Уильям Хорвуд - Сказки под ивами
Через несколько дней на берегах Реки произошло то, что заставило всех окрестных обитателей вздрогнуть и задуматься о своем будущем. Ранним утром, когда жители Берегов Реки только-только отдергивали занавески — посмотреть, что готовит им очередной летний день, — воздух содрогнулся от небывалого рокота. Это шла от Города к лесу колонна тракторов. Многие видели вереницу этих чудищ, переваливающую через Железный Мост. Вскоре со стороны Дремучего Леса послышались визг пил, треск дерева, стук топоров — первые вековые дубы падали один за другим.
Не прошло и нескольких дней, как глубокая, широкая у опушки и острая, как стрела, просека рассекла Дремучий Лес до самого его центра; за считанные дни уничтожалось то, что росло, формировалось, менялось и приспосабливалось к себе и к миру десятилетиями, веками, а может быть, даже тысячелетиями.
До сих пор Барсуку удавалось стойко противостоять обрушившимся на него бедам. Немалую роль сыграли в этом и обсуждения планов спасения с Кротом и Тоудом. Но вид уничтожаемого леса, дровосеков, укладывающих одно дерево за другим, бульдозеров, копающих ямы под первые фундаменты, просто сломил его.
По мере того как просеки приближались к его дому, как исчезали с горизонта кроны самых высоких деревьев леса, Барсук становился все угрюмее и раздражительнее. Внуку Барсука, ожившему вместе с дедом, приходилось совсем тяжело. Он точно так же переживал за уничтожаемый лес, но к тому же был вынужден терпеть ставший совершенно невыносимым характер Барсука. Друзья стали частенько встречать Внука на берегу Реки, сердитого, усталого и жалующегося на то, что Барсук совсем измучил его своим бесконечным брюзжанием и придирками.
Крот, хорошо зная Барсука, его склонность к раздражительности и в то же время способность внимать трезвым, разумным советам и доводам, решил навестить друга как раз в тот день, когда внук Барсука с его собственным племянником собрались погулять вдоль Реки.
Крот постучал в дверь и стал ждать, осматривая тем временем то, что осталось от Дремучего Леса. Смотреть особо было не на что. Радоваться — тем более. От сумрака лесной чащи не осталось и следа, небо и солнце легко проникали сквозь кроны редких остававшихся не спиленными деревьев, из-за которых доносился рев и грохот работающих машин.
Наконец за дверью послышались шаркающие шаги, и хриплый голос неприветливо осведомился:
— Кто там?
— Это я, Крот! — крикнул гость погромче, помня об ослабевшем слухе Барсука.
Хозяин открыл дверь и появился на пороге — в очках на носу, в домашнем халате, непричесанный и неумытый.
— Ты посмотри, что они наделали! — взмолился Барсук. — Ты только посмотри! Что стало с нашим Дремучим Лесом!
Барсук даже не стал переодеваться, не стал запирать входную дверь — и это он, привыкший жить в чаще, знавший все опасности леса и прекрасно понимавший, что здесь всегда нужно держать дверь закрытой на хороший засов.
— Никого здесь больше нет, Крот. Один я остался, — вяло сказал Барсук, заметив удивленный взгляд друга. — Все соседи разъехались кто куда, ласки и горностаи переселились во временные жилища — до тех пор, пока им не построят новые дома. Ладно, пойдем прогуляемся. Эту прогулку ты никогда, слышишь? — никогда! — не забудешь.
Долго еще Крот не мог не то что забыть, но хотя бы на миг отключиться от воспоминаний о тоске и горечи на физиономии Барсука в тот день, когда они гуляли по опустошенным, обезображенным окрестностям.
— Они оговорили наш лес, они утверждали, что деревья здесь стары и непродуктивны, — сказал Барсук. — Многие из них якобы опасны, потому что толстые ветки то и дело ломаются и падают. Ну да, так оно и есть, Крот. Но ведь это обычное дело для любого леса, для самой маленькой рощицы. Ломается ветка, засыхает ствол, дерево падает — но на его место приходит новое. Тис растет быстрее дуба и прикрывает его от излишнего солнца, пока тот маленький. Потом дуб догоняет и перегоняет окружающие его деревья. Его ломающиеся под ветром сучья падают на растущие внизу кусты, но так они дают место и воздух слабым, совсем нежным росткам тиса, пробивающимся сквозь густой подлесок. И так было всегда. Понимаешь — всегда! Мы, старики, должны уступать место под солнцем молодым — и это правильно. Но не так, как здесь. Не так!
