Альберт Иванов - Всемирные следопыты Хома и Суслик
— Какое? — заинтересовался Хорек. — Хорек такое слово не знает.
— Нет, знаешь.
— Не знает Хорек! — горячо убеждал Хорек.
— Знает!
— Ну какое? Ну какое главное слово? Ну скажи, пожалуйста, Хорьку! — взмолился любопытный Хорек.
Он был страсть какой любопытный. И говорили, что даже в курятники он лазит только затем, чтобы убедиться, есть ли там куры.
— Сказать? — набивал себе цену Хома.
— Скажи! Скажи Хорьку!
— Про все: где был, что видел, что случилось, — можно ответить просто. Легко!
— Как? Как?
— Живой! — сказал Хома. Легко и просто.
— Ве-е-рно… — изумился Хорек. — Именно это я и хотел тебе сказать. Живой! — воскликнул он.
И пошел себе прочь, своей дорогой, восхищенно покачивая головой.
— До чего же точно, — бормотал он. — Изумительно.
И уже уходя, Хома услышал, как Хорька Выдра окликнула:
— Привет! Как дела, пропащий?
— Живой! — гордо ответил Хорек. Не удержался и добавил: — Хорек живой.
И впрямь до чего же точное слово! Главное!
Как Хома и его друзья Орлика вспоминали
Вот ведь какая история. Появился в их роще один голубь-голубок. Почти весь белый, с сереньким отливом.
Звали его — Орлик. Когда-то всех диких голубей орликами называли. Об этом старина Ёж от древнего Ворона слышал.
Орлик был особенным голубем. Соберет, созовет малых зверьков на поляне. И говорит им кротко: чтобы не обижали друг друга, в беде помогали и обиды прощали. Уж больно зла много!
— А как со злом бороться? — спрашивали у него.
— Чем больше будет доброго, тем меньше будет злого, — чистым голосом отвечал Орлик. — И тогда для недоброго и места не останется. Злое — не главное. Поглядите на орешник. И тень в жару дает, и плоды-орехи. Все вокруг милое: и солнце, и роща, и ручей… И вы станьте добрыми, добрые звери. Учитесь у детей, зверюшек ваших. Всякое дыхание да славит Благое!..
По-разному все к Орлику отнеслись. Белки и мышки — сочувственно. Волк и Лиса — насмешливо. А Коршун — раздраженно.
Хома и его друзья тоже по-своему приняли Орлика. Им нравилось то, что он говорил. Они и сами вроде бы так жили. Старались не обижать друг дружку, помогать и прощать.
Но они считали, что это пока лишь с друзьями возможно. А со всеми как?..
Любопытно себя Медведь повел. По-медвежьи. Как самый главный.
Прослышал он о задушевных беседах Орлика. И к себе его вызвал.
— Будешь загодя к моей берлоге прилетать и докладывать, о чем со зверями говорить собираешься. Слово в слово!
Он, верно, боялся, что Орлик обидно его затронет. Властителя.
А впрочем, какая там власть? Всякий жил как хотел. Вернее, как мог. Но все-таки!..
Вскоре Медведь устал каждое утро выслушивать Орлика. Почувствовал вдруг, что сам от этого как-то меняется. Добрее становится, мягче. А потому, какая-никакая, а власть слабеет. Нельзя без строгости со здешним зверьем. Да и с любым нездешним.
— Ну тебя! — наконец сказал он кроткому Орлику. — Больше ко мне не прилетай, — и чуть не всплакнул. — А то я управлять не смогу. Жалко теперь мне всех. А затем сурово добавил:
— Можешь говорить что хочешь. Разрешаю. Но если что скажешь не так, связать тебя прикажу. И на земле, и в воздухе, — выразительно взглянул он на Лису под сосной и на Коршуна на сосне.
— Ничего злого я никогда не скажу, — своим чистым голосом ответил Орлик. — А что до меня… Меня ты можешь связать, а доброе слово ни за что не свяжешь.
И полетел себе дальше, в другие края, неся с небес доброе слово с добром.
Не раз потом вспоминали Орлика Хома с друзьями.
— Долго ему придется летать, — сокрушался однажды Суслик, — и убеждать нас, бесчувственных.
— Тебя! — не удержался Хома.
— Все хорошее, доброе долго делается, — сказал им старина Ёж, — только злое — быстро.
— Доброе долго делается, — задумчиво согласился Хома, — зато надолго остается.
— Навечно, — застенчиво улыбнулся Заяц-толстун. — Сами подумайте: сделал что-то плохо, взял и переделал. А когда оно хорошо, оно и вечно. Доброе переделывать не надо.
— Как орешник, — прислушалась к их разговору Белка с дерева. — Всем свои орешки дает. Его никак не приукрасишь!
И ускакала, раскачивая ветки.
— Как орешник… — проворчал Суслик. — Как я! — И посмотрел на Хому. С тобой.
Добрый он, Суслик. Не забыл и про Хому.
— Ну, что такое — злое? — внезапно сказал рассудительный Ёж. — Проверь наоборот и будет — незлое. Еще не значит, что доброе. Выходит, никакое. Ненастоящее.
