Виктор Калугин - Литературные сказки народов СССР
Тогда же, составляя «Книги для чтения», Толстой обработал былины о Святогоре, Сухмане, Микуле Селяниновиче, Вольге. Каждая из четырех «Книг для чтения» заканчивалась былиной, правда, пользовался он при этом не своими записями, а книжными источниками. В 1885–1886 годах он создал «Сказку об Иване-дураке и его двух братьях» и сказку «Работник Емельян и пустой барабан», в основу которых легли известные сказочные сюжеты и образы, но уже не просто обработанные. Сказки об Иване-дураке и Емеле, как и «народные рассказы» — это именно литературные произведения, подчиненные определенному авторскому замыслу, выражающие авторские идеи. Толстой достигает совершенно иного уровня воплощения в литературе фольклорного материала.
Толстой был убежден, что залог возрождения литературы — в народности, в обращении к фольклору, «в изучении русской народной поэзии всякого рода». Собственно, так оно и происходило во все времена: литература, терявшая связь с народным творчеством, теряла связь с народом. Так было во времена Пушкина, вернувшего литературе эту утерянную связь времен, и так неоднократно повторялось и повторяется поныне.
«Я вышел из фольклора», — скажет Михаил Пришвин о своем пути в литературу, о путешествии на Русский Север, о записях сказок, песен, причитаний, составивших его первую книгу «В краю непуганых птиц» (1907). Этому пути он останется верен и в последующих книгах «За волшебным колобком», «Кащеева цепь», соединивших реальные и сказочные мотивы.
Из фольклора вышел и современник Пришвина Алексей Ремизов. Его первые книги «Посолонь» (1907), «Докука и балагурье» (1913) — это оригинальнейшие сказочные фантазии и стилизации, так поразившие современников «чистотой необычайной, музыкой стихийной» (А. Белый), в основе которых подлинные фольклорные записи. Со сказок начинался творческий путь Евгения Замятина, они во многом определили своеобразие стиля и рассказов его, и фантастической утопии «Мы».
Из фольклора вышли и такие замечательные советские писатели, как Борис Шергин, Степан Писахов, Павел Бажов, открывшие новые, еще неизведанные пласты народной культуры. Борис Шергин и Степан Писахов — поморские узорочья языковых сокровищ Русского Севера, Павел Бажов — самоцветы рабочего фольклора Урала. После выхода «Малахитовой шкатулки» возникла целая «школа Бажова», развивающая традиции литературно-фольклорных сказов. Непосредственными преемниками Павла Бажова на Урале стали С. Власова, С. Черепанов, Иван Ермаков, Евгений Пермяк, на Алтае — Александр Мисюров, на Амуре — Дмитрий Нагишкин, в Оренбуржье — В. Пистоленко, в Поволжье — Михаил Кочнев. Почти одновременно с Павлом Бажовым к сказкам обратились Алексей Толстой и И. Соколов-Микитов, создав свои литературные обработки популярных сказочных сюжетов. В 50-е годы появились сказочные обработки Андрея Платонова, тоже ставшие продолжением традиций русской литературной сказки. А в поэзии и драматургии эти же традиции нашли отражение в пьесах-сказках Евгения Шварца, в стихотворных сказках К. Чуковского и С. Маршака, в сказках-поэмах И. Сельвинского и С. Наровчатова, в авторских сказках В. Катаева, К. Паустовского, В. Бианки, которые тоже связаны с использованием и переосмыслением фольклорных образов, тем и сюжетов.
От фольклора неотделимо творчество наших современников Василия Шукшина, Виктора Астафьева, Василия Белова, Валентина Распутина, Дмитрия Балашова, Владимира Личутина. И дело здесь не только в прямом использовании фольклорных образов, тем, сюжетов, хотя и этот традиционный путь еще далеко не исчерпан: «До третьих петухов» Василия Шукшина, «Бессмертный Кощей» Василия Белова — тому подтверждение. Дело в том, что литература продолжает открывать — через фольклор и благодаря фольклору — все новые животворные ключи народной культуры. А потому фольклор по-прежнему остается для литературы народознанием, народоведением (таково первичное значение самого понятия folk-lor: от английских слов «народ» и «знание»), а не просто одной из филологических дисциплин, изучение которой — крайне поверхностное — предусмотрено не всеми даже вузовскими программами.
Такова одна из закономерностей развития любой национальной литературы, что, собственно, и придает каждой из них черты неповторимости, самобытности. «Литература каждого народа, — подчеркивал великий армянский поэт Ованес Туманян, — развивается, приобретает своеобразие и утверждает себя благодаря народным легендам, творениям национального духа».
