Владислав Крапивин - Пироскаф «Дед Мазай»
— Не всегда, — надулся Том. — Оловянный солдатик расплавился. — И он почему-то вспомнил про Катю.
— Расплавился. Но сердечко осталось…
— И я должен буду это дерево рубить?
— Том, это же комбинированные съёмки. Ты только подступишь к нему с топором… или с бензопилой, не знаю. А дальше займётся бригада лесорубов. Говорят, дерево особой породы. Чудовищной величины. Растёт на диком островке, в заливе, и оплело этот остров корнями, как спрут. А высота метров сто… Вроде как секвойя…
— Как что?
— Секвойя. В Америке есть такие гигантские деревья, у них возраст около тысячи лет…
— А, я вспомнил!.. А не жалко рубить такое? Это же редкость!
— Оно сухое и мёртвое. Только плодит вредителей…
— А ты видел его?
— Только в записи, на плейере режиссёра. Но и на экране впечатление жуткое… Том, если ты согласен, тебя свозят, покажут. Придётся тебе познакомиться с работниками студии. Их база на островке рядом с тем, где чёрное дерево…
— Неохота что-то знакомиться…
— А куда деваться-то?
— Наверно, вредные…
— Нет, что ты! Но… оригинальные личности. Этакая творческая компания из трёх особ… Да ты мог их случайно видеть. Когда был в гостях на пиратской базе! Они там отирались в музее. Круглый паренёк, длинный мрачный дядя и экстравагантная дамочка…
— Какая?
— Необычного поведения и внешности. Дёрганная такая и в камуфляже…
— Я видел! — сразу вспомнил Том. — Они ещё непонятно так пялились на меня. Сразу не понравились…
— Ну, по первому впечатлению судить не следует…
— А я сужу, — упрямо возразил Том. — Я помню, как их зовут. Круглого — по-детсадовски, Вовочка, длинного — бабьим именем, Ефросиний (противно даже), а дамочку — совсем по-идиотски, Дульсинея Порфирьевна. Дядя Поль, скажи, может быть нормальным человек с таким именем?
— А почему нет? Вспомни Венеру Мироновну. Она же Афродита Нероновна… Замечательная женщина… Кстати, вчера звонила, передаёт привет…
— Пронюхает, что нет пироскафа, и сразу начнёт салазки гнуть, чтобы меня в «Фонарики»…
— Ты пока что на съёмках…
— «Пока»…
— Том, не впадай раньше срока в в депрессию.
— Во что?
— Ох, зануда… В уныние.
«А я и не впадаю», — подумал Том. Потому что помнил: есть наследник Юга с его твёрдыми обещаниями. Он тут же подумал, что пора позвонить Юге: как он там? Но мобильник рядом с подушкой ожил сам.
Это был не Юга. Звонила Настя, двоюродная сестра Кати…
Том слушал полминуты. Вскочил.
— Дядя Поль, можно Донби отвезёт меня на улицу Новых Сапожников? Катя заболела…
У Катиного крыльца деликатный Бамбало спросил:
— Том, тебя подождать?
— Не надо, бегите греть яйцо…
Катя лежала в полутёмной комнатке на узкой кровати с деревянными петушками. Под зелёной, с рисунком и из листиков, простынкой. Песочные кудряшки были растрёпаны на подушке, на жёлтых глазах-бабочках словно сложились крылышки. Но они раскрылись, когда Том заскочил с улицы.
— Катя, что с тобой?!
У изголовья съёженно сидела бабушка, старая совсем. А сестра Настя — чуть поодаль, на стуле.
Катя улыбнулась навстречу, совсем легонько. Настя поднялась.
— Том, сердце у неё. Говорит, что замирает. Голова кружится. Подняться надо, а она не может…
— Врача звали?
— Приходила из местной больницы тётенька, добрая такая. Сказала, что переутомление. И возраст неустойчивый. И нервы ещё. Говорит: надо спокойно лежать и думать о хорошем…
— Катька, думай о хорошем! — сурово сказал Том.
Она снова слегка улыбнулась.
Настя озабоченно объяснила:
— Том, она думает о тебе.
— Ну… а разве это совсем уж плохо? — растерялся Том.
— Нет, но она думает со страхом…
— Почему?! Кать, почему?
Катя улыбалась виновато.
— Я скажу, почему, — сердито объяснила Настя. — Прямо скажу. Вчера вечером ей приснилось, будто ты уехал насовсем. Даже не зашёл и не позвонил. И она давай: «А где Том, а что с ним?» И позвонить стесняется.
— Глупая, — сказал он. — Куда это я уеду? Ни с того ни с сего…
Он подошёл, упёрся коленками в кромку кровати.
— Ты чего это выдумала?
Она опять улыбнулась, виновато.
— Совсем ненормальная, да? Если я уеду, с кем ты будешь петь про кораблик?
Она выговорила наконец:
— Я боялось: вдруг ты в свой Воробьёвск… Сам тогда боялся.
