Нил Шустерман - Глаза Мидаса-младшего
Кевин знал, что Джош думает примерно о том же, но никто из них не произносил этого вслух. Если не обсуждать своих страхов и продолжать путь, все будет в порядке. Чем дольше друзья шли, тем сложнее было повернуть назад — за спиной раздавалось слишком много страшных звуков.
Спустя, казалось, вечность деревья начали редеть и наконец сменились колючими кустами и зазубренными камнями. Луна, как тыква, висела на горизонте, а на противоположном краю неба несмело обозначился рассвет. Было около половины шестого, когда мальчики отважились передохнуть на плоском гранитном плато.
Кевин взглянул на вершину горы, выбивая песок и камешки из своих безнадежно испорченных кроссовок. Было еще далеко.
— Я даже не знаю, кто глупее, — сказал Джош. — Ты, потому что додумался до этой дурацкой затеи, или я, потому что пошел с тобой.
Друг прислонился к холодному камню, пытаясь восстановить дыхание:
— Мы почти добрались, — сказал он. Восход меж тем не терял времени. Кевин уже видел нечеткую красную полоску там, где взойдет солнце.
— Ты знаешь, я подумал, — сказал Джош, — может быть… если на восходе здесь что-то произойдет, вдруг нам не нужно этого видеть?
— Мне казалось, ты в это не поверил.
— Я и не верю. Но все же…
Кевин представил себе, что может случиться. Их волосы поседеют. Они навеки ослепнут. Без чего-то шесть утра, после бессонной ночи, можно было поверить почти во что угодно.
— Не-а, — протянул мальчик. — К тому же, если бы нам нельзя было здесь находиться, что-нибудь уже остановило бы нас.
— Ты хочешь сказать, убило бы, — поправил Джош.
Тут они снова это услышали, четче, чем раньше: мерный топот ног и тяжелое дыхание — как животное, огромное четвероногое животное. Друзья замерли и вгляделись вниз, в темноту.
Прежде, чем они что-либо увидели, Кевин почуял тошнотворно-сладкую вонь гниющих фруктов. Он немедленно определил животное по его запаху:
— Это Бертрам!
В тридцати с чем-то ярдах внизу раздался далекий удивленный голос:
— Кто тут?
Теперь мальчики видели — их было двое. Хэл и Бертрам осмелились вдвоем забраться на гору и теперь смотрели на двух друзей с отвисшими до колен челюстями.
Бертрам сжал кулаки и стиснул свои ослиные зубы:
— Мидас! Если вы с Уилсоном доберетесь до вершины раньше нас, вы покойники!
Кевину этого хватило:
— Пойдем! Шевели задницей! — Мальчик практически потащил друга вверх по склону. Это был их поход, и лучше было умереть, чем позволить хулиганам себя обойти.
Вершину, прежде столь далекую, теперь, казалось, можно было потрогать рукой. Гора кончалась острым пиком, похожим на ведьминскую шляпу, но самая верхушка была плоской и, похоже, достаточно широкой, чтобы кто-то мог на нее встать.
«Этим кем-то буду я!» — думал Кевин, снова и снова поднимая свои гудящие ноги, забираясь все выше и выше.
Кусты, за которые можно было цепляться, кончились, остались только острые камни. Бертрам вопил: «Трупное мясо, вот вы кто!»
Мидасу было наплевать. Его бил озноб, а кончики пальцев начинали чесаться. Он и вправду залез на гору! Усталость и страх вдруг куда-то пропали. Осталось только желание коснуться вершины Гномона. Он наклонялся, чтобы помочь другу, а тот подсаживал его, если впереди было не за что ухватиться. Мальчики были идеальной командой, и теперь нетерпение переполняло каждого из них. Кевин еле отстоял свое право идти первым.
— Если мы это сделаем, — сказал друг, — сразу войдем в легенды. Всю жизнь в героях будем ходить.
Хулиганы сокращали дистанцию, вися у Джоша на хвосте, крича и переругиваясь: каждый винил другого в том, что они шли слишком медленно.
Четыре мальчика приникли к скале в самой крутой части спуска, и Кевин впервые увидел, какой высокой и опасной была гора. Стоит ноге соскользнуть — и он, пролетев несколько сотен футов, упадет на острые камни. Страх только усиливал его энтузиазм. Видели бы сейчас родители своего сына — их бы удар хватил. Кевин рассмеялся бы, но никак не мог восстановить дыхание.
Алый горизонт расцвел ярко-синей полоской восхода, и ночь улетела прочь с завывающим ветром, налетевшим на мальчиков, когда они покоряли последние несколько футов Божьего Гномона. Солнце иногда выглядывало из-за горизонта, обозначая границу дня и тени. Хулиганы ползли гуськом прямо за Джошем и оставили попытки залезть первыми. Теперь им достаточно было залезть, и точка. Внешний мир как будто исчез, остались только четыре скалолаза и нечеловечески крутая гора.
Ветер пробирал Кевина до костей, бил его усталое тело. Он дул ему в лицо, так что слезились глаза. А сверху облака меняли форму и летели быстрее, чем мальчик когда-либо видел.
Он поднял правую руку, изо всех сил вытягивая ее вверх, и наконец, после восхождения длиной в целую ночь, кончики его пальцев коснулись плоской вершины Божьего Гномона. Кевин поднял левую руку и подтянулся, чтобы оглядеть вершину.
Когда глаза искателя приключений поравнялись с верхушкой Гномона, первые лучи солнца ударили из-за горизонта, с каждой секундой все набирая мощь. Они упали на его спину, согревая закоченевшую шею. Яркий свет заставил тень кудрявой белокурой головы Кевина пересечь гладкую, как поверхность стола, вершину Божьего Гномона. Да, она была похожа на маленький, круглый и гладкий каменный стол, не больше трех футов в ширину.
Даже со своим плохим зрением, мальчик мог сказать, что вид был великолепным. Горы под ним сменялись покатыми холмами и пустыней, все еще укутанной тенью. За пустыней был туман, могущий скрывать что угодно — близорукость не давала ничего разглядеть.
— Ну как там? — прокричал Джош, заглушая вой ветра.
— Ты что-нибудь видишь? — проорал Хэл.
Кевин посмотрел на гладкую поверхность. На ней что-то было! Что-то маленькое и блестящее, огненный шар, который захватывал солнечные лучи, менял их цвет и отбрасывал их на вершину горы — но слепящие солнечные блики мешали понять, что это.
— Ну, что там, Мидас? — заорал Бертрам. — Не тяни!
Мальчик зажмурился и поднялся еще на дюйм, так, что его голова загородила солнце и предмет оказался в плену у его тени. Вещь, казавшаяся до этого бесформенной, теперь приобрела очертания, которые Кевин сразу узнал:
— Это… это очки!
— Эй, хватит издеваться! — крикнул Хэл.
— Нет, правда! — Это были солнечные очки, темные и модные. Их линзы были единым щитом в черно-золотой оправе, похожим на лобовое стекло машины. Серебристые линзы, казалось, искрились всеми цветами, как северное сияние.
«Кто-то сюда уже забирался, — подумал покоритель вершины. — Вместо того, чтобы вырезать свои инициалы, он решил оставить в доказательство очки».
Когда Кевин протянул через Божий Гномон руку к очкам, у него заложило уши от ветра и осознание, которое мальчик гнал от себя всю ночь, наконец овладело им.
Что он здесь делает? Он может упасть! Он может умереть! О чем он только думает? Паника вопила в нем на тысячу голосов, перекрикивая ветер, требуя немедленно отсюда убраться и вернуться в лагерь.
Но мальчик все равно хотел эти очки. Пусть они будут призом за то, что он первым долез до вершины. Кевин переборол свой ужас, подцепил очки указательным пальцем и подтянул к себе.
— Мы тоже хотим туда забраться, Мидас. С дороги! — потребовал Бертрам.
— Секунду! — Мальчик пристально осмотрев очки. Они были последним писком моды и явно стоили очень, очень дорого. Он надел их, заложив гладкие черно-золотые дужки себе за уши.
Темнота.
А потом забрезжил свет, и глаза начали привыкать к темным стеклам. Но приспособиться пытались не только глаза. Казалось, линзы прояснялись и добавляли четкости, подстраиваясь под нового хозяина. Солнечные очки каким-то непостижимым образом подходили для зрения Кевина. Они были идеальны — правда, немного великоваты, но все равно — круче некуда.
Теперь открывающийся с горы вид предстал мальчику во всем своем великолепии. Он видел линии дорог, маленькие, как мухи, точки — должно быть, это были машины. Туман за пустыней теперь превратился в еле различимый на горизонте горный массив. Одинокая тень Божьего Гномона серым треугольником прорезала пески, а ее кончик лежал на крошечной каменной щепке, стоящей торчком, как вихор, среди далеких гор.
— Я вижу его! — крикнул Кевин, сам себе не веря.
— Кого? — спросил друг.
— Трон Сатаны! Точно как сказал Киркпатрик! Как он сказал!
— Как ты можешь что-то видеть? — поинтересовался Хэл. — Ты слепой, как крот!
Джош долез до вершины и вгляделся вдаль:
— Ничего не вижу! Слишком много тумана!
Мидас попытался залезть повыше, чтобы и вправду встать на вершину Божьего Гномона, но этому не суждено было случиться. Он поторопился, слишком резко дернулся и потерял равновесие.
Кевин упал на Джоша, обрушившегося на Хэла, подмявшего под себя Бертрама — и четверо покатились по каменистому склону, стукаясь о камни и друг о друга, пока, пролетев добрых пятьдесят футов, не впечатались в плато.
