Дмитрий Молдавский - Русская сатирическая сказка
Под сильным влиянием антипоповских сказок такого типа складывались произведения XVII века — «Повесть о попе Савве», «Повесть о крестьянском сыне» и др. В центре «Повести о попе Савве» — образ самого попа, который не без гордости говорит о себе: «Я-де суть поп Савва, да немалая про меня слава. Аз вашу братию в попы ставлю, что и рубашки на вас не оставлю». Заснув пьяный, он видит во сне двух ангелов, которые берут у него деньги; проснувшись, он обнаруживает себя в патриаршей хлебне на цепи и уже без денег. Изображение попа Саввы вполне совпадает с «гласом народа о духовенстве» (В. П. Адрианова-Перетц. Очерки по истории русской сатирической литературы XVII века. Изд. АН СССР, М.—Л., 1937, стр. 233).
В дореволюционном фольклоре сатира антирелигиозная и антипоповская была зачастую связана со старообрядчеством и сектантством. В наши дни широко бытует сатира на религию как таковую. Интересно присловие колхозника из Красных Мытищ (Псковская область) Михаила Евдокимовича Евдокимова, который говорил: «Есть три обмана в религии. Первый в православной — покойник в церкви, все плачут, а поп поет. Разве это хорошо? Второй в католической — поп других венчает, а сам не может жениться. А третьим обманом все грешны: есть художники церковные, которые рисуют иконы — бога, а сами его не видели никогда» (Вл. Гельман-Бахтин. Фольклор Псковской области. В сб.: На берегах Великой, Псков, 1947, стр. 137).
Старуха отгадчица (Ончуков, № 94), Поп и дьякон (Садовников, № 43). Победителями в этих социально заостренных сатирических сказках являются нищий, обездоленный, голодный. Характерно, что в сказке «Поп и дьякон», пока оба героя бедны, «колдовство» им удается; как только они разбогатели, сказочник представляет их в виде двух наглых и неумелых жуликов.
Конфликт между героем сказки о знахаре и окружающей средой — конфликт двух мировоззрений: окружающие еще верят в чудо; для него чудо — обман, отгадка уже не послание свыше, а дело рук самого колдуна или дело случая.
Каша из топора (Афанасьев, № 503), Кузька-вор (Садовников, № 31), Дорогая кожа (Афанасьев, № 447), Барма (Ончуков, № 160). Выше (стр. 185) говорилось о социальном значении образов этих сказок и подобных им. Приведенные варианты наиболее остры социально. В многочисленных сказках такого типа обращает иа себя внимание одна общая черта. В сказке А. П. Шарашова «Вор-Яшка — менная пряжка» (Соколовы, № 3) герой выдает себя за чорта («замарал свою рожу сажей... и забрался в печку»); в сказке «Мотросилко», записанной в Вятской губернии (Смирнов, № 117), герой выдает себя за духа, посланного с неба («подделал себе большие лубочные крылья... и ночью прилез к окошку»); в сказке И. Д. Богатырева герой ворует ксендза, заявив, что он — ангел. В сборнике А. Н. Афанасьева сказки такого типа представлены №№ 383—390. В сказке № 383 вор идет воровать по совету барина — уносит у него же сапоги, прячет за глыбой земли общипанного петуха и ворует у растерявшихся при виде невиданного зрелища плугарей быка, одевшись барином, ворует жеребенка, наконец, назвавшись ангелом, уносит «керженского наставника». В сказке № 384 — вор ворует штаны у своего учителя, прикинувшись удавленником, похищает барина, всовывает в окно козла (его все принимают за чорта), одевшись барином, уводит лошадь. В сказке № 385 — прикинувшись удавленником, угоняет целый обоз. В сказке № 386 — все похищения свершает, завернувшись в солому или одевшись чортом. В сказке № 387 — подкидывает мертвеца, притворяется удавленником, вместо него топят боярина. В сказке № 388 — завертывается в солому, под видом сказочника приходит к барину. В сказке № 389 — срезает подошву у дядьки, под видом пьяного уводит жеребца. В сказке № 390 — срезает подметки, подбрасывая сапоги, ворует быка; баба, по совету вора, плачет не над телом убитого, а над разбитым кувшином, и т. д. и т. п.
Таким образом, герой этих сказок побеждает своего врага (барина, попа и т. п.) тем, что выдает себя за чорта, за удавленника, за ангела, за подводного воеводу, завертывается в солому, «творит чудеса» (подсовывает общипанного петуха, козла, мертвеца). Все это позволяет предполагать, что с самого своего появления все эти сказки были направлены против всевозможных религиозных верований.
