Дик Кинг-Смит - Мышонок по имени Вольф
Вольф оглядел кухню, затем обыскал другие комнаты первого этажа, но не нашёл никаких признаков хозяйки.
Расхрабрившись после бегства кота, Вольф решил подняться наверх.
Подъём по лестнице был долгий и крутой, но Вольф был молод, в хорошей форме и скоро очутился на верхней площадке, где никогда ещё не бывал.
С площадки в комнаты вели несколько дверей, и за одной из них, стоявшей открытой, мышонок услыхал стон.
Глава девятая
СПАСЕНИЕ
В то утро миссис Ханиби проснулась в предвкушении совершенно обычного дня. По недавно приобретённой привычке она прежде всего подумала о мышонке.
«Следовало бы сказать, „о моих мышах“, мать, разумеется, просто самая заурядная мышь, — думала миссис Ханиби. — Но мышонок… восьмое чудо света! Как он дивно поёт! И как мы отлично ладим: я учу, а он учится, да как быстро. Жаль только, что люди и животные не могут сообщаться с помощью речи. Я бы сказала: „Я — Джейн Ханиби“, а он бы ответил: „А я — такой-то“. Кстати, надо дать ему имя. А я бы сказала: „Какую бы тебе хотелось выучить сегодня песню?“ Он бы ответил: „Хорошо бы что-то весёлое, сегодня такой пригожий день“. И я бы тогда сыграла „О, что за дивное утро!“ из мюзикла „Оклахома“!»
Миссис Ханиби поднялась с постели, умылась, оделась, спустилась вниз, приготовила для себя завтрак и покормила кота.
Немного позже, после того как побродила по саду и уже подумывала, не пора ли пойти в гостиную и выложить шоколадку перед утренними музыкальными занятиями, она вдруг вспомнила, что не постелила постель.
Она поднялась наверх и постояла с минутку у раскрытого окна, глядя на залитую солнцем улицу и насвистывая «О, что за дивное утро!». И вдруг оно перестало быть дивным.
Она отвернулась от окна, ослеплённая на миг солнечным светом, споткнулась о низкую скамеечку и упала. А поскольку она была старая и неважно управляла своим телом, то упала неловко и, ударившись, услыхала жуткий треск и почувствовала острейшую боль в лодыжке.
Какое-то время она пребывала в состоянии шока, но потом стала делать попытки встать на ноги (вернее, на одну ногу, поскольку понимала, что другая не выдержит никакой нагрузки). Но чувствовала она себя плохо, и все её усилия ни к чему не привели.
«Вот так история, Джейн Ханиби, — выдохнула она, лёжа на полу спальни. — Что же теперь с тобой будет?» И, почти теряя сознание от сильной боли, она застонала.
Вольф, вбежавший на стон в спальню, был сперва озадачен. Почему это хозяйка лежит на полу и глаза у неё закрыты? И стон звучит так жалобно.
«Попробую её подбодрить», — подумал он и самым весёлым голосом, какой ему удалось изобразить, начал петь собственные слова, сочинённые на знакомую мелодию:
Весёлые друзья —
Мама-мышь и я!
Слушайте, пою
Песенку свою!
Миссис Ханиби открыла глаза.
— Ай да мышонок! — сказала она. — Какой ты хороший товарищ. Наверно, ты удивился, куда я пропала. Ты не получил утренней шоколадки. А я-то собиралась научить тебя новой песенке. Ох, беда, беда! Если бы ты мог меня понять, я бы попросила тебя спуститься вниз, снять телефонную трубку и набрать девятьсот одиннадцать, а когда там спросят: «Что случилось?» — ты бы ответил: «Миссис Ханиби требуется скорая помощь». Мне нужна помощь, мышонок, очень нужна.
Вольф, естественно, не понимал слов, но инстинкт подсказал ему, что с хозяйкой приключилось что-то неприятное. «А я ничего не могу поделать, — думал он. — Ей требуется помощь человека. А где бывают другие люди? На улице!»
Он перебежал комнату и по занавескам взобрался на подоконник. Дом миссис Ханиби стоял на тихой, обсаженной деревьями улочке, как правило, отнюдь не многолюдной. Но как раз в этот момент появился мужчина, который размеренным шагом приближался по тротуару к дому. Заглянув вниз, Вольф увидел, что мужчина этот довольно высокого роста, в тёмно-синей форме и в фуражке. Сапоги на нём были большие и чёрные.
«Пищать тут бесполезно, — подумал Вольф. — Надо как можно громче спеть, чтобы привлечь его внимание. Что же спеть?» Он быстро перебрал в уме выученные недавно песни. Музыкальный репертуар у миссис Ханиби был обширный, она как раз недавно научила Вольфа старой битловской песне «Help!».
Во весь голос Вольф стал распевать «На помощь!».