— Юга же сказал: не выйдет!
— А если насильно?
— Ага! «Лос фигос»! — Сейчас Том твёрдо знал: никто его не увезёт. — Ну-ка, дай руки…
Катя послушно вытянула поверх простынки ладони. Том прижал их к щекам. «Холодные какие…» Катя вдруг шепнула:
— Можно потрогать колечко?
— Сколько хочешь.
Он-то знал, что колечко — не талисман, а «просто так». Или «почти просто так». Но если Кате кажется, что в нем какая-то энергия — пусть… Катины пальцы слегка затеплели. Колечко тоже…
В кармане застрекотал мобильник. Юга звонил.
— Том, что случилось? Донби прибежал, встрёпанный, как с пожара.
— Катя заболела… Лежит и делает вид, что готова помереть… Врач говорит, что сердечная нехватка… или как там…
— Том, ты балда!
— Ага!.. А почему?
— Надо было сразу позвонить! Ты у неё?
— Да!
— Сидите и ждите…
Том погладил кисти Катиных рук. Поднялся с колен и стал ждать — он понимал, что движется крепкая и скорая поддержка. Бабушка мелко перекрестилась.
Катя, кажется, задремала. В этой дрёме и ожидании прошло минут пятнадцать. Потом с треском и выхлопами остановился у крыльца автомобиль старинного вида. С гербом Евро-Азиатского герцогства и красным крестом. Выскочил Юга. Помог выйти кудлатому седому старичку, который просто-напросто не мог быть никем, кроме как доктором. Это и был Отто Евгеньевич Брештук, недавно вылечивший тётю Сузи.
Отто Евгеньевич вошёл в комнату и сказал:
— Так-с… — Затем сказал: — Тэк-с… — И добавил: — Девочка, держись, ты ещё не скоро умрёшь… Но диагноз неясен… Всех присутствующих покорнейше прошу побыть в другом помещении. Даже вас, сударыня… — Он шагнул к бабушке и подставил ей согнутый локоть. Бабушка охотно вцепилась в него…
Все, кроме доктора и Кати, оказались в комнате со стоячими часами и фикусом. Сели и стали ждать. За фикусом, в клетке, чирикали какие-то птахи.
— Что с капитаном? Ты с ним говорил? — шепнул Юга.
— Говорил, — отмахнулся Юга. Потому что при чем здесь капитан? При чем все на свете? Главное — Катя…
Прошло время (какое?), и Отто Евгеньевич сказал через дверь:
— Юноша Том Сушкин! Соблаговолите пройти сюда…
Юноша соблаговолил. С замирающим сердцем.
— Присядь, Том, — попросил доктор уже другим тоном. Сам он сидел у Катиной постели, а Том приткнулся на стуле, где раньше ютилась бабушка.
— Том… — как-то очень аккуратно спросил доктор. — В нынешние дни ты не говорил ничего такого, что могло бы обидеть Катю? Или встревожить её?
— Нет! Ничего! Катя, разве говорил?
Она тихонько помотала головой.
Том виновато и старательно подумал.
— Если говорил, то нечаянно. Я не помню.
— Вот видишь, — сказал доктор Кате, — ничего не было, а у тебя царапина. Почему?
Она шевельнула губами:
— Не знаю…
— Будем принимать меры. Есть нетрадиционные методы медицины…
— Это как? — не удержался Том.
— Это просто… — доктор откинул простынку. Катя лежала в полотняной рубашонке с пуговками от ворота до нижней кромки. Пуговки были расстёгнуты — видимо доктор недавно осматривал девочку.
Теперь он распахнул рубашонку так, что открылась впалая ребристая грудь.
Том застеснялся и замигал, хотя, казалось, отчего бы? Ведь недавно купались за пристанью без всякого смущенья…
Доктор пощупал Катины рёбрышки на левой стороне груди.
— Том, положи сюда ладонь. Так, чтобы слышалось сердце…
— Ой… — выскочило у Тома. И его собственное сердце запрыгало.
— Боишься, — понял доктор. — Жаль… Ну, ничего. Тогда сделаем иначе. Возможно, это к лучшему… — Он качнулся к двери. — Уважаемая Катина сестра! Вы взрослая девушка и наверняка пользуетесь губной помадой! Не так ли?
Послышались непонятные звуки: то ли вздохи, то ли хихиканье.
— Ну-с? — напомнил доктор.
— Я только изредка… — жалобно призналась Настя.
— Это неважно… Дайте скорее.
В дверь просунулась рука с блестящей трубочкой. Отто Евгеньевич, охнув, привстал, дотянулся, взял. Сдёрнул с трубочки колпачок. Толкнул дверь, чтобы впустила свет.
— Том, дай руку, — и нагнулся над Катей к Тому. — Не эту, левую. Разверни ладонь…
Том боязливо развернул.
— Держи твёрдо… — И скользким щекочущим кончиком доктор нарисовал на ладошке похожее на острую репку сердце (у Тома опять выскочило «ой»).