Шут Балакирев (Соколовы, № 40; записана от Григория Ефимовича Медведева). В этой сказке образ шута, известный по многочисленным сказкам, связывается с именем Балакирева.
Иван Александрович Балакирев (1699—1763) был дворянином Костромской губернии. 16 лет был представлен Петру I, служил в Преображенском полку. Придворным стал лишь при Анне Ивановне. Видимо, этот период его жизни и был отправным для привлечения к его образу давно известных сказок о шуте, посрамляющем своего хозяина. В лубочной и книжной литературе Балакирев — герой многочисленных проказ, шуток, например в кн. К. А. Полевого «Собрание анекдотов Балакирева», вышедшей в 1830 г. В народно-поэтическом истолковании он — друг народа, смело разговаривающий об его нуждах с царем и при случае посрамляющий самого царя. У советского сказочника Ф. П. Господарева сказка «Шут Балакирев» — повесть, включающая в себя многочисленные эпизоды сказок о шуте. Особый интерес представляет вводный рассказ о царе Давиде, весьма далекий от библейского и доказывающий право мужика убить царя «с ружья», как волка (Новиков, № 29).
Чорт-заимодавец (Зеленин, Пермск. сб., № 97), Солдат и чорт (Садовников, № 80). Обе сказки примыкают к обширной группе сказок, где посрамляется чорт. Еще А. Н. Афанасьев писал: «Вообще следует заметить, что в большей части народных русских сказок, в которых выводится на сцену нечистый дух, преобладает шутливо-сатирический тон. Чорт здесь не столько страшный губитель христианских душ, сколько жалкая жертва обманов и лукавых сказочных героев: то больно достается ему от злой жены, то бьет его солдат прикладом, то попадает он под кузнечные молоты, то обмеривает его мужик на целые груды золота» (А. Н. Афанасьев. Народные русские легенды. Казань, 1914, стр. 139).
Эти сказки, как и ряд других, «свидетельствуют, что народ всегда был великим жизнелюбом, и в то же самое время они лишний раз доказывают, что сказочная фантастика основана на трезвом понимании жизни, что она имеет реалистический характер и лишена мистики» (В. Базанов. К мотиву борьбы жизни со смертью в сказках Карелии. Народная словесность Карелии. Госиздат Карело-Финской ССР, Петрозаводск, 1947, стр. 263—265).
В этих сказках отчетливо сказалась направленность народной сатиры. На первый план выступает и здесь осуждение реальных классовых врагов. В сказке «Чорт и солдат» подчеркнуто, что «тот (генерал, — Д. М.) его в зубы, а после — порку. И пороли чорта каждый день».
Во многом напоминает эту сказку «Сказка о попе и чорте», дошедшая до нас лишь в стихотворной переделке. В таком виде она печаталась на страницах подпольных изданий. В ней рассказывается, как чорт услыхал, что поп пугает прихожан ужасами ада, и, явившись к нему, доказал, что для рабочего человека и жизнь земная — тот же ад.
Чорт говорит о трудящихся:
Что им ад?.. Они и в жизни
Терпят тот же ад... Пойдем!..
Он принес попа к заводу.
В дымных, мрачных мастерских
Печи яркие горели;
Адский жар стоял от них.
И куда наш поп ни взглянет,
Всюду жар, огонь и смрад:
Сталь шипит, валятся искры,
Духота... — Уж чем не ад?!
У попа дыханье сперло,
Жмется, мнется, — сам не свой.
Слезно к чорту он взмолился:
— Отпусти меня домой!
Песня эта была известна и в устном бытовании. Пелась она на мотив: «Из-за острова на стрежень» (см. сб.: Революционная поэзия. Вступительная статья, подготовка текстов и примечания А. Л. Дымшица. Изд. «Советский писатель», Л., 1954, стр. 449).
Это же положение использовано В. В. Маяковским в его «Мистерии-Буфф» Центральный эпизод сцены в аду — это сравнение реальной жизни рабочих и крестьян при капитализме с выдуманными муками ада, которые кажутся просто детской забавой. Когда черти окружают пришельцев, батрак говорит:
«Да что ты кичишься какими-то вилами!
Твой глупый ад — все равно, что мед нам.
Бывало,
в атаке,
три четверти выломит
в одно дуновенье огнем пулеметным».
Видимо, сказка «Солдат и чорт» принадлежит к группе сравнительно новых сказок, возникших в солдатской среде не позднее середины XVIII века.
Эта сказка «симбирского мещанина» П. С. Полуехтова, как и другие в его репертуаре, отличается остротой социальной направленности.
