Дмитрий Емец - Таня Гроттер и перстень с жемчужиной
– Не получилось! Зови Тангро! – шепнула Таня Ваньке.
Негромко свистнув, Ванька показал дракону сушеную лапку ящерицы. Увидев лакомство, пелопоннесский малый рванулся к нему, однако, прежде чем он схватил лапку, Ванька бросил ее в сумку. Дальше было уже дело техники: подождать, пока Тангро окажется внутри, и дернуть за огнеупорный шнурок.
Ягун был разочарован. Ничего сенсационного снять не удалось. Играющий комментатор почти перестал снимать, когда Зербаган быстро поднес к губам перстень и поцеловал место, где должен был находиться камень.
– Отшень романтишно! – подражая прежнему профессору Клоппу, пробормотал Ягун.
Он застегнул рубашку, пряча зудильник. Чутье подсказывало ему, что больше он не понадобится.
Вскоре после того как Ванька спрятал Тангро в сумку, в Зале Двух Стихий появился Поклеп. Кругленький, вездесущий, сердитый, он начал с того, что без всякого повода смел с пути Жорочку Жикина, не успевшего посторониться. Жора отлетел на метр и остановился, лишь ударившись о широкую грудь Гуни Гломова.
– Ты это видел? – едва отдышавшись, спросил Жора.
Гуня уважительно цыкнул зубом.
– Бодрый старичок! И ведь он даже пальцем тебя не тронул! Просто взглядом оттолкнул, – сказал он.
Приблизившись к Зербагану, Поклеп замер по стойке «смирно», вытянув руки, как бравый ефрейтор. Выпученные глазки подобострастно поедали начальство.
– И часто вы позволяете ученикам такие вещи? Время, насколько я понимаю, не детское! – спросил Зербаган, кивая в сторону, где, никого не замечая, корабельной сиреной визжала восторженная Дуся Пупсикова.
– Никак нет. Не позволяем. У нас все строго-с! – доложил Поклеп.
Опаленные брови Зербагана поползли на лоб.
– ?!
– А это не ученики-с. Это наши выпускники-с. Они, изволите видеть, пошумят и улетят-с, – доложил Поклеп.
«Не выдал!» – благодарно подумала Таня. Нет, все-таки Поклеп был не совсем пропащий.
Зербаган поморщился:
– От вас пахнет рыбой, уважаемый! Вы что, любите на ужин рыбу? – спросил он.
Поклеп с шумом сглотнул.
– Никак нет-с!
– Не на ужин, – пискляво наябедничал карлик и захихикал так, словно кто-то душил подушкой кота.
Это был фактически первый случай, когда Ягун услышал его голос. Демьян Горьянов, который имел привычку смеяться в самых неподходящих случаях, попытался заржать, но Гуня Гломов по сигналу Гробыни закупорил Демьяну рот бутербродом с колбасой.
– Чего лыбишься? Тридцать два – норма? Не надо мне зубы показывать, я не стоматолог, – сказал ему Гуня.
Горьянов замычал, отплевывая колбасу.
Искоса поглядывая на сумку на плече Валялкина, Зербаган быстро шел к выходу. Таня слышала, как на ходу он сердито говорит Поклепу:
– Имейте в виду, все попадет в отчет…
Завуч Тибидохса верноподданнически таращил глаза, однако заметно было, что он имеет в виду и Зербагана, и его заявление.
Ягун и Бейбарсов обменялись многозначительными взглядами. Глеб решительно оставил Зализину и, небрежно помахивая тросточкой, последовал за ревизором, держась на внушительном расстоянии. По его тонким губам бродила снисходительная улыбка. На Зербагана и карлика он если и поглядывал, то вскользь.
«Ничего себе! Следит, но так, будто делает Зербагану одолжение», – думал Ягун.
Таня же думала: «Все-таки хорошо, что Бейбарсов с нами. С ним надежно», – и испытывала легкое радостное смущение от этой мысли.
К ним подошел Ванька.
– Вы заметили, как Зербаган смотрел на мою сумку? Спорю, ночью он нападет на Тангро, – сказал он.
– Точно, мамочка моя бабуся! Разве мы не этого хотели? Я доволен, как папуас, добравшийся до бочки со сливочным маслом! – подтвердил Ягун, потирая ладони.
Играющий комментатор не преувеличивал. Он действительно сиял, как новенький пятак. Тане захотелось пригасить газовую конфорку его радости.
– Наши искры ничего ему не сделали! Ягун, ты хорошо представляешь, что такое маг пятого уровня? – сказала она.
– Не представляю. Я мороженым отмороженный, – наивно заявил Ягун.
– ЯГУН! Ты когда-нибудь сможешь быть серьезным?
– Фу-ты ну-ты! Перестань говорить, как Лоткова! А то я буду вас путать, и мне придется со временем стать двоеженцем! – предупредил ее играющий комментатор.
Ванька ткнул его кулаком в живот.
