Девочка-медведь - Андерсон Софи

Иван уже в самом пекле — расплывчатое тёмное пятно, объятое языками пламени. У меня обрывается сердце.

Иван исступлённо мотает головой, разя внутренности Змея, наконечник стрелы источает ослепительно-белый свет, пронзает языки пламени, и те расщепляются, а Змей взвывает от боли. Он кружит на месте вихрем багрового пламени, и в этой огненной круговерти я тщетно пытаюсь высмотреть Ивана.

Наконец я замечаю его в самой сердцевине огня, он по-прежнему бьёт стрелой в Змея, хотя уже подпалил себе шерсть.

— Иван! — что есть мочи реву я. — Назад!

Но он не слышит или не хочет слушать меня.

Надо вызволить Ивана из нутра Змея, пока огонь не спалил его дотла. Я делаю глубокий вдох и бросаюсь в пекло.

Пламя обжигает мне морду, глаза, уши, но я стискиваю челюсти и прорываюсь сквозь огонь к Ивану. Он снова взмахивает головой, наконечник стрелы рассекает Змею грудину, оставив глубокий тёмный разрез.

Змей взвизгивает, и я вижу, как между краями разреза пульсирует огненное сердце. Иван делает выпад, чтобы пронзить его, но Змей взрывается вихрями ослепительного света и раскалённого жара, и нас отбрасывает назад.

Иван взвывает и мешком падает на землю. Стрела выпала из его челюстей где-то в недрах Змеева пекла. Перевожу взгляд со стрелы на разверстую грудь Змея. Я готова метнуться к стреле, схватить её и сама пронзить его поганое сердце… Но, оглянувшись на Ивана, замечаю, что он пугающе неподвижен, а его шерсть тлеет.

Забыв про стрелу, я прыгаю к нему, сгребаю передними лапами и, поднявшись на задние, отступаю с ним подальше от Змея. После ослепительного пламени я ничего не вижу в темноте и, шатаясь, бреду к выступу утёса, ориентируясь только на голос зовущей нас Елены. Позади неё белеет куча нерастаявшего снега. Я плюхаюсь в снег, сыплю его на Ивана, а заодно и на себя, пока наша шерсть не перестаёт дымиться.

Иван силится встать на лапы.

— Уничтожил я Змея? — с надеждой вопрошает он. Но, глянув мне за спину, видит, что Змей как ни в чём не бывало полыхает огнём, и сразу сникает. Я поворачиваюсь проследить за его взглядом, и сердце падает. Змей оправился и снова растёт на глазах.

— Я промахнулся, — горестно рычит Иван. В угасающем свете дня его морду почти не видно. Последние лучи солнца потонули в океане, и на нас наползают густые сумерки, прорезаемые лишь бушующим пламенем Змея.

— Ничего ты не промахнулся. — Я решительно мотаю головой, вглядываясь в огонь. — Присмотрись-ка получше.

У Змея что-то явно разладилось: в тёмном провале глубокой раны на груди его сердце еле трепыхается.

— Ты рассёк ему грудь по самое сердце, — шепчу я, — и теперь убить его куда легче…

Я прикусываю язык, потому что не представляю, как без стрелы расправиться со Змеем.

Чуть погодя к нам подлетает Блакистон, выпорхнувший из самой груди Змея. Кончики его крыльев занялись огнём, зато в когтях он несёт стрелу. Надежда снова загорается во мне. Но я замираю от страха, видя, как одна из голов Змея кидается на Блакистона. Тот ловко уклоняется и, подлетев к нам, роняет стрелу на колени Елене. Затем приземляется рядом со мной и окунает крылья в снег, чтобы сбить огонь с перьев.

— На сей раз девочка-яга пронзит сердце Змея, — изрекает Юрий, вскидывает голову и гордо распрямляется.

Я смотрю на Елену и вся напрягаюсь от волнения. Она вкладывает стрелу в лук, натягивает тетиву. Сердце Змея на виду, оно бьётся в каких-то шагах десяти от нас, огромное, величиной с Ивана. Елена целится, но в этот момент Змей закручивается юлой, его сердце пропадает из виду и в следующий миг пламенеет уже в другом месте.

— Не получается, — стонет Елена, стараясь поймать на прицел сердце Змея. Потом, недоуменно хмурясь, опускает лук и вглядывается в тёмный комочек почти под ногами у Змея. Там движется что-то маленькое.

— Мышеловчик! — кричит Елена. — Назад! Вернись!

Тут до меня доходит, что Мышеловчик уже не лежит, свернувшись у меня за ухом, а стоит перед Змеем и, мало того, энергично разминается, выворачиваясь туловищем то так, то этак.

— Мышеловчик! — ору я во весь голос. — Сюда, живо!

Но он только улыбается. И начинает свой боевой танец.

Глава 29. Боевой танец Мышеловчика

Мышеловчик взмывает в высоком прыжке. Спина изогнута дугой, лапы растопырены. Едва коснувшись земли, он начинает плавно раскачиваться, завязываться затейливыми узлами и развязываться. Прыгает вперёд-назад и из стороны в сторону, на мгновение замирает, устремляя пристальный взгляд на Змея, потом возобновляет череду бешеных наскоков-отскоков, передних и задних сальто.

Его шёрстка блестит, отсвечивая в пламени Змея оттенками от бронзового и ржаво-красного до глянцево-золотого.

Три остромордые башки плавно раскачиваются на длинных шеях, следя за движениями Мышеловчика. Огонь, бушующий в теле Змея, опадает. Мышеловчик прыгает и кувыркается, изгибается, кружит на месте, ходит колесом, своей круговертью наводит гипноз на Змея.

Меня тоже завораживает его танец, мысли уплывают куда-то вдаль. Хотя Мышеловчик движется в дёрганом ритме, я не в силах отвести глаз от его миниатюрной фигурки. Меня одолевает сонливость, мышцы наливаются тяжестью, веки сами собой опускаются.

Змей растягивается на земле и не шевелится. Его сердце, как на ладони видное в рассечённой груди, медленно отсчитывает удары. Мои глаза мгновенно распахиваются.

— Самое время для точного выстрела, — шепчу я.

Елена поднимает лук. Щурит глаза, прицеливается…

Я задерживаю дыхание. Она не может промахнуться.

Тенькнула тетива, отправляя стрелу в полёт, и та летит точно в сердце Змею…

Моя пасть раскрывается в предвкушении.

Время замедляется. Я быстро-быстро мигаю и вдруг понимаю, что не время замедлилось, а сама стрела. Она зависает в воздухе, не долетев какой-то пяди до сердца Змея. Древко стрелы сгорает и отваливается, лишь наконечник парит среди языков пламени, словно лишившись силы продолжать полёт к цели.

Змей, встряхнувшись, выходит из транса, его пламя вспыхивает ярче. Единственный зрячий глаз скашивается к наконечнику стрелы, который воткнулся в грудь, но не так глубоко, чтобы поразить сердце. Змей рычит от ярости и пытается когтями вырвать наконечник, но тот не поддаётся. В злобе и отчаянии Змей извивается всем телом, потом, задрав все три башки, изрыгает в тёмное небо потоки пламени с шипением и грохотом фейерверка.

Ветви Липового дерева на вершине вулкана занимаются огнём и трещат. Те, что потоньше, падают на землю, рассыпая во все стороны снопы искр. Юрий отшатывается и подвывает от страха.

— Отступайте на корабль! — выкрикиваю я, когда очередная пылающая головешка падает прямо под копыта Юрию. Но тот и так уже во всю прыть улепётывает, Елена, сидя на его спине, крепко держится за его шею. Я переступаю через раскалённую дымящуюся ветвь и ищу взглядом Мышеловчика. Он стоит на задних лапках и не отрываясь глядит на засевший в груди Змея наконечник стрелы.

— Мышеловчик! — ору я, но в тот же миг он делает прыжок, целясь в крохотный, ослепительно сияющий треугольник.

Его оскаленные зубки блестят, губы вывернуты наружу, и вид у него сейчас свирепей, чем у разъярённой росомахи. Он разводит лапки, чтобы приземлиться на наконечник, но Змей резко разворачивается, и в следующий миг прямо перед Мышеловчиком разверзается чудовищная пасть, утыканная длинными, синеватыми с прозеленью клыками.

— Нет! — Я бросаюсь в раскалённое нутро Змея, чтобы выхватить Мышеловчика. Но Змей смыкает челюсти, Мышеловчик исчезает в огне, а сожравшая его башка расплывается в довольной ухмылке.

Во мне вскипает ярость. Я всматриваюсь в Змея до тех пор, пока глаза не находят наконечник, как далёкая звезда, испускающий льдисто-голубой свет. Я прорываюсь сквозь жалящие языки огня, пока не ощущаю лбом леденящий холод наконечника. Толкаю его, заставляя войти глубже, ближе к сердцу Змея. Но чем сильнее давлю на него, тем больше он сопротивляется. Вокруг пляшут языки пламени, чувствую запах своей горелой шерсти.