Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч
– А тому, что я убью тебя сию же минуту злейшей смертью!
– Ну, знаете ли, – возмутился Сережа, – это просто неблагодарно! Ведь я же вас освободил от этой медной посудины. Если бы не я, кто знает, сколько бы еще тысяч лет вы в ней проторчали в дыму и копоти!
– Разговорчики! – сердито прикрикнул незнакомец на Сережу. – Желай, какой смертью умрешь и какой казнью будешь казнен. У-у-у-у!
– Попрошу вас без запугиваний. И вообще, в чем, собственно говоря, дело? – вконец рассердился Сережа.
– Знай же, о недостойный юнец, что я один из джиннов, ослушавшихся Сулеймана ибн Дауда – мир с ними обоими! И Сулейман прислал своего визиря Асафа ибн Барахию, и тот привел меня насильно, ведя меня в унижении, против моей воли. Он поставил меня перед Сулейманом, и Сулейман, увидев меня, призвал против меня на помощь Аллаха и предложил мне принять его веру и войти под его власть, но я отказался. И тогда он велел принести этот кувшин и заточил меня в нем…
– Правильно сделал, – тихо прошептал Женя на ухо Вольке.
– Что ты там шепчешь? – подозрительно спросил старик, прервав свои слова.
– Ничего, просто так, – поспешно ответил Женя.
– То-то, – мрачно сказал старик. – А то со мною шутки плохи… Итак, закругляюсь. Он заточил меня в этот сосуд и отдал приказ джиннам, и они понесли меня и бросили в море. И я провел там сто лет и сказал в своем сердце: всякого, кто освободит меня, я обогащу навеки. Но прошло сто лет, и никто меня не освободил. И надо мной прошло еще четыреста лет, и я сказал: всякому, кто освободит меня, я исполню три желания. Но никто не освободил меня, и тогда я разгневался сильным гневом и сказал в душе своей: всякого, кто освободит меня сейчас, я убью, предложив раньше выбрать, какою смертью умереть.
И вот ты освободил меня, и я тебе предлагаю выбрать, какою же смертью тебе желательней было бы умереть.
– Но ведь это просто нелогично – убивать своего спасителя! – горячо возразил Сережа. – Нелогично и неблагодарно.
– Логика здесь совершенно ни при чем! – жестко отрезал джинн. – Выбирай себе наиболее удобный вид смерти и не задерживай меня, ибо я ужасен в гневе…
– Можно вам задать вопрос? – вмешался в этот страшный разговор Волька, но джинн в ответ так цыкнул на него, что не только у Вольки, но и у молчавшего Жени от страха подкосились ноги.
– Ну а мне, мне-то вы разрешите один только единственный вопрос? – взмолился Сережа с таким отчаянием в голосе, что джинн ответил ему:
– Хорошо, тебе можно. Но, смотри, будь краток.
– Вот вы утверждаете, что провели несколько тысяч лет в этом медном сосуде, – произнес тогда Сережа дрожащим голосом, – а между тем он настолько мал, что не вместит даже одной вашей руки. Как же вы, извините за бестактный вопрос, в нем умещались целиком?
– Так ты что же, не веришь, что я был в этом сосуде? – вскричал джинн, обращаясь к Сереже.
– Никогда не поверю, пока не увижу вас в нем собственными глазами, – твердо отвечал Сережа, подмигнув Вольке, который при этих словах еле сдерживался от радостного восклицания.
– Так смотри же и убеждайся! – заревел джинн, встряхнулся, стал дымом и начал постепенно вползать в кувшин, под тихие аплодисменты обрадованных ребят.
Уже больше половины дыма скрылось в кувшине, и Сережа, затаив дыхание, схватил крышку, чтобы снова запечатать в нем джинна, когда тот, видимо раздумав, снова вылез наружу и опять принял человеческий образ.
– Но-но-но! – сказал он, хитро прищурившись и внушительно помахивая пальцем перед лицом Сережи, поспешно спрятавшего крышку в карман. – Но-но-но! Ты свои штучки брось, о презренный молокосос! Проклятая память! Я чуть не забыл, что тысячу сто девятнадцать лет тому назад меня точно таким способом обманул один рыбак. Он задал мне тогда тот же вопрос, и я легковерно захотел доказать ему, что я находился в кувшине, и я превратился в дым и вошел в кувшин, и этот рыбак поспешно схватил тогда пробку с печатью и закрыл ею кувшин и бросил его в море. Не-ет, больше этот фокус не пройдет!
– Да я и не думал вас обманывать, – ответил дрожащим голосом Сережа, чувствуя, что теперь-то он уже окончательно пропал.
– Выбирай же поскорее, какой смертью тебе хотелось бы умереть, и не задерживай меня больше, ибо я устал с тобой разговаривать.
– Хорошо, – сказал Сережа, немного подумав, – но обещай мне, что я умру именно этой смертью, которую я сейчас выберу.
– Клянусь тебе в этом! – торжественно обещал джинн, и глаза его загорелись дьявольским огнем.
– Так вот, – сказал Сережа и судорожно глотнул воздух, – так вот: я хочу умереть от старости.
– Вот это здорово! – воскликнули в один голос Волька с Женей.
А джинн, побагровев от злобы, крикнул:
– Но ведь старость твоя очень далека! Ты ведь, увы, еще так юн!
– Ничего, – ответил мужественно Сережа, – могу подождать.
Услышав Сережин ответ, ребята радостно засмеялись, а джинн, беспрестанно выкрикивая какие-то ругательства на арабском языке, стал метаться по крошечной каюте, расшвыривая в бессильной злобе все, что ему попадалось на пути. Так продолжалось, по крайней мере, пять минут, пока он не пришел, наконец, к какому-то решению. Он захохотал тогда таким страшным смехом, что у ребят мороз прошел по коже, остановился перед онемевшим от ужаса Сережей и торжествующе произнес:
– Спору нет, ты хитер, и я не могу тебе в этом отказать! Но Омар Юсуф ибн Хоттаб хитрее тебя, о презренный…
– Омар Юсуф ибн Хоттаб?! – в один голос воскликнули пораженные ребята.
Но джинн, дрожа от злобы, заорал:
– Молчать, или я вас всех немедленно уничтожу! Да, я – Омар Юсуф ибн Хоттаб, и я хитрее этого мальчишки. Я выполню его просьбу, и он действительно умрет от старости. Но, – он окинул ребят победным взглядом, – но старость у него наступит раньше, чем вы успеете сосчитать до ста.
– Ой! – воскликнул Сережа звонким, мальчишеским голосом.
– Ой! – воскликнул он через несколько секунд басом.
– Ой, – захрипел он еще через несколько секунд дребезжащим, стариковским голосом, – ой, умираю!
И его друзья с тоской взирали на то, как Сережа с непостижимой быстротой превратился на их глазах сначала в юношу, потом в зрелого мужчину с большой черной бородой, как затем его борода быстро поседела, а сам он стал пожилым человеком, а затем дряхлым, лысым стариком. Еще несколько секунд – и все было бы кончено, если бы Омар Юсуф, злорадