Уильям Хорвуд - Сказки под ивами
С одной стороны моста, у стоявшей прямо на берегу таверны «Шляпа и Башмак», собралась толпа местных жителей, пришедших сюда, как и было договорено, чтобы принять участие в акции протеста. Многие привели с собой жен, сестер, матерей и даже детей. Завидев приближающийся катер, эта компания издала приветственный клич, в поднятых руках мужчин замелькали в воздухе палки, дубины и удобный в рукопашной схватке сельскохозяйственный инвентарь.
Тоуду не слишком-то понравился воинственный настрой истосковавшихся по настоящему мужскому делу людей. Но еще больше он испугался, поняв, что идею мирной акции протеста можно смело похоронить. Бросив взгляд на другой берег, он увидел, что защитники правопорядка тоже не намерены сидеть сложа руки.
На противоположном конце моста собралась немалая компания слуг судейского поместья: егеря, садовники, конюхи и прочие работники усадьбы. С их стороны над рекой разносились ответные крики — оскорбительные как для Тоуда, так и для его союзников.
Многие из судейских слуг — в основном крепкие, внушительно выглядевшие молодые мужчины — также были вооружены разным холодным оружием. Более того, у егерей в руках были охотничьи ружья двенадцатого калибра! Судя по всему, дело свое эти люди знали, были уверены в себе и без опаски отвечали на крики приветствия в адрес Тоуда свистом и бранью по тому же адресу.
Тоуд понял, что оказался в центре перепалки. С одной стороны его приветствовали и ободряли, с другой — костерили на чем свет стоит. Но еще больше его огорчил вид стройных рядов полиции, занявшей позицию на мосту, — с целью поддержания хотя бы видимости порядка и недопущения кровопролития.
Мужественны и решительны были лица хорошо вооруженных и прекрасно обученных констеблей. Но не было на них в этот раз выражения чуть презрительной безучастности. Наоборот, оказавшись между двумя враждебно настроенными толпами, они с такой злостью смотрели на Тоуда, словно он один был зачинщиком и организатором всей этой заварухи.
Отступать было некуда. Как бы ни хотелось сейчас Тоуду развернуть катер и на всех парах скрыться на речных просторах, возможности для такого маневра он не видел. Во-первых, позади его судна на реке показались плоты с поддерживающими его горожанами; пройти мимо них безопасно было бы затруднительно. Во-вторых, там же появились и полицейские ялики, которые уж точно не стали бы обеспечивать Тоуду беспрепятственный проход вниз по течению. Не видя другого выхода, Тоуд направил катер к берегу, причалив у самого моста с дружественной ему стороны. К месту швартовки тотчас же бросились несколько констеблей. Они накрепко привязали швартовые канаты, а двое из них — во главе со старым знакомым Тоуда, комиссаром полиции, — поспешили выволочь перепуганного и несчастного капитана на набережную и пригрозили ему парой сверкающих на солнце, жадно разинувших пасти наручников.
Впрочем, комиссар полиции был не настолько глуп, чтобы не понимать, что арестовывать Тоуда на глазах воинственно настроенной толпы бунтовщиков было бы не слишком разумной затеей.
— Мистер Тоуд, — обратился комиссар к задержанному, намеренно повышая голос, чтобы перекрыть ропот толпы, — я надеюсь, что это дело будет закончено мирно и в самое ближайшее время. С вашей стороны, полагаю, было бы абсолютно неразумным дальнейшее провоцирование сил правопорядка на применение жестких мер. Я готов предоставить вам возможность поговорить с вашими сторонниками. Рекомендую вам обратиться к ним с призывом разойтись по домам и не начинать беспорядков.
Тоуд и рад был бы последовать этому совету, а затем скрыться от позора куда глаза глядят, но латберийцы поспешили сделать вывод, что их любимца уже арестовывают, и, сомкнув ряды, стали приближаться к месту, где стояли комиссар и задержанный Тоуд. Цепь констеблей, преградившая им путь, никак не успокоила, но, наоборот, еще больше разозлила бунтовщиков.
Но хуже всего было другое: именно в эту минуту Тоуд осознал, что не кто-нибудь, а сам комиссар полиции уговаривает его обратиться с речью к народу. Более того, этот его извечный враг даже приказал полицейским оттеснить людей и обеспечить Тоуду безопасный проход к середине моста, откуда его голос был бы слышен лучше всего. Все страхи мгновенно вылетели из его головы, оставив в ней лишь чувство необычайной легкости. Что могло лишить Тоуда рассудка вернее, чем предоставленная аудитория, к тому же благожелательно настроенная? Крики поддержки и ободрения с латберийского берега окончательно вскружили ему голову, напоив его допьяна гордостью и самодовольством. Забыв обо всех опасностях и страхах, Тоуд рвался выступить с речью.
— Умоляю тебя, Тоуд, будь благоразумен! — кричал ему вслед вылезший на берег Крот. — Прошу, не говори ничего слишком провокационного!
— Провокационного? — переспросил Тоуд, залезая на перила моста, откуда его должно было быть видно лучше всего. — Я непременно буду провокационен — как никогда!
Толпа с ликованием встретила столь глубокомысленное и благоразумное заявление, а констеблям оставалось лишь беспомощно переглядываться: стаскивать Тоуда с перил, не рискуя уронить его в реку, не представлялось возможным, а такой исход дела был чреват серьезными беспорядками.
— Кто, скажите мне, кто из обычных, самых добропорядочных граждан Латбери не будет спровоцирован зрелищем этих громил и сторожевых псов на другом берегу реки? — во всеуслышание объявил Тоуд.
Это заявление Тоуда заставило замолчать даже самых неугомонных слушателей. Все задались вопросом: станет ли смельчак и дальше говорить в том же духе? Сам Тоуд, которого распирало от гордости за самого себя еще секунду назад, вдруг оглянулся и увидел мрачно-угрожающие физиономии судейских слуг по другую сторону моста. На сей раз они показались ему излишне близко стоящими, излишне сильными, излишне решительными… На миг в голове у Тоуда мелькнуло: один отчаянный прыжок — и при некоторой доле везения ему, быть может, удастся если не с достоинством покинуть поле боя, то хотя бы спасти собственную жизнь.
В этот самый момент с дружественного берега до него донесся ободряющий возглас, заставивший Тоуда вновь забыть об опасности:
— Вы — мужественный и благородный джентльмен, мистер Тоуд! Вот здорово, что вы решили высказать правду в глаза этим свиньям!
Эта не слишком обдуманная и корректная реплика принадлежала Старому Тому, давнему приятелю Тоуда по пирушкам в «Шляпе и Башмаке». Такие слова, разумеется, были поддержаны одобрительными возгласами, которые, как мы прекрасно знаем, пьянили Тоуда сильнее, чем самый крепкий эль, подававшийся посетителям таверны.
— Свиньи и негодяи — вот они кто! — завопил Тоуд, не нуждавшийся больше ни в каких одобрениях. — Скоты душой и телом, думающие только о том, как нагнать на людей страху своими ружьями и дубинами.
— Мистер Тоуд, — перебил оратора комиссар полиции, который не мог не признаться себе в том, что попытка избежать неприятностей привлечением Тоуда на сторону блюстителей порядка потерпела полнейшую неудачу. — Мистер Тоуд, я вынужден немедленно вас арестовать…
— Слушайте все! Вы слышите голос самой коррупции! — воззвал Тоуд, в безумном порыве решивший полюбоваться собой, сколько удастся. — Слушайте того, кто пытается при помощи стражей порядка, подчиненных ему по службе, защитить тех, кто присвоил себе общественные земли!
Крики, встретившие это заявление, заглушили все вокруг. С одной стороны моста раздавались вопли праведного гнева, с другой — рев ярости и злобы. Обе толпы двинулись на мост и так сдавили полицейское охранение, что руки констеблей, потянувшиеся к Тоуду, чтобы стащить его с перил, бессильно опустились.
— Но, друзья мои, — патетически завывал Тоуд, — их темницы не подавят нас, ибо свобода она и есть свобода, а их кандалы не смогут остановить нас, ибо свободная воля не ведает ограничений!
— Свобода! Воля! Избавление от гнета и произвола! — слышалось с одной стороны на фоне глухого, угрожающего ропота с другой.
Уловив общее настроение, Тоуд повел еще более дерзкую речь:
— Ружья, защищающие трусость, не остановят нас, ибо нельзя срубить вечное дерево свободы. Даже сама смерть не сможет отнять у нас мечту о свободной стране!
— Ура! Да здравствует мистер Тоуд!
Этот последний возглас, пусть не столь громогласный, как многие другие, но все же достаточно звучный, чтобы быть услышанным почти всеми присутствующими, был издан не кем иным, как Кротом. Он был так потрясен дерзким красноречием друга, что вслед за ним потерял всякое чувство осторожности и пиетет перед стражами закона.
Это неожиданное проявление поддержки мятежного Тоуда со стороны того, кого комиссар полиции не без оснований считал вполне законопослушным гражданином, переполнило чашу терпения полицейского начальника. Совершив одну ошибку и показательно не арестовав Тоуда, когда это следовало сделать, а затем усугубив ошибку позволением этому несносному животному и опаснейшему рецидивисту выступить прилюдно и раззадорить своих сподвижников, комиссар полиции решил устроить показательный арест как нельзя лучше подходящего для этой цели Крота, а для большего эффекта — и его Племянника, Барсука с Внуком, и, разумеется, Мастера Тоуда.
