Уильям Хорвуд - Тоуд-триумфатор
— Знаешь что, Тоуд, — сурово сказал Барсук, — все могло кончиться для тебя гораздо хуже! Да что там говорить, мы все успели привыкнуть к Мадам и привязаться к ней! В любом случае сделать ничего нельзя, даже Прендергаст не нашел выхода. Ведь если ты откажешься пройти через все это, Мадам, без сомнения, возбудит против тебя иск за нарушение обязательства. А учитывая, какие важные персоны на ее стороне, и принимая во внимание все твои прошлые провинности, боюсь, что… Да, я очень боюсь, что…
Тут как раз затрубили трубы и раздались поздравления и радостные восклицания избранных гостей на террасе, подхваченные теми, кто собрался внизу, чтобы присутствовать при Торжественном Открытии и, конечно, при бракосочетании мистера Тоуда, которое справедливо расценивалось как самое значительное событие года.
— Она идет! Смотрите, она идет, под руку с самим Председателем суда!
— Барсук! — взмолился Тоуд в последний раз.
Поняв, что умолять Барсука бессмысленно, потому что тот в ответ лишь сильнее сжал его руку, Тоуд повернулся к друзьям, стоявшим неподалеку:
— Рэтти! Крот! Помогите!
Но они только качали головами, мол, смирись, Тоуд! Епископ с Библией в руках тем временем занял свое место. Рядом с ним стоял начальник полиции. Наконец, опираясь на руку самого Председателя суда, появилась невеста, вся в розовом, белом и абрикосовом.
— Неужели никто мне не поможет? — прошептал Тоуд, блуждая по сторонам диким взглядом, не в силах унять дрожь в руках и ногах. — Неужели никто не сжалится надо мной?
И когда он уже склонил голову, совершенно отчаявшись, нашлось существо, способное в полной мере понять ужас бедного Тоуда. Потому что это существо тоже недавно подвергалось давлению и знало теперь цену свободе, которой Тоуду вот-вот предстояло лишиться. И этому существу лучше, чем кому бы то ни было, было известно, как тяжело и ужасно жить рядом с Мадам.
Только сын Мадам, Граф, мог спасти Тоуда. Молодой и неопытный, наивный и храбрый, юноша увидел мольбу в глазах Тоуда и сделал то, что подсказывало ему сочувствие. Вырвав из рук священнослужителя посох, он одним прыжком оказался перед Тоудом и выкрикнул те самые слова, что когда-то выкрикнул Тоуд в минуту его слабости и нерешительности:
— Свобода, месье! Равенство и братство! Бегите, месье Тоуд! Я вас прикрою. Бегите, пока не поздно!
Тоуд услышал бесстрашный призыв и увидел, кто его провозгласил. Долго упрашивать его не пришлось. Так как все внимание было сосредоточено на его бывшей возлюбленной и Председателе суда,
Тоуд пустился наутек так быстро, как только позволяли его короткие ноги.
По пути он избавлялся от всего, что могло затруднить побег: от гвоздики в петлице, от праздничного пиджака, цилиндра и, наконец, от галстука, чтобы легче было пыхтеть и отдуваться на бегу. За угол Тоуд-Холла, мимо катеров и карет, в ворота, которых он достиг, как раз когда послышался первый крик на террасе. Над головой он увидел предупреждение, повешенное Барсуком. Тоуд, безусловно, понимал всю справедливость этих слов, он чувствовал, что недолго пробудет на свободе.
«…Второго шанса не будет!» Не будет, не может быть, он понимал это. Но пока живешь — надеешься, а пока у него остается надежда, он может постараться сохранить и свободу!
Так Тоуд сбежал со своей собственной свадьбы и бросил Мадам если не у алтаря, то на террасе, что, возможно, еще хуже. И если кто из присутствовавших еще сомневался в правдивости изречения «Ад — ничто в сравнении с гневом женщины, которой пренебрегли», им достаточно было взглянуть на перекошенное лицо Мадам.
— Месье? — робко спросила она сначала.
— Месье?! — И она заплакала.
— Месье!!! — возопила она — и немедленно началась погоня.
Тоуд миновал Железный Мост. Он бежал в Дремучий Лес. У него не было никакого плана спасения, ни средств к его исполнению, лишь всепоглощающее желание избежать уз брака с Мадам, несмотря на все ее действительные и воображаемые достоинства.
А Тоуд-Холл между тем уже ходил ходуном, подстрекаемый Мадам. Все шаферы, сняв бутоньерки, снова стали констеблями. Те, кто умел обращаться с гончими и бульдогами, пустились в погоню, прихватив галстук Тоуда, чтобы дать понюхать собакам. Нарушив самое священное обязательство, какое только может дать джентльмен даме, Тоуд снова стал преступником и снова скрывался от правосудия.
