Александр Бурцев - Народный быт Великого Севера. Том I
He знает дура, за что хвататься, оставляет бочку и бегом бежит за собакой. Но пока она догнала собаку и отняла втулку, пиво все и вытекло из бочки; в клети точно пруд. Что ж теперь делать: и пива нет, и клеть мокрехонька. Вдруг ей приходит на ум: ведь есть еще у меня полмеры хорошей пшеничной муки. Взяла она муку и посыпала на мокрый пол. Пришел домой женин муж, а она пред ним: «муженек, муженек! я поймала собаку в огороде, привязала ее к втулке пивной бочки и наказала было, а она шельма этакая сорвалась, вырвала втулку, и пиво вытекло; но беды нет никакой: я посыпала на пол пшеничной муки». Что же теперь делать мужу? Не знает он, смеяться ли, или браниться.
Лично мною записано в Вологодской губ.
ДВА БРАТА
Не в которой деревне жили два брата, они и разделились но разделу. Один жил бедно, а другой богато. У бедного не было ни дров, ни лошади и пошел он к богатому брату просить лошади и дал богатый брат ему лошадь. Забыл бедный попросить хомута и не смел подти прошать вдругоредь и привязал лошадь к головицам хвостом; поехал по дрова, нарубил воз порядочный, поехал домой, приехал под окно к се6е и хотел вздернуть на наземь, но в то время подворотка помешала: лошадь вздернула и хвост себе оторвала. — И не смеет он к брату вести лошадь. Наконец пошел он к нему и сказал: я у твоей лошади хвост оторвал. Брат на него осердился: вот я пойду просить на тебя суда к Шемякину.
И пошли они оба. И выпросились они на квартиру ночевать к богатому мужику. Богатый с богатым угощались, а бедный спать лег не евши. Под полатями же лежал младенец. Бедный ворочался, ворочался и с полатям вместе упал и младенца задавил. Тогда и другой богатый захотел на него просить и пошли все вместе. И дошли они до города, а в этом городе был высокий мост, а под мостом ездили на лошадях. Бедный пошел этим мостом и хотел скочить с мосту, чтобы убиться. Когда он скочил с мосту, в то время отец с сыном выезжали из-под мосту и бедный упал прямо им в сани, сына у старика убил, а сам не убился. Тогда старик вместе с двумя богатыми тоже пошел просить на него.
И пришли к судье Шемякину все четверо, а бедный взял большой камень и завязал в платок. И стал его брат обсказывать об своей лошади. В это время бедный поднял платок с камнем и погрозил им судье, а судья подумал, что тот ему сто рублей денег сулит, и рассудил так, что покуда хвост у лошади не вырастет, и пущай бедный лошадь у себя. Потом стал обсказывать второй богатый об своем младенце, а бедный опять камнем погрозил и судья Шемякин рассудил так: ты дай ему свою жену, так он и сделает тебе другого младенца. А старика, у которого убит был сын, рассудил так: ты, дедка, встань на мос(т), а он пущай едет на лошади из-под мосту, и скачи прямо на него. Старик скочил с мосту, на бедного не попал, а сам убился, а бедный и поехал преспокойно домой.
РОТОЗЕЙ ВАНЬКА[27]
От чего ему такое прозванье пошло, как он клада искал и где клад нашел
О святках набралося в избу к дяде Иринею, парней и девок видимо невидимо. Пришли, стали почесываться, никто слова не вымолвит. Здорово ребята, — молвил им дядя, — по добру ли по здорову?
— Все по добру по здорову, дядюшка, отвечал один парень посмелее, вишь ты, мы на святках погуляли, да такая мятелица поднялась, что зги Божией не видно; так вот мы пришли к тебе в избу отогреться.
— Рад гостям, — сказал дядя Ириней, — отогревайтесь, кто на печи, кто на полатях.
— Да, вот что еще, дядя, сказал тот же парень, почесывая затылок, — ты человек умный, добру нас учишь, а мы за то тебе спасибо, — и уж куда хорошо говоришь, так в душу и просится, а вот в соседней деревне гуторят, что ты на все руки: мастер сказки рассказывать, — а еще мы от тебя ни одной не слыхали.
— Что же сказку вам что ли, молвил дядя Ириней; таким добрым ребятам ни в чем не откажу; но только чур, сказку дослушать до конца, да не перерывать, а иначе что, у меня сказка не сказка, а быль на сказку похожа, кто до конца не дослушает, тот словно ничего не слыхал. Наколи-ка лучины побольше Федька, а ты Матрена, смотри за светцем, да прибавь воды в шайку, вот недалеко от нас деревня вся дотла сгорела, от того что Маланья забыла воды под светец поставить; ей муж толковал: поставь воды под светец, ну, неравно уголь в подполицу попадет — долго ли до греха? А она ему в ответ: — эх Никитич, да что я мертвая что ли сижу? ну упадать лучина, затопчу вот и все тут. — Так она говорила, да не так вышло: раз мужа не было дома; Маланья засветила светец и села, словно порядочная, пряжу прясть, и навалила вокруг себя пакли; пряла, пряла, — да и вздремнула, да. так сладко, сладко… а тем часом лучина нагорела да и свалилась, шайки под нею с водою не было, лучина на пол, да зажгла паклю, а пакля пошла драть; проснулась Маланья, видит пол горит, так и обмерла, чем бы схватить воды, или квашни, чтобы чем попало затушить, баба выбежала на улицу и ну кричать но всей деревне — батюшки светы! батюшки светы! добежала до конца деревни, все кричит: — батюшки светы! — Вышли миряне, спрашивают у ней, — что такое? — а Маланья знай свое, мечется из стороны в сторону, да кричит: светы! Уж тогда догадались, когда полымя хватило из окошка, тогда поднялась вся деревня, туда сюда, кто за ведерко, — нет ведерка — сватья взяла; кто за багор, — нет багра — ребята Бог весть куда затащили; пока кто за тем, кто за другим, занялась другая изба, потом третья, так вся деревня и сгорела. Ну, что! как ты думаешь, Матрена?
— Ну, что тут думать, дядюшка, — отвечала Матрена, — вестимо дело, Божий гнев!
— Вот ни дать ни взять и Маланья тоже ответила, молвил дядя Ириней, когда соседи стали корить, что от ее лучины они но миру пошли; да только знаешь, что один сосед ей на это сказал, мужик быль умный, а вот что: — правда твоя, Маланья, что Божий гнев быль, а знаешь ли за что на тебя Божий гнев быль, за то, что сама была не опаслива и нас и себя погубила: Береженого и Бог бережет! Ну, Матрена, не ленись, налей шайку пополнее, да пододвинь под самую лучину, чтобы с проком было.
— Вестимо дядя, толковала Матрена, — на грех мастера нет.
— Врешь, дура, это только старые девки говорят, что на грех мастера нет; есть мастер, это сам человек; уж нет такого другого мастера и на грех и на спасенье, как сам человек.
— Так, дядюшка, промолвила сватья Хавронья, правду ты говоришь; да ведь кого Бог помилует? вот ты знаешь, полгорода сгорало, а у Архипа дом цел остался и до сих пор стоит; а кругом все обгорело — пустырь пустырем. Ну, от чего так? уж такой, видно, положен предел, что полгороду сгореть, а Архипову дому остаться.
— А знаешь ли сватья, от чего Архипа Иванова Бог помиловал? от того, что Архип Иванов мужик умный; и Богу молится, да и сам не плошает. Вот я тебе расскажу, как дело было: в доме городничий требовал от домохозяев, чтобы на всякой кровле стоял чан с водою, а возле чана длинный шест с навязанною мочалою; вот кто сделал, а кто нет; кто поставил чан рассохший, налил воду, а вода вытекла, кто и совсем воды не налил; стоит себе чан пустой; ведь городничему не на каждую крышу взлезать, да смотреть: налит ли чан водою. У Архипа Иванова было иначе; выбрал он, правда, старый чан, да плотный, отмочил его, поставил на крыше, налил в него воды, да еще золицы горстей пять прибросил, чтобы вода не гнила; а возле положил длинный, длинный шест с мочалой, да еще вымазал его дегтем и высушил на солнце, ради прочности. Бывало каждое Воскресенье Архип Иванов после обедни и лезет на крышу: все осмотрит, и если вода усохнет, дольет чан и пойдет себе в избу; а соседи бывало на него зубы точат, да скалят:
— Ну, полез Архип на крышу в чану окуней ловить. А Архип и слышал, что смеются, да мимо ушей пропускал. Да завел он в доме еще такой порядок: взял топор, багор, веревку, да полдюжины больших рогож, да ведерко, да длинную веревку, да железную лопату и все положил в особую конуру и строго запретил домашним не замать, на какую бы то потребу не было.
Летом была сильная жара; все высохло, словно трут стало; ночью собралась гроза и ударила в соседний дом, дом загорелся: пошла тревога в городе; пока приехали трубы, галки от ветра так и полетели во все стороны; полетит, полетит через улицу, да бряк на крышу, то один, то другой дом загорится в разных местах; так, что пожарные не знают куда и кинуться, а Архип, Иванов, не крича, не спеша, тотчас распорядился, взял рогожи, обмакнул их в воду и повесил на дом, с которой стороны ветер был; одного сына поставит у колодца и говорит: — Ты, Петрушка, с места не сходи, все воду качай; а другому дал в руки ведерко и говорит: а ты, Павлушка не зевай, то и дело из ведерки на рогожи плескай. Бабам дал в руки багор, да лопату и промолвил: — если головня упадет, то одна оттаскивай дальше багром, а другая или водой, а не то место землей забрасывай, — брату дал в руки топор, да велел от соседнего двора забор валить, чтоб огонь по забору не перешел; сам же полез на кровлю, смотрит, уже на крыше две, три головни ветром раздувает; слова не молвя, Архип за шесть с мочалом, помочил в чану и на головню, головня погасла, потом помочил еще, да хвать другую; а меж тем пожар от часу сильнее, галки так и летят на крышу, а Архип, и усом не ведет, то ту, то другую прижмет мокрой мочалой, и поминай как звали; так прошло час, другой, а кругом огонь так и дерет; воды в чану не стало хватать: Архип. спустил с крыши веревку, кричит: Павлушка, принеси-ка мне ведерко, другое — пока чана не наполнил. — Так он до полночи промаялся, — пока не перестало гореть. Так вот за что Бог его помиловал, за что и дом Архипов до сих пор стоит, хотя кругом пустырь пустырем! — Ну да все это присказка, а сказка еще будет впереди; да какую сказку вам рассказать; вот эту что ли:
