Мэри Нортон - Добывайки в поле
— Все, — сказала Кейт, в последний раз насухо вытерев глаза и нос. Она убрала платок и улыбнулась старику. — Вот и перестала.
Старый Том опустил руку в карман, но затем, кинув осторожный взгляд на потолок, казалось, передумал: было слышно, что шаги наверху направляются к лестнице.
— Все в порядке, — сказала Кейт, тоже прислушиваясь, и он вновь нашарил в кармане и вытащил мятую жестяную коробочку, вроде тех, в которых курильщики трубок держат табак, и принялся неловко открывать крышку узловатыми пальцами. Наконец она открылась. Тяжело дыша, старый Том перевернул коробочку и что–то оттуда вытряхнул.
— Вот… — сказал он, и Кейт увидела на его мозолистой ладони крошечную книжечку.
— О! — не веря своим глазам, воскликнула она.
— Бери, бери, — сказал старый Том, — она не кусается. — И в то время как Кейт робко протягивала к нему руку, добавил с улыбкой: — Это дневник Арриэтты.
Но Кейт и так знала это; она знала это еще до того, как увидела потускневшие золотые буквы: «Записная книжка–календарь с пословицами и поговорками». Книжечка была выцветшая от солнца, с потеками и пятнами от дождя, и такая ветхая, что, когда Кейт раскрыла ее, все страницы целиком выскользнули из переплета. Чернила, или карандаш, а может быть, сок каких–то растений — чем там пользовалась Арриэтта, когда писала, — потеряли свой цвет и стали где коричневыми, где желтыми, а где блекло–лимонными. Книжка раскрылась на 31 августа и Кейт прочитала вверху страницы изречение: «Небесный свод — наш лучший кров», — а под ним неумелой рукой Арриэтты были нацарапаны три записи: «В кладовой пауки». «Миссис Д. уронила кастрюлю. С потолка течет суп». «Разговаривала со Спиллером».
«Кто такой Спиллер? — спросила себя Кейт. — Тридцать первое августа… К этому времени они уже покинули большой дом. Значит, Спиллер появился в новой жизни Арриэтты тогда, когда они очутились под открытым небом». Кейт наугад перевернула назад несколько страниц.
«Мама сердится».
«Нанизывала зеленые бусы».
«Лазала на живую изгородь. Яйца тухлые».
«Лазала на живую изгородь»? Видно, Арриэтта занялась охотой за птичьими гнездами… а яйца оказались плохими, ведь был уже (Кейт посмотрела на число)… да, тот же август, и девиз этого дня был: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь».
— Откуда она у вас? — спросила Кейт изумленно.
— Нашел, — ответил старый Том.
— Где? — вскричала Кейт.
— Здесь, — ответил Том, и Кейт увидела, что его взгляд устремился к очагу.
— В этом доме?! — воскликнула Кейт недоверчиво, и в то же время как она глядела на его непроницаемое морщинистое лицо, ей внезапно припомнились недобрые слова мистера Зловрединга: «Самый большой лжец в округе». Но ведь вот на ее ладони лежит настоящий дневник Арриэтты. Кейт уставилась на него, пытаясь разобраться в собственных мыслях.
— Хочешь, я тебе еще что–то покажу? — спросил вдруг старый Том. Кейт стало даже жаль его, казалось, он догадался о ее тайных сомнениях. — Иди–ка сюда, — и, поднявшись со стула, Кейт медленно, словно во сне, направилась следом за ним к очагу.
Старик наклонился и, тяжело дыша от напряжения, принялся отодвигать от стены тяжелый дровяной ларь. Только он оттащил его в сторону, как на пол с тихим стуком упала дощечка, и Том испуганно взглянул на потолок. Наклонившись вперед, Кейт увидела, что дощечка прикрывала довольно большое отверстие с остроугольным верхом, выдолбленное в плинтусе.
— Видишь? — сказал, немного запыхавшись, старый Том, прислушавшись сперва, все ли в порядке. — Этот ход идет до самой судомойни; здесь к их услугам был огонь, там — вода. Они жили здесь много лет.
Кейт опустилась на колени и заглянула в дыру.
— Здесь? В вашем доме? — Голос ее звучал не доверчиво, чуть ли не испуганно. — Вы говорите про… Пода? и Хомили?.. И маленькую Арриэтту?
— Да, и они тоже. К концу, так сказать.
— Но разве они не жили под открытым небом? Арриэтта так об этом мечтала…
— Ну под открытым небом они пожили предостаточно, — сказал старый Том с коротким смешком. — Если только это можно было назвать жизнью. Или, если на то пошло, это можно было назвать открытым небом. Но ты только посмотри, — тихо продолжал он, и в голосе его зазвучала неприкрытая гордость, — тут, вверх по стене, между дранкой и штукатуркой, у них были лестницы! Настоящий многоквартирный дом в шесть этажей, и на каждом этаже вода. Видишь, вот это? — спросил он, положив ладонь на ржавую трубу. — Она спускается от бака на крышке и идет в судомойню. Они сделали в трубе шесть кранов, по крану на этаж — и никогда ни одной протечки!
Старый Том замолчал, погрузившись в воспоминания, затем поднял дощечку, закрыл дыру и подвинул на место ларь.
— Они жили тут много–много лет, — сказал он с нежностью в голосе и вздохнул. Затем выпрямился и отряхнул с рук пыль.