Погоня продолжалась. Последним ковылял Председатель суда, потрясая кулаком, сверкая глазами и крича:
— Вряд ли ему повезет во второй раз!
Всю ночь дрожащий Тоуд скитался по Дремучему Лесу, а погоня меж тем приближалась. О, что за ужасные звуки раздавались со всех сторон в этом гиблом месте, что за кошмарные рожи чудились ему в переплетенных корнях деревьев, как страшно тянулись к нему корявые руки ветвей!
— О, горе мне! Теперь все кончено! — стенал Тоуд.
Однако утром, несмотря ни на что, взошло солнце, и это несколько приободрило Тоуда. Его больше не пугали страшные тени и непонятные шорохи. То предисловие к супружеству, которое ему довелось увидеть, показалось Тоуду гораздо страшнее заключения в Городской тюрьме, суда и окончательного, не подлежащего обжалованию приговора. В них свободы было все-таки больше.
И Тоуд повернулся и пошел к дому Барсука и там, на глазах у опечаленных друзей, сдался властям.
Только с одним из присутствовавших он пожелал поговорить — со своим юным другом Графом.
— В присутствии этих достойных людей, — сказал Тоуд, указав на епископа, начальника полиции и Председателя суда, — я советую вам не идти по моим стопам. Постарайтесь быть добрым и хорошим и о себе думать в последнюю очередь!
Дав Тоуду возможность сказать эти значительные слова, выдающие благородные чувства, его взяли под стражу и посадили в черный блестящий автомобиль, на дверцах которого было написано: «Городская полиция». Потом его отвезли туда, куда он когда-то надеялся больше не возвращаться, — в самую дальнюю и неприветливую башню Городского Замка.
XII ТОУД-ТРИУМФАТОР
Возвращение Тоуда в Городской Замок не очень обрадовало сердобольного тюремщика, того самого, на чьем попечении Тоуд находился несколько лет назад.
— Добро пожаловать обратно, сэр. Надеюсь, у вас были веселые каникулы, — сказал он.
— Поднимайтесь наверх, — сказал молодой коллега тюремщика, чувствуя, что жалкий и растерянный Тоуд без его руководства не дойдет до тюремного приемного покоя, где его должны были обрить наголо и переодеть в арестантскую одежду.
— Ничего-ничего, — сказал дружелюбный тюремщик. — Он здесь не первый раз. Порядки знает.
— Что же со мной будет? — спросил Тоуд попозже, когда его уже отвели в сырую камеру с единственным зарешеченным окошком и деревянными нарами.
— О сэр, на сей раз вас уж точно повесят, но, так как вы джентльмен, они постараются сделать это деликатно и быстро.
Тоуд заплакал.
— Ну-ну, сэр, не расстраивайтесь так. Вы поступили в воскресенье, значит, вам положены два куска хлеба вместо одного и капелька чаю.
— Когда состоится суд?
— Завтра, с утра пораньше, мистер Тоуд. Ваше дело — особое, как мне сказали, так что они хотят поскорее с ним покончить.
— А если я выступлю в суде?
— Стоит ли утруждаться, сэр? Ваше положение только ухудшится, если вы признаете себя виновным, а еще и…
— Но я действительно виновен.
— Что ж, очень может быть. Все мы в чем-нибудь виновны. Но адвокатам и прокурорам надо же как-то отрабатывать свои гонорары. Им просто необходимо поспорить о том, что давно ясно и так. Лучше бы вы на суде сказали…
— Я виновен, — настаивал Тоуд, — и на суде так и скажу.
Суд над Тоудом оказался долгим и запутанным, так как среди его преступлений значились и нанесение телесных повреждений, и оскорбления, высказанные и невысказанные, прямые и косвенные, нанесенные представителям Правосудия, Закона и Святой Церкви.
Тот факт, что подсудимый не отрицал своей вины по делу о нарушении обязательства, несмотря на сильное давление своего адвоката, пытавшегося приплести кучу всякой ерунды вроде алиби, фальшивых удостоверений личности, неустойчивой психики и экстремальных обстоятельств, существенно на ход разбирательства не повлиял.
Снова Тоуд сидел на неудобном стуле, на котором его уже судили два года назад, обвинив в ста шестнадцати провинностях, в том же зале суда, и председательствовал тот же самый Председатель.
Их парики, вытянутые физиономии, витиеватая речь были отвратительны сами по себе, но присутствие начальника полиции, представлявшего здесь всех констеблей нации, епископа, как представителя высшего духовенства, — все это не могло не создать у присутствовавших, а особенно у обвиняемого впечатления, что это Последний и Решительный Суд, за которым неизбежно последуют Суровейшие (и Справедливейшие) Наказания.