— И чего?.. — навострил уши Заяц.
— Теперь проверь доброе. Получишь — недоброе. Значит, злое! Доброе самое главное. Основное. Настоящее!
— А помнишь, Хома, как ты Коршуна из капкана спас? — встрепенулся Суслик. — Хоть он и злой, зато жив остался, по-доброму!
Так они говорили. И Орлик был незримо с ними.
Непросто понять… Все на Земле временно. Было и прошло. Есть и проходит. Будет и пройдет.
А все доброе останется. Доброе сильнее всего.
Как Хома и Суслик по следу шли
— Заяц пропал! — внезапно сообщил Хоме Суслик. Поздно вечером.
Не впервые пропадал Заяц. Всяко было. То Волку, то Лисе удавалось схватить толстуна. Везло ему, что они каждый раз сытые были. Про запас в кладовой у себя держали.
Находили его друзья, спасали. Да и сам он, бывало, удирал оттуда. А вот опять пропал!
Утром куда-то ушел. А уже темно и дома, в бывшей барсучьей норе, пусто. Хоть тыквой, а не шаром покати!
А ведь Заяц-толстун почти всегда засветло возвращался. Косой он все-таки. Темноты не любил. Впотьмах налететь можно — на низкое деревце или на высокий пень.
Нет и нет Зайца! Значит, новая беда случилась.
Надо искать. Хорошо, что луна светит.
— Найдем, — уверял Хому Суслик, когда они на поиски вышли. — Мы с тобой — всемирные следопыты.
Эк его разобрало!
— Всемирные? — приглядывался Хома к росистой тропе.
— А то какие! Все вокруг знаем: и луг, и рощу, и поле. Мало тебе?
— Меньше болтай, следы ищи.
— Нашел! — неожиданно замер лучший друг. — Смотри, Зайца след.
— Недавний, — задумчиво определил Хома.
— Почему думаешь?..
— Роса стерта. Глянь, а за ним — лисьи следы! — ахнул Хома.
— Тоже недавние.
— Так, так, так… Заяц бежит себе спокойно, а Лиса за ним крадется, прошелся на четвереньках по тропе Хома.
— Как узнал, что он бежал спокойно? — придирчиво спросил Суслик.
— Ровные, одинаковые прыжки.
— А если б он ее заметил?
— Прыжки были бы другие. Большие. И вдобавок — из стороны в сторону, разъяснил следопыт Хома.
— Теперь и сам вижу, — пропыхтел следопыт Суслик.
— Гляди-ка! — снова склонился Хома. — А за Лисой старина Ёж появился.
— Его следы, — приник к земле Суслик. — Так и семенит!
— Что же выходит? — устремился дальше Хома. — Заяц бежит сам по себе, Лиса — за ним, а Ёж — за ней. Думаешь, случайно?
— Не случайно. Ох, нет!
— Ох, да! — передразнил Хома друга. — Старина Ёж ничего случайно не делает. Он случайно только в гости заходит.
— На обед, — хихикнул Суслик.
— Тихо ты! Спугнешь!
— Кого — Лису?
— Ежа, — загадочно ответил Хома.
И они вновь двинулись по тропе. По следам: быстрым — у Ежа, вкрадчивым — у Лисы, беззаботным — у Зайца.
— К орешнику идем, — приподнял голову Суслик.
— Теперь я понял, — вздохнул Хома. — Заяц недавно вернулся, к нам заглянул, а нас нет. Мы вечером в орешник ходили? Вот и отправился он нас искать. Тоже по нашим следам. Прежним.
— А где же они — наши?..
— Затоптали, — коротко ответил Хома.
— И ты их под другими не заметил? — сердито сказал Суслик.
— Я за нашими следами никогда не слежу, — отмахнулся Хома, убыстряя шаг.
— А чего ж мы Зайца на обратном пути не встретили?
— Забыл? Мы другим путем домой пошли.
— Точно. А почему Заяц так расхрабрился? Он же темноты боится.
— Он вечером за нами отправился, а не ночью. И, видать, заплутал. И еще, мы тогда не торопясь шли, и ему спокойно было от наших спокойных следов. Тсс, — снова предупредил Хома. — Орешник. Всемирные следопыты закружили по опушке. Судя по всему, Заяц погоню заметил. И заметался от Лисы. Туда-сюда, туда-сюда!..
Следы Ежа неотрывно тянулись за ними: за Лисой и Зайцем.
Но за орешником Зайцев путь оборвался. Вдруг. Бесследно. У Лисы и Ежа есть отметинки, а у него совсем исчезли. Значит, плохо дело.
— Сцапала Лиса, — выдохнул Суслик. — Я не ошибся?
— Лучше б ты ошибся! — в сердцах заявил Хома.
— Впервые от тебя это слышу, — уныло произнес лучший друг. — Может, прямо здесь его и съела?
— Косточек нет, — огляделся Хома.
— А если целиком проглотила?!
— Подавилась бы. Заяц у нас толстый, — повеселел Хома. — А раз не съела, то не все потеряно.