— Они? Но кто именно? — торопливо прошептала Кейт (Шаги наверху были уже на лестничной площадке). — Вы говорите про других добываек, не про моих, да? Вы же сказали, что мои нашли барсучью нору, верно?
— Нору–то они нашли, не волнуйся, — сказал старый Том и, коротко рассмеявшись, направился, чуть прихрамывал, к своему табурету.
— Но откуда вы это знаете? Кто вам рассказал? — спросила Кейт, идя за ним следом. Ее слова обгоняли одно другое, так она волновалась.
Старый Том сел, выбрал прут и неторопливо можно было с ума сойти от нетерпения — проверил пальцем острие ножа.
— Она, — сказал он наконец и разрезал прут на три части.
— Вы разговаривали с Арриэттой?!
Он предостерегающе поднял брови и дернул головой, чтобы она не кричала: Кейт услышала тяжелые шаги на деревянных ступенях лестницы.
— Не говори ничего этой, — шепнул старый Том. — Не то станет языком болтать.
Кейт продолжала смотреть на него во все глаза: если бы он ударил ее по голове поленом из дровяного ларя, она не была бы так ошеломлена.
— И она все–все вам рассказала? — задыхаясь от волнения, прошептала Кейт.
— Ш–ш, — шепнул старик, глядя на дверь.
Миссис Мей и мистер Зловрединг уже сошли с лестницы и, судя по звуку их голосов, снова завернули в судомойню, чтобы кинуть последний взгляд.
— По крайней мере, две раковины, — деловито проговорила миссис Мей.
— Ну не все, так почти все, — еле слышно сказал старый Том. — Она прокрадывалась сюда ко мне чуть ли не каждый вечер, редко когда пропускала.
Он улыбался, глядя в очаг, и Кейт внезапно увидела картину: освещенная огнем очага комната, мальчик — один во всем доме — с ножом и прутом в руках и еле видимая в тени крошечная фигурка, сидящая, возможно, на спичечном коробке. Тонкий монотонный голос: «Постепенно, — думала Кейт, — мальчик почти переставал его слышать, голос сливался с живой тишиной комнаты, с пением чайника на огне, с тиканьем часов. Вечер за вечером, неделя за неделей, месяц за месяцем, быть может, год за годом… Да, так оно и есть, — подумала Кейт (все еще изумленно глядя на старого Тома, хотя в этот момент в комнату вошли миссис Мей и мистер Зловрединг, громко толкуя об умывальниках), — должно быть, Арриэтта действительно рассказала Тому все–превсе…»
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
«Хороший рассказ повторяй хоть десять раз».
(Из календаря Арриэтты. 26 марта)«И теперь нужно одно, — думала Кейт, лежа в тот вечер в постели и слушая бульканье то холодной, то горячей воды в трубах, — нужно, чтобы старый Том рассказал ей, Кейт, все в таких же мельчайших подробностях, в каких, без сомнения, Арриэтта рассказала ему самому».
Кейт чувствовала, что он согласится на это, несмотря на свой страх перед тем, что записано на бумаге, раз уж так далеко зашел. «От меня–то никто ничего не узнает, — твердо решила Кейт, — во всяком случае, при его жизни» (Хотя почему его это так волнует, ведь все равно его считают «самым большим лжецом в округе»). Особенно большие надежды Кейт возлагала на дневник Арриэтты. Старый Том не забрал его обратно; маленькая книжечка лежала сейчас у нее под подушкой, и уж в ней–то, во всяком случае, было полно того, что «записано на бумаге». Правда, Кейт далеко не все могла тут понять. Записи были слишком краткие, похожие на заголовки, видно, Арриэтта делала их только для того, чтобы они вызвали в ее уме то или иное событие. Некоторые звучали особенно таинственно и непонятно… Да, внезапно решила Кейт, — так вот и надо сделать: она уговорит старого Тома объяснить ей эти записи… «Что Арриэтта имела в виду, — спросит она его, — когда, например, писала: «Черные люди. Мама спасена»?»
И ее желание сбылось. Пока миссис Мей говорила о делах со стряпчим или спорила с плотниками и водопроводчиками, Кейт уходила одна через луга в маленький домик к старому Тому.
Случались дни (как через много лет объясняла Кейт своим детям), когда старый Том не проявлял ни к чему интереса, и из него трудно было вытащить хоть словечко, но бывало и так, что какая–нибудь запись в дневнике необыкновенно его вдохновляла и из глубины его памяти, словно чудом, всплывали такие воспоминания (не вернее ли будет сказать: он так высоко взлетал на крыльях фантазии?), что Кейт порой спрашивала себя, уж не был ли он сам когда–нибудь добывайкой… Кейт подумала, что это самое миссис Мей говорила о своем брате, том самом брате, который хотя и был младше старика Тома Доброу на три года, был ему (Тому) знаком (сам старик частенько об этом говорил). Они вполне могли быть друзьями. Даже — кто знает! — закадычными друзьями. Одно бесспорно — они были два сапога пара. Один, как известно, любил рассказывать небылицы, чтобы подразнить сестер, другого попросту называли «самым большим лжецом в округе». Но так или иначе, много лет спустя, когда Кейт стала совсем взрослой, она решила рассказать всем на свете, что, по словам Тома, случилось с Подом, Хомили и маленькой Арриэттой после того ужасного дня, когда их выкурили из их «дома» под кузней, и они были вынуждены искать убежища под открытым небом.