– Очнись, Ягун! Если Зербаган захочет добраться до Тангро – нам его не остановить.
Ягун скривился.
– И ты туда же, Джон Вайлялька? Знаешь, чем отличается оптимист от пессимиста?
– Ну и чем?
– Оптимист, посвистывая, идет по минному полю и, вообрази, отлично его проходит. Пессимист же ноет, топчется на месте, ничего не делает и в конце концов умирает от заражения крови, колупая сосудики в носу.
Глава 12
Чаша искренности
После ухода Зербагана и Поклепа никто из преподавателей не показывался в Зале Двух Стихий. Выпускникам предоставлена была полная свобода. Бейбарсов, исчезнувший вслед за ревизором, тоже не возвращался, и, признаться, это начинало тревожить Таню.
«Мы тут развлекаемся, а он там один…» – думала она, вспоминая тонкую руку Глеба, независимо помахивающую тросточкой.
Жора Жикин блистал. Точнее, ему так казалось. Он разгуливал по залу и всем рассказывал один и тот же анекдот. В анекдоте сын спрашивал у папы: «Может ли Пегас жениться на корове?» и получал ответ: «Только так и бывает в этой жизни, сынок!» Под Пегасом Жикин явно подразумевал себя, хотя крыльев не имел, разве что зубы у него были лошадиные.
Ягун был в ударе. Он болтал так много и хохотал так громко, что окажись в зале Ягге, она встревожилась бы, все ли у Ягунчика в порядке с головой. Спокойная Ягге никогда не могла понять, откуда у нее взялся такой буйный внук.
Ванька все время находился рядом с Таней, подкармливая то ее, то Тангро тем, что ему удавалось раздобыть у молодцов из ларца. Молодцы носились по залу с подносами, пустевшими с невероятной стремительностью.
Шурасик, приглядывавшийся к молодцам с научным интересом, внезапно заявил, что их статус ему не ясен. Кто они, по сути? Почему обязаны сидеть в ларце и выполнять желания того, кто ларец откроет? Почему они не стареют? Чем занимаются внутри ларца, когда сидят там одни, и вообще: как в нем помещаются? Уменьшение? Дематериализация? Адресная телепортация? Прерванное существование? Едят ли они сами? Спят ли? Есть ли у них естественные потребности? И наконец, подозрительно, почему они всегда в хорошем настроении?
Но все же главным был первый вопрос: кто они. Джинны из бутылок с молдавским вином? Духи? Призраки? Утопленники из числа покорителей Трои, которых на пути домой настигла месть Посейдона? Сироты, спроворенные мачехой за хворостом в метель?
Тирада Шурасика была такой длинной и изобиловала таким количеством цитат, прямых и косвенных, научных примеров и ссылок на первоисточники, что до конца ее дослушала одна Ленка Свеколт. И разумеется, немедленно начала спорить.
– Остынь, Шурочка! Какие они джинны? – заявила она.
– А кто? – сердито спросил Шурасик.
– Комиссионеры или суккубы, трансформированные ларцом, – небрежно уронила Свеколт.
Шурасик на мгновение застыл, а затем изумленно подскочил и потребовал подтверждающих цитат. Увы, цитат у Свеколт не оказалось, а была лишь железная уверенность.
– Комиссионеры? – повторил Шурасик, вкладывая в это слово побольше язвительности и научного сомнения.
О комиссионерах Шурасик, как истинный маг, знал не слишком много, но все же кое-что знал, так как судьбы мрака и деяния темных магов то и дело пересекались, бесчисленно отражаясь во всевозможных трактатах. Шурасик же, как ученый, был уникален тем, что воспринимал жизнь сквозь бойницы сотен и сотен томов.
– Скорее все же суккубы. Похоже, некогда они были порабощены магией ларца и стали слугами всех его владельцев, – сказала Свеколт.
– А мрак? Он их не хочет освободить? – уточнил Шурасик, поправляя очки.
Ленка засмеялась.
– Я тебя умоляю! У мрака этих духов как грязи. Он вообще не замечает, когда кто-то из них пропадает.
Шурасик задумался. Версия была смелая. Слишком смелая для него, но все же интересная. Торопливо пролистав в памяти некогда прочитанные книжные страницы, Шурасик вспомнил, что у комиссионеров пластилиновые головы, а суккубы боятся щекотки. Коварно усмехаясь, Шурасик принялся бегать за молодцами с твердым намерением пощекотать их или попытаться отщипнуть кусок от уха. Однако догнать молодцов из ларца, скользивших в толпе с подносами, было под силу лишь профессиональному драконболисту, так что научный интерес Шурасика так и остался неутоленным. Отчасти потому, что, промахнувшись, он вместо уха молодца из ларца вцепился в нос Гуне Гломову и был спасен только Гробыней.
К четырем утра Склеповой постепенно надоело бузить, и ее захлестнули волны язвительной нежности. Самое привычное, если разобраться, ее состояние, после хронической аллергии на бумагу, которой она вечно объясняла нежелание записывать лекции.