При звуках этого голоса, такого высокого, чистого, без малейших фальшивых нот, патрульный полицейский остановился и обратил взгляд вверх, на окно спальни. Он не только был полицейским этого участка, но ещё и пел в хоре полицейских, более того, он дружески относился к миссис Ханиби, зная её былую репутацию концертирующей пианистки. Иногда, проходя по улице, он слышал, как она играет и при этом поёт. Но сейчас это был не её голос. Он звучал в более высоком регистре. В сущности, это было колоратурное сопрано. Полицейский прищурился и посмотрел вверх, но ничего не увидел, поскольку Вольф был скрыт от его глаз плющом, покрывавшим дом. Полицейский постоял, улыбаясь, ибо, кому бы ни принадлежал этот голос, он был прелестный. «Должно быть, она включила магнитофон», — подумал полицейский, когда пение прекратилось.
Он уже собирался двинуться дальше в обход своего участка, как вдруг ему послышался странный звук, который, как ему показалось, шёл из спальни и очень походил на стон.
— Надеюсь, старая леди в порядке, — сказал он себе, после чего подошёл к входной двери и постучал, а потом позвонил в звонок.
Никто не вышел.
Полицейский заглянул в почтовую щель и увидел валявшиеся на полу в прихожей письма.
— Миссис Ханиби! — закричал он, задрав голову к окну спальни. — Всё ли в порядке?
И в ответ услыхал слабое «нет».
Полицейский быстро соединился по портативному радио с сержантом своего участка.
— Я насчёт миссис Ханиби, — сообщил он. — Знаете, пианистка. Что-то, по-моему, с ней стряслось, сержант. Вызывайте «скорую». А я попробую проникнуть в дом.
Вот и получилось, что своим пением Вольф помог хозяйке. Полицейский попросил у соседей лестницу и залез по ней через открытое окно в спальню, чтобы позаботиться о миссис Ханиби и впустить работников скорой помощи.
Вольф, прятавшийся за шторами, наблюдал, как санитары бережно подняли старушку и положили на носилки.
— Кот! — сказала она, когда её погрузили в машину. — Кто будет его кормить?
— Не волнуйтесь, миссис Ханиби, — успокоил её полицейский. — Сейчас прямиком иду к соседям и поручаю им это дело. — И он тут же ушёл.
— А как быть с мышами? — спросила миссис Ханиби. — Кто будет давать им шоколадку?
— Мысли у неё немного путаются, — заметил один санитар.
— От боли, наверно, — предположил второй.
— С вашими мышами всё будет в порядке, — сказали они.
— И ведь я как раз хотела научить его петь «О, что за дивное утро!» — проговорила миссис Ханиби.
— Кого научить? — спросил первый санитар.
— Моего мышонка. Понимаете, он чудесно поёт.
— Да, золотко, — сказал второй успокаивающим тоном. — Конечно, прямо-таки чудесно поёт.
Глава десятая
КОМПОЗИТОР
Будь миссис Ханиби молода, в больнице ей наложили бы гипс или плотную повязку и быстренько отпустили домой.
Но в данном случае врачи решили подержать её некоторое время в больнице, чтобы она оправилась от пережитого потрясения, тем более что с головой у неё явно было не всё в порядке. По словам медсестёр, она всё время беспокоилась о поющей мыши, которую она учит разным песням.
Таким образом Вольф и Мэри остались в доме одни, если не считать кота, которого теперь никогда не случалось видеть, а также братьев и сестёр Вольфа, которые хоть и не покинули дом, но в гостиную больше не заходили.
Мэри особо по хозяйке не скучала, хотя скучала по шоколадкам. Она пристрастилась к шоколаду настолько, что теперь, лишившись его, испытывала жестокие страдания. Поэтому Мэри сделалась раздражительной и довольно часто называла сына Вольфганг Амадей.
А вот Вольф страшно скучал по своему другу. Тем более что он понятия не имел, когда она вернётся. Как ему хотелось увидеть её сидящей за роялем и улыбающейся ему (теперь он уже знал, что, когда она показывает зубы, это не означает — как у многих животных, — что она на него сердится, скорее наоборот).
Ему очень не хватало уроков пения, и хотя он ежедневно (как она его учила) упражнялся и повторял все выученные песни, без аккомпанемента это было не то.
Ну и конечно, ему не хватало новых мелодий.
Как-то вечером, когда миссис Ханиби находилась в больнице уже четыре или пять дней, Вольф сидел на своём табурете у рояля — так он чувствовал себя ближе к отсутствующему другу — его вдруг озарило.
«Её пока нет, и она не может учить меня новым мелодиям, но почему бы мне самому не сочинять музыку? Интересно, сочиняла музыку когда-нибудь раньше хоть одна мышь? Уверен, что нет. Но разве какая-нибудь мышь пела так, как я? Почему бы мне не стать композитором, а не только певцом? Вот она удивится, когда я спою ей что-то собственного сочинения! И не какую-нибудь бум-бум-бум, а по-настоящему серьёзную мелодию, какую иногда играет она, такую, чтобы я мог показать себя в наилучшем виде. И даже больше: если я буду петь ей эту вещь, какая бы там она ни вышла, хозяйка её выучит и сможет мне аккомпанировать. Как жалко, что животные и люди не могут общаться с помощью речи. Она бы мне сказала: „Я — такая-то и такая“ (вообще-то надо дать ей имя), а я бы сказал: „А я — композитор Вольфганг Амадей М.“».
