Владимир Голубев - Лесовик и Метелица
Как установлено отцами нашими и дедами, через девять месяцев народился у Фролки и Маруси сын, нарекли в честь царя – Иваном. Только некогда молодым забавляться. По весне Фролка с полком отправился под Серпухов караулить орды крымского хана, а все немалые заботы по дому и хозяйству переложил на плечи Маруси. Весь день жёнушка не присядет, не приляжет – то ребёночка надо покормить, то прибраться, то взглянуть, как в лавке идёт торговля, не ворует ли приказчик…
Вот так, быстрым стрижом пролетел весь день – то молоко убежало, то ворона цыплят поклевала, Маруся прямо с ног сбилась в домашних хлопотах. Только к вечеру выбралась она к Москве-реке, пришла на мостки бельё постирать-пополоскать. Прихватила с собой малыша, с нянькой не оставила и свекрови не отнесла, а на бережке старый кафтан постелила и на него посадила Ванечку, а в ручки сунула глиняную птичку-свистульку. Да недолго на солнышке дитё тешилось.
Нежданно-негаданно набежала волна белой лошадкой на берег, прямо к мальчишке. Глядите, люди честные, – в ней-то оказался сам зибровский водяной. Хвать ребёнка скользкими руками, и тотчас сгинули в реке. Заголосила мать и бросилась с мостков прямо в воду, да где там, разве схватишь нечистого, коль за рыбёху сам водяной.
Прибежала вся в слезах Маруся домой и рассказала о случившемся на Москве-реке. Схватились за головы две стрелецкие семьи и айда на берег, да поиски ничего не принесли. Тогда с печальным известием послали отрока к Фролке – поведать, что стряслось.
Только на следующий день в военный стан подле Высоцкого монастыря принесли весть стрельцу о пропаже первенца. Побелел как полотно Фролка, всё сразу припомнил – и последние слова водяного, и царское веление, вздохнул – и бегом к стрелецкому голове:
– Боярин, дозволь мне отлучку из полка, надобно сыскать моего пропавшего сына!
– Слыхал, слыхал, Фролка, о твоём горе… Ступай, с кем не случается! Нужна будет подмога, то дай мне только знать.
Прибёг Фролка к Высоцкому монастырю. Постучал в ворота. Отвели его послушники в тёмную келью к настоятелю. Во всём покаялся стрелец. Однако долго хранил молчание старец, перебирая чётки и молясь на тусклые образа. Наконец игумен поднял голову и начал своё повествование:
– Давным-давно, ещё отроком, до поступления в монастырь, я был простым рыбаком на Оке, пока не оказался в нашей обители. Оттого ведаю об ужасных проделках водяных. Не стану смущать тебя разными историями, слаб ты ещё в вере, но видится мне, предстоит тебе пройти суровое испытание, и если ты его с честью выдержишь, то спасёшь своего сына, если нет, то он навсегда останется в подводье у водяного. Я со всей нашей братией и прихожанами помолюсь за тебя и за Ваню, но времени у тебя осталось только четыре дня, поспешай. Инок Афанасий выведет тебя на дорогу, ведущую в сельцо Зиброво, поторапливайся, да поможет тебе Бог!
Старец умолк, перекрестился на образа и глянул прямо в глаза Фролке:
– Самое важное: ты должен уяснить, что ты сам навлёк на сына смертельную опасность, заигрывая с подводным обитателем! Непросто избавиться от искушения, вот ты и не сумел…
– Понимаю и раскаиваюсь в тяжких грехах моих.
– К этому разговору мы ещё вернёмся после твоего возврата. Важно, дабы ты цел остался. Ну а если сложишь буйную голову, то на том свете сполна расплатишься за свои прегрешения.
Огонь свечи затрепетал, и даже еле-еле заметная красная точка в лампадке у образов померкла на минуту. Игумен смахнул нагар с фитиля, и яркий свет озарил келью. Всего-навсего в углах, под низкими сводами, ещё осталась тьма, но на душе у стрельца стало спокойнее.
– Отец-настоятель, благословите, – попросил Фролка.
– Благословляю.
Как ошпаренный Фролка вылетел за монастырские ворота. Молодой инок повёл стрельца огородами за село и указал на дорогу, ведущую в глухой сосновый бор:
– Иди прямо на восход, в сторону не сворачивай. Но учти, дорога опасная, да ты и сам знаешь про лихих людей…
– А далеко до Сенькиного брода? – спросил стрелец.
– Да почитай вёрст под тридцать, не меньше. Да кто считал версты на наших дорогах? Может, за день с божьей-то помощью и доберёшься.
– Думаю, сумею. Я с малолетства на ногу лёгкий, не зря меня везде посылали с царскими указами.
– С таким оружием не пропадёшь, но не забудь главное – молитву.
– Как без неё, ведь иду сына вызволять из беды!
– Молитвой дух укрепляй!
– Спаси Бог, отец Афанасий, за помощь! – простился стрелец.
– Прощай, Фролка!
Отправился Фролка по указанной дороге. Вскоре сосны сомкнули над ним зелёный полог. Шагает, песок под ногами скрипит. Тихо, деревья не шумят, словно не хотят мешать горю человечьему, только птицы песни щебечут печальные. Дорога легка, коль под ногами трава-мурава. Да одна напасть – вскоре стемнело, а впереди ни одного огонька. Но разве ночёвка в лесу устрашит удалого стрельца?
Шагал-ступал Фролка и, когда звезды густо рассыпались по небосклону, приметил место для ночлега поблизости от дороги на полянке среди можжевельника. Под развесистой ёлкой на мягкие иголки расстелил стрелец кафтан. В руки взял бердыш, ведь с большим топором и спится слаще, ещё сбоку положил верную подругу – саблю, а на приклад пищали голову приклонил. Не разжигая костра, всухомятку, отведал сухарей и вскорости уснул.
Проснулся Фролка посреди ночи – продрог от сильного ветра, ровно зуб на зуб не попадает. Натянул он шапку до бровей, накрылся кафтаном и опять задремал. Но, видать, не судьба было стрельцу в ту ночь выспаться.
Грянул далёкий гром, и тяжёлые капли дождя ударили по земле. Над головой заскрипела старая ель, следом ходуном заходила земля. Вскорости дерево стало заваливаться набок. Как щупальца диковинного зверя, из почвы полезли корни…
Спросонья Фролка откатился в сторону, оторопев от грохота и тряски. Придя в себя, он заглянул в образовавшуюся яму: в том месте, где только что росла ель, в кромешной тьме мерцал малиновый свет. Стрелец оцепенел с перепугу, и тут ещё донёсся непонятный стук из-под земли. Фролка зажмурился и подумал: «Будь что будет, небось, новая напасть от водяного».
Буря тем временем не прекращалась, лес шумел на все голоса – скрипел и ухал, ветер выл в кронах деревьев, ломая ветки. Сквозь шум из ямы послышался скрип, а после громкий треск. Фролка открыл глаза и присмотрелся – песок осыпался куда-то в глубь земли, затягиваясь в воронку…
Вскоре в земле образовалась немалая прореха, оттуда пахнуло сыростью и затхлостью. Неожиданно малиновое свечение исчезло. Но в свете звёзд стрелец рассмотрел торчащий из земли диковинный рог… Фролка в отчаянии ухватил его как саблю и со всей силы потянул на себя… Следом из земли показалась голова то ли коня, то ли быка. У Фролки перехватило дух, и думать об отступлении стало поздно. Из ноздрей неведомого чудища во все стороны посыпались искры! Посветлело, как днём, но от того стало ещё ужаснее…
Отпустив рог и чуть-чуть придя в себя от увиденного, Фролка вытащил саблю и бердыш, прижал к себе… Так, на всякий случай. Но диво дивное наконец-то вышло полностью из земли. Присмотрелся стрелец, да это ж Индрик-зверь, то бишь единорог. У царя-батюшки так самая большая пушка называлась, а на ней искусно отлито подобное чудище, с рогом на лбу. И вот теперь оно стоит перед стрельцом – чёрное, как ночь, бьёт копытом – аж искры летят в разные стороны, густая грива опустилась до самой земли. Вот чудо так чудо!
– Вот кого узреть пришлось, – молвит Фролка. – Сам Индрик-зверь!
– Не понапрасну я здесь очутился, – человеческим голосом откликается единорог. – Пойдём со мной, ратник!
– Не могу я свернуть избранной дороги, сына мне надо спасти: отбить у зибровского водяного.
– Ведаю я про твою напасть, потому и стою на этом месте. Нам пора, собирайся, поскачем к водянику.
Единорог опустился на колени и рогом указал на свою спину.
– Стало быть, ты со мной, – звонко крикнул стрелец и ловко оказался на холке Индрика. – Теперь точно не пропадём! Ну, водяной, подожди!
– Держись покрепче и под ноги лучше не глазей!
Единорог прямо с места пустился в галоп, да как! В два скачка он очутился выше сосен. Копыта диковинного создания не касались верхушек деревьев, а отталкивались прямо от воздуха. На высоте ветер хлестал в лицо, по щекам стрельца катились то ли капли дождя, то ли слезы. Горизонт ровно чернел перед путниками, лишь изредка вспыхивая зарницами. Справа от них блестела Ока, а слева – вековой лес с редкими пустошами и полянами. Времени до рассвета, казалось, была целая жизнь.
В небе Фролка думал только об одном – о маленьком и беззащитном создании – сыне Ваньке. Как ему плохо где-то там, в мерзком подводье, и что он – отец маленького ребёнка – сам повинен в выпавших на долю младенца мучениях. Фролка поднял голову под купол неба, над ним изливался Млечный Путь, слезы высохли на ветру, и сердце молодца вздрогнуло от явленного благолепия…
