Уильям Николсон - Побег из Араманта
– О чем же вы будете писать на Великом экзамене, кандидат Скуч?
– О чаепитиях.
Перед глазами ректора поплыл розоватый туман. Рука невольно ухватилась за край стола за спиной.
– Чаепития? – безжизненным голосом повторил Пиллиш.
– Ну да, сэр, – довольно продолжал Скуч, не догадываясь, какое впечатление производят его слова. – Уж в них-то я разбираюсь. Интересная штука: мы тут со многими потолковали на Курсах, оказывается, далеко не все пьют чай во время перерывов. Только представьте, сэр, как можно продержаться от завтрака до самого обеда без этой полезной, а главное, удивительно приятной мелочи? Первую половину трудового утра вы можете сладко мечтать о чае, сэр, а вторую – тешить себя воспоминаниями…
– Довольно, – оборвал его ректор.
И обвел кандидатов тяжелым взглядом. Потаенная мечта, казавшаяся такой близкой, разбилась на тысячи блестящих осколков. Сердце преисполнилось горечи.
– Кто-нибудь еще намерен описывать чаепития на экзамене?
Молчание.
– Может, кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?
Анно Хаз поднял руку.
Ректор дослушивал его уже у себя в кабинете. Анно со всей горячностью изложил достоинства своей новой системы. «Ахинея какая-то», – крутилось в голове у Пиллиша.
– С таким же успехом вы можете проверять, как летает рыба! – воскликнул господин Хаз.
Ректор закрыл глаза ладонью.
– Я не обучаю рыб.
Наконец Анно умолк. Некоторое время Пиллиш сидел, обхватив руками голову. Его жестоко обманули. Сквозь страстный поток речей ректор чутьем угадал ясную и громкую нотку мятежа. Нет, это не плод ленивого или переутомленного экзаменами ума. Это бунт, и ничто иное. По крайней мере, теперь понятно, как поступить. Немедля известить о случившемся Главного экзаменатора.
Мэсло Инч выслушал сбивчивый доклад целиком, затем очень медленно повел головой из стороны в сторону и произнес:
– Я сам виноват. Этот кандидат – паршивая овца, и вот она испортила все стадо.
– Но что же мне делать, господин Главный экзаменатор?
– Ничего. Я сам разберусь.
– Ужасно то, что Хаз не раскаивается. Наоборот, считает себя правым.
– Я заставлю его пожалеть, – промолвил Мэсло ледяным тоном, прозвучавшим словно музыка для поруганного самолюбия Пиллиша. Ректор жаждал увидеть воочию, как беззастенчивая улыбка Анно Хаза превратится в гримасу страха и боли… Пора бы усмирить заносчивого мятежника. Разумеется, в его же собственных интересах.
Новый поворот событий заставил Мэсло действовать быстро. Он вызвал капитана городовых и отдал необходимые приказания. Той же ночью, через два часа после заката, отряд вооруженных мужчин, бесшумно спустившись по арене, окружил Поющую башню. Аира Хаз мирно спала, обнимая малышку.
Пророчицу захватили врасплох. Она и опомниться не успела, как теплую сонную дочурку вырвали из материнских объятий грубые руки. Аира хотела закричать, но огромная ладонь зажала ей рот. На глаза легла черная повязка, и железные пальцы сжали ее за локти.
– Мама, мама! – заплакала Пинпин.
Аира брыкалась и яростно извивалась, однако стражи порядка знали свое дело: женщина так и не вырвалась из безжалостных тисков.
Наконец жалобные крики малышки затихли где-то вдали, изможденная, задыхающаяся Аира замерла в отчаянии.
– Угомонилась? – прорычал кто-то над ухом. Пророчица кивнула.
– Сама пойдешь – или волоком тебя тащить?
Она еще раз кивнула: пойду. Шершавая рука отлепилась от ее лица. Аира судорожно втянула воздух.
– Где моя дочь?
– Ничего с ней не станется. Хочешь увидеться – делай, как мы скажем.
А что еще оставалось? Ослепленная черной тканью, мятежница безропотно позволила мужчинам увести себя с огромной арены, потом на большую площадь и внутрь какого-то здания, сквозь множество комнат и коридоров. Наконец мужчины остановились.
– Пустите ее, – промолвил знакомый голос. – И снимите повязку.
Перед Аирой за длинным столом восседал Мэсло Инч. А справа, почти на расстоянии вытянутой руки – жаль, что почти, – стоял ее муж.
– Анно!
– Молчать! – рявкнул Главный экзаменатор. – Первым здесь буду говорить я.
Аира прикусила губу. Взоры супругов встретились, и они без слов сказали друг другу: «Ничего, вместе мы как-нибудь переживем и это».
В комнату вошел слуга с аккуратной стопкой серой одежды.
– Положи на стол, – велел Мэсло. Слуга выполнил приказание и удалился.