В каждой из национальных литератур есть не только свои Андерсены, но и свои Ушинские — выдающиеся педагоги-просветители, неизменно обращавшиеся к народному творчеству. Таким был Газарос Агаян, чьи сказки положили начало армянской литературе для детей. По образцу «Круга чтения» К. Д. Ушинского, «Новой Азбуки» и «Книг для чтения» Л. Н. Толстого создал «Киргизскую хрестоматию» казахский просветитель Ибрай Алтынсарин, включив в нее пословицы, поговорки, легенды и сказки. Сами «бродячие» сказочные сюжеты во многом способствовали взаимодействию литератур, выявлению общих черт в фольклоре разных стран и народов. Так, читая сказки молдавского писателя Йона Крянгэ «Данила Препеляк» и «Иван Турбинка», мы без труда узнаем знакомые образы и сюжеты русских солдатских и бытовых сказок, использованных И. Соколовым-Микитовым и Андреем Платоновым, а «Говорящая рыбка» Ованеса Туманяна, конечно же, каждому напомнит «Сказку о рыбаке и рыбке» Пушкина, как литовская сказка «Медвежья лапа» Пятраса Цвирки — подобные же обработки русских сказочных сюжетов К. Д. Ушинского и А. Н. Толстого. Эта фольклорная общность уже сама по себе разрушает миф о некой замкнутости национальных культур. Такой «замкнутости» никогда не было ни в те времена, когда Пушкин создавал «Сказку о золотом петушке» на основе арабских источников, а «Сказку о рыбаке и рыбке» — на основе померанской сказки из сборника братьев Гримм (в русских вариантах обычно действует не золотая рыбка, а липа или береза), ни в те времена, когда Владимир Даль в рассказе «Башкирская русалка» использовал башкирские предания о «чертовых» городищах и пещерах, ни в те времена, когда выдающийся латышский поэт Ян Райнис в 1915 году создал стихотворную драму «Илья Муромец» — по русским былинам, ни тем более в наши дни, когда литературные и фольклорные наследия стали общим достоянием, когда многонациональная советская литература основывается на достижениях всех национальных литератур народов СССР.
Виктор КАЛУГИНЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Н. В. Гоголь
Заколдованное место
Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви{1}
Ей-богу, уже надоело рассказывать! Да что вы думаете? Право, скучно: рассказывай, да и рассказывай, и отвязаться нельзя! Ну, извольте, я расскажу, только, ей-ей, в последний раз. Да, вот вы говорили насчет того, что человек может совладать, как говорят, с нечистым духом. Оно, конечно, то есть, если хорошенько подумать, бывают на свете всякие случаи… Однако ж не говорите этого. Захочет обморочить дьявольская сила, то обморочит; ей-богу, обморочит! Вот извольте видеть: нас всех у отца было четверо. Я тогда был еще дурень. Всего мне было лет одиннадцать; так нет же, не одиннадцать: я помню как теперь, когда раз побежал было на четвереньках и стал лаять по-собачьи, батько закричал на меня, покачав головою: «Эй, Фома, Фома! тебя женить пора, а ты дуреешь, как молодой лошак!» Дед был еще тогда жив и на ноги — пусть ему легко икнется на том свете — довольно крепок. Бывало, вздумает…
Да что ж эдак рассказывать? Один выгребает из печки целый час уголь для своей трубки, другой зачем-то побежал за комору. Что, в самом деле!.. Добро бы поневоле, а то ведь сами же напросились. Слушать так слушать!
Батько еще в начале весны повез в Крым на продажу табак. Не помню только, два или три воза снарядил он. Табак был тогда в цене. С собою взял он трехгодового брата — приучать заранее чумаковать. Нас осталось: дед, мать, я, да брат, да еще брат. Дед засеял баштан{2} на самой дороге и перешел жить в курень; взял и нас с собою гонять воробьев и сорок с баштану. Нам это было нельзя сказать чтобы худо. Бывало, наешься в день столько огурцов, дынь, репы, цибули, гороху, что в животе, ей-богу, как будто петухи кричат. Ну, оно притом же и прибыльно. Проезжие толкутся по дороге, всякому захочется полакомиться арбузом или дынею. Да из окрестных хуторов, бывало, нанесут на обмен кур, яиц, индеек. Житье было хорошее.
Но деду более всего любо было то, что чумаков каждый день возов пятьдесят проедет. Народ, знаете, бывалый: пойдет рассказывать — только уши развешивай! А деду это все равно что голодному галушки. Иной раз, бывало, случится встреча с старыми знакомыми, — деда всякий уже знал, — можете посудить сами, что бывает, когда соберется старье: тара, тара, тогда-то да тогда-то, такое-то да такое-то было… ну, и разольются! вспомянут бог знает когдашнее.