Пейзаж вокруг был действительно безрадостным. Старые и молодые деревья были спилены без разбора и отброшены в сторону, чтобы рабочие и машины могли добраться до следующих стволов. До слез трогали все еще отчаянно зеленевшие листья на ветвях рухнувших деревьев. На самых молодых жертвах листья уже начали увядать: никакое упорство, никакая тяга к жизни не могли заменить отсутствие корней и питания. Листья желтели и сохли, словно осень уже наступила — почти на полгода раньше срока. У поваленных деревьев было много сломанных веток: одни сломались под собственной тяжестью, другие — под грузом навалившихся на них стволов. И на каждом изломе, на каждом спиле выступил сок, блестевший на солнце, как слезы умирающего леса.
Барсуку не хватало слов на то, чтобы выразить всю горечь и глубину постигшего его несчастья. Он, знавший Дремучий Лес как никто другой, проживший в нем всю свою долгую жизнь, оказался свидетелем смерти того, чья жизнь была для него не менее важна, чем его собственная.
— Мы, живущие у Реки, сопереживали в основном ей, но ведь Река — это единое целое с той землей, по которой она течет. Частью этой земли был и наш Дремучий Лес.
Крот молча слушал Барсука, не в силах как-то ободрить или поддержать его. Он не мог представить для Барсука пытки страшнее, чем входная дверь дома, от порога которой начинается смерть и запустение.
Барсук оказался прав: этот день Крот не забыл бы никогда, даже если бы очень захотел.
Но ни он, ни Барсук не знали, что самое худшее еще впереди. Еще должно было случиться что-то страшное, чудовищное в своей неотвратимости и коварной внезапности.
Неожиданно затихли лесопильные машины, ушли из леса рабочие. Никто не приходил на работу на следующий день и еще день спустя. Словно смерч пронесся над Дремучим Лесом, поразив его в самое сердце, а затем улетел, оставив после себя страшные разрушения и никаких объяснений.
Прошла неделя, затем еще одна, а вырубка так и не возобновлялась. Питая какую-то слабую надежду, Барсук отправил в Город письмо, потом, не получив ответа, второе.
Лишь на третье послание ему ответили коротко и невразумительно.
Наступил июль, и там, где лежали останки Дремучего Леса, начала пробиваться новая жизнь. Тут и там сверкали свежей зеленью не задетые пилами рабочих тонкие, совсем молодые деревца. Еще ярче заявили о себе кусты, сохранившие в целости корни. Теперь, когда ничто не закрывало от них солнце, они разрастались прямо на глазах, а шиповник, раньше едва заметный на опушке и лесных полянах, даже зацвел, распустив множество розовых хрупких бутонов. И повсюду на каждом шагу из-под поваленных стволов и обломанных веток тянулась к свету трава, кое-где — вперемежку со жгучей крапивой.
Как-то раз, прогуливаясь с Барсуком среди этой странной смеси мертвой жизни и ожившей надежды, Крот вдруг увидел, как сильно постарел Барсук за последние месяцы. Его зрение изрядно ослабло, слух, и раньше не блиставший остротой, почти отказал ему; Барсуку даже пришлось приучиться носить с собой слуховую трубку. Более того, Барсук начал частенько говорить сам с собой, порой часами бурча что-то под нос.
— Барсук! Барсук! — Крот был вынужден кричать, чтобы его услышали.
— А? Да, Крот, тебе чего?
— Из Города нет новостей? Что они еще задумали?
— Пока ясно, что они передумали, и Дремучий Лес… он начинает… начинает опять…
Он оглянулся вокруг, словно ища поддержки, но так и не смог сказать: «Лес возрождается». Барсуку было ясно, что за оставшееся ему время лес не станет таким, каким был раньше. Жизнь Барсука заканчивалась среди разорения и мертвых деревьев. Как бы ни старались, как бы ни торопились малина с ежевикой и другие кусты, они никогда не смогут заменить ему могучей тенистой чащобы древнего леса.
С того дня Крот еще больше стал беспокоиться о здоровье Барсука, так как стало ясно, что, несмотря на явное торжество молодой жизни на вырубленных участках, Барсук был сломлен, подавлен и начинал на глазах сдавать.
— Барсук?
Но Барсук не отвечал; развернувшись, он медленно пробирался по узкой, едва заметной новой тропинке к своему дому, не услышав или не захотев услышать голос друга.
Несколько дней спустя, уже ближе к началу августа, до берегов Реки докатились новости из Города. Привез их Мастер Тоуд, который, закончив обучение, занял весьма перспективное место в финансовом центре Города. Оказалось, что человек, оплачивавший работу лесорубов и строителей, обанкротился и кредиторам пришлось подавать на него в суд. Работы остановились, потому что денег на их оплату не осталось, и никто не мог сказать, когда удастся, и удастся ли вообще, возобновить строительство.