– А теперь, – внушительно произнес Инч, буравя пленников глазами, – вот что должны сделать вы, оба. Ты, Анно Хаз, исполнишь обязательства перед своей семьей, явишься на Великий экзамен и постараешься заработать как можно больше баллов. Ты, Аира Хаз, будешь сидеть среди зрителей, как подобает ответственной супруге и матери семейства. Пусть все видят, как ты болеешь за своего мужа. Естественно, в соответствующей твоему положению одежде. – Он кивнул на стол. – Далее. Когда экзамен закончится, вас вызовут для короткого публичного заявления. Вот слова. За ночь вызубрите их наизусть.
Начальник городовых передал супругам по листу бумаги.
– Эту ночь вы проведете под арестом. Там никто не помешает вашим раздумьям.
– Где моя дочь? – сорвалась, не выдержав, Аира.
– Дитя в надежных руках, у одной доброй женщины. Его принесут в детскую ложу, понаблюдать за Великим экзаменом. И если завтра вы проявите себя добропорядочными гражданами, способными правильно позаботиться о впечатлительном ребенке, дочь вам вернут. В противном случае ее воспитает город.
К глазам пророчицы подступили горячие слезы.
– Чудовище. Вы просто чудовище, – глухо проговорила она.
– Что же, мадам, раз вы так это воспринимаете…
– Нет, – сказал Анно, – мы все поняли. И сделаем, как вы прикажете.
– Посмотрим, – холодно изрек Мэсло Инч. – Завтрашний день покажет.
Оставшись наедине в арестантской комнате, супруги долго и горько рыдали в объятиях друг друга. Наконец Анно утешил жену и, утирая собственные слезы, произнес:
– Что поделаешь… Мы должны повиноваться.
– Мне нужна моя Пинпин! О деточка, где ты?
– Нет, нет, успокойся. Не надо. Это лишь на одну ночь, вот и все.
– Я ненавижу, ненавижу, ненавижу!
– Конечно, дорогая. Но сейчас мы поступим так, как нам велят.
Анно развернул первый листок и прочел текст, который ему предстояло выучить и повторить перед всем городом:
«Уважаемые сограждане, позвольте мне от чистого сердца и по собственной воле сделать это заявление. Вот уже несколько лет я не стремился улучшать свои достижения. В итоге пострадал не только я сам, но и мои близкие. Стыдно признаться, однако вину за собственные неудачи я перекладывал на других. Теперь я вижу, что вел себя как избалованный, самовлюбленный ребенок. Каждый сам отвечает за свою судьбу. Я горжусь тем, что живу в Араманте, и обещаю вам, начиная с сегодняшнего дня, всеми силами стремиться к тому, чтобы оправдать эту великую честь».
— Что ж, могло быть и хуже, – вздохнул Анно, закончив читать.
Признание Аиры гласило:
«Уважаемые сограждане, многим из вас известно, что не так давно я потеряла сразу двоих детей. Боль утраты на время повредила мой разум, и я вела себя вызывающе, но теперь раскаиваюсь и стыжусь этого. Прошу вашего прощения и снисхождения. Обещаю впредь проявлять должную скромность, соблюдая приличия, подобающие жене и матери».
Госпожа Хаз швырнула бумагу на пол.
– Чтобы я сказала такое!
Супруг поднял исписанный листок.
– Это всего лишь слова.
– О, мои детки, миленькие, – запричитала Аира, опять заливаясь горькими слезами. – Когда же я снова обниму вас?
Глава 23
Гроза Песчаных Равнин
Бледные лучи рассвета разбудили спящих детей, и первым же звуком, который они услышали, стала мелодия марша; зары все так же шагали через край – и все так же, без криков, падали вниз. Троица в ужасе подошла к пропасти. Далеко внизу русло реки побелело, точно заметенное снегом, разве что среди мнимых сугробов тут и там поблескивало золото. Прекрасные лицами, улыбчивые воины продолжали валиться будто подкошенные, и с каждой минутой лилейный поток набирал полноту, а главное, высоту. Настанет миг – и кто знает, как скоро, когда бездна переполнится и колонна беспрепятственно перейдет на другой берег по еще не остывшим телам.
Дети без лишних слов развернулись и, пользуясь бодрящей прохладой утра, зашагали по Великому Пути обратно в Арамант.
Голос Поющей башни Кестрель привязала к золотой ленточке, которую выплела из своей косички, и повесила на шею, под кофточку. Серебро нагрелось на теле и приятно щекотало кожу. Дорога назад незаметно, сама собой настроила близнецов на мысли о доме, о родителях и Пинпин, и на душе у них повеселело. Появились даже лишние силы, чтобы ускорить шаг, хотя Бомен и без того торопился, часто повторяя:
– Мы должны, должны успеть раньше их!
