тебе стать на мосту а мне под мостом, и ты мне бросайся на меня и задави меня до смерти. Сын же нача помышляти себе:
— Как скочу с мосту, его не задавишь, а сам ушибуся до смерти!
И нача с убогим миритися, даде ему денег двести рублев, да лошадь, да пять четвертей хлеба.
Судья же Шемяка выслал слугу к убогому прошать денег триста рублев. Убоги же показа камень и рече:
