Дмитрий Емец - Таня Гроттер и колодец Посейдона
Джейн Петушкофф висла у Пуппера на руке и не отпускала ни на шаг. Она, видимо, твердо решила, что не даст Гурию возможности поговорить с Таней наедине.
Ужин прошел весело. Хотя бы потому, что на нем не было взрослых. Тетя Настурция обсыхала после минерального фонтана. Кощеев, Тиштря и Графин Калиостров, шастая по школе, плели интриги. Склепова отправила целый эскадрон купидончиков мешаться и путаться у них под ногами, однако большой надежды на купидонов не было. Сложно поверить, что три таких старых хмыря – по жизни, а не по происхождению – могли влюбиться во что-то, кроме мешка денег, даже если нашпиговать их стрелами, как кактус иголками.
Грызиана Припятская тоже не явилась на ужин, который старшекурсники давали невидимкам. Она брала интервью у Усыни, Горыни и Дубыни, надеясь у них выведать, что произошло с преподавателями Тибидохса. Однако богатыри лишь громко ржали, ковыряли в зубах говяжьми костями и на все вопросы отвечали, что «нiкого нема».
Почему Усыня, Горыня и Дубыня не сгинули вместе с циклопами и преподавателями, вообще было загадкой.
– Неудивительно, что колодец их не втянул. Они такие ослы, что прямо чистые дети! – заявил как-то Ягун.
– Не любишь ты детей, – хмыкнул Ванька.
– Кто? Я не люблю детей? Это ты мне говоришь, маечник? – возмутился Ягун. – Я их просто обожаю, но только в трех видах: жареном, вареном и спящем. Во всех прочих видах детей надо держать в клетке, через которую пропущен ток. Дети – это мухоморы жизни.
– Ягун, ты тоже был шустрым ребенком, но в клетке не сидел, – заявил Ванька.
– Меня надо было еще поймать. Я был шустрый, как бешеный таракан, и такой же деловой, – ностальгически сказал Ягун.
Однако у версии, что Горыня, Дубыня и Усыня не исчезли из-за своей глупости, были и противники. Например, Таня. Она утверждала, что, если разобраться, циклопы тоже были не гении, что не помешало им сгинуть. Она предполагала, что тут есть иная, важная причина, в которой нужно еще разобраться.
Кэрилин Курло за ужином то хохотала, то плакала. Она оказалась особой крайне эмоциональной. Шейх Спиря порывался рассказывать анекдоты, перескакивая с арабского на русский. Анекдотов Спири так никто и не понял, зато смеялся он крайне заразительно. Так заразительно, что Верка Попугаева даже простудилась.
Пуппер с дальнего конца стола грустно смотрел на Таню и, невпопад отвечая на вопросы Джейн, обсасывал куриное крылышко. Рита Шито-Крыто три раза исчезала неизвестно куда и три раза появлялась неизвестно откуда. Жора пытался заговорить с Леной Свеколт, однако та не обращала на него внимания, зато с большой тревогой смотрела на Шурасика, одичалого и грустного, который боялся оставаться один в магпункте и вообще боялся всего и всех. Он не помнил даже своего имени.
– Хех! Женщины любят страдальцев, если, разумеется, у тех хватает ума страдать романтично и без нытья! – сказал Кате Лотковой Баб-Ягун.
– Ага… Передай мне, будь любезен, пирожное! – попросила Катя.
Ягун передал ей пирожное и с тем же замечанием обратился к Тане. Ему не нравилось, когда его хорошие реплики протухали без отклика. Таня же, как собеседница, была для Ягуна предпочтительнее Лотковой, да и понимала его лучше. Вот только любил он все равно Катьку. Ну не странно ли, что любовь и дружба находят разных адресатов?
– Ты Жикина давно видела? Странный он какой-то стал, – продолжал Ягун.
Таня кивнула, соглашаясь. Ее саму удивляло, как резко изменился Жикин. Лицо обрюзгло и похудело. Возле рта обозначились обвисшие мешочки. Когда он морщился или кривил рот – выходило как-то особенно неприятно.
– Прямо совсем другой человек, – сказала Таня.
– То-то и оно, мамочка моя бабуся! Это только кажется, что люди меняются медленно. Иной человек двадцать лет с одним лицом ходит – и время его не берет, а потом какой-то месяц-два – и совсем другой. Не узнаешь.
– И что, как ты думаешь, людей портит?
– Все портит. Скорбь, горе, особенно большое – это само собой. Часто успех портит. Зажирается человек, мельчает. Душа жирком подергивается. В глазах и в тех жир булькает.
– А у Жикина какой успех? То, что он тест лучше других прошел? – спросила Таня.
Ягун пожал плечами.
– Вот уж не знаю. Странные порой штуки происходят. Взять хоть Шурасика! Ты же его видела? Ходит как тень, ничего не помнит. Жестикуляция новая появилась. Тест провалил. И еще одна вещь меня озадачивает. Никому не скажешь?
– Не-а.
– Я, мамочка моя бабуся, люблю народец подзеркаливать. Вроде как ныряешь с вышки и теряешься в чужом сознании. Образы, мысли, скрытые желания, страхи. Это раньше Шурасика невозможно было подзеркалить. Ползешь по льду – и ни одной трещинки. Даже ночью. Не пускает в сознание – блоки ставит. А теперь подзеркаливай – не хочу. Зато в сознании точно кто с тряпочкой походил: все важные места затерты. Странно, да?
– Странно. А Жикин?
– А Жикин раньше прозрачный был как стеклышко. Самовлюбленные петухи – они все прозрачные… Зато теперь Жорик как танковая башня стал. Хоть зубами грызи, хоть головой стучись – дохлое дело.
Таня серьезно взглянула на Ягуна. Она невольно вспомнила свой странный разговор с Жикиным.
– И что ты обо всем этом думаешь? – спросила она.
– Да так, есть одна мыслишка, на троечку с прицепиком… Вот только времени нет ее до конца додумать, – уклончиво ответил Ягун.
Глеб, сидя за отдельным столиком, что-то рисовал, грызя карандаш. Окружающего мира для него словно не существовало. Зато в окружающем мире Глебом очень даже интересовались. Бэд-Фэт-Рэт, ковыряя пальцем в зубах, попытался нагло заглянуть ему через плечо. Бейбарсов, не оборачиваясь, досадливо пошевелил пальцами. Узкий галстук на шее у Бэд-Фэт-Рэта превратился в тонкую серебристую змею, скользнувшую Рэту за ворот. И насколько Таня могла догадываться, змейка была не безобидным ужом.
В целом ужин, как уже отмечалось, прошел недурно. Правда, ближе к концу ужина произошел неприятный инцидент. Прун выпил слишком много пива, и его потянуло на ратные подвиги.
– Эй, рюский мюжик, подойти сюда! – поморщился Прун, поманив пальцем Гуню Гломова.
– Чего? – не понял Гуня. Он всегда включался медленно, зато и выключался долго.
– Ты что, обнаглел, мюжик? Я знаю английский бокс! Я буду щелк-щелк тебя по фэйс! – сказал Прун.
Он отложил сглаздамат и встал в стойку. Гуня неуклюже выбрался из-за стола.
– Гломусик, только не надо крови! Сотвори с ним что-нибудь мирное, – поморщилась Гробыня, укоризненно погрозив Гуне вилкой.
Гуня покорно кивнул. В следующую минуту Прун, завернутый в скатерть-самобранку, сидел на полу и мог вращать только глазами. Во рту у него торчала индюшачья нога, которую Гуня использовал как кляп.
Глава 11
ВОЗЬМИ МЯЧ, ЗАКРОЙ ОРАЛО!
Трибуны постепенно наполнялись. Болельщики прибывали сплошным потоком, о чем сообщали непрекращавшиеся вспышки Грааль Гардарики . Усыня, Горыня и Дубыня, расставленные Семь-Пень-Дыром по секторам, следили за порядком. Чтобы их никто не сглазил, Семь-Пень-Дыр настоял, чтобы гиганты облачились в заговоренные панцири.
Билеты на матч так и не были напечатаны – некому было этим заняться, потому вход автоматически стал свободным. По старой привычке Горыня, Дубыня и Усыня продолжали собирать копченые окорока, ветчину, фляги с вином и все, что имело для них ценность.
Без пяти десять Ягун деловито залез на пылесос и проверил, хорошо ли закреплен в петлице серебряный рупор.
– Раз, два, три… Проба горла, проба языка! Надеюсь, вы меня слышите так же хорошо, как я вас вижу? С вами Баб-Ягун, неунывающий и милый играющий комментатор. Рост сто восемьдесят четыре сантиметра, вес семьдесят два килограмма. Если кого интересует мое личное расписание, запоминайте… Заправка пылесоса – с двух тридцати до трех. Естественно, дня, не ночи. Автографы с трех до пяти. Личное общение с пяти до семи. Деловые встречи с семи до девяти. Свидания с девяти до одиннадцати… Информация для недоброжелателей – этих подленьких, меленьких типов! Запуком в меня можно швырнуть строго с одиннадцати до половины двенадцатого. В это время я всегда надеваю панцирь. А, совсем забыл! Передача записок от поклонниц в любое удобное время хоть купидонами, хоть лично…
Катя Лоткова бросила на Ягуна недовольный взгляд.
– Кать, я же не говорю, что буду их читать. Я говорю «передача записок», – спохватился Ягун и тотчас, вспомнив, что его слушает весь стадион, затарахтел: – Прошу прощения, маги, магессы, магвочки и прочая маглочь!.. Стащено, ясный перец, у Грызианы! Суета и низменные желания на миг пересилили моей души прекрасные порывы. Такое сплошь и рядом происходит с великими умами. Даже самый гениальный человек добрую половину дня находится в плену у собственной глупости. Итак, как вы сказали, называется спорт, ради которого мы сюда собрались? Ах, да, драконбол!..
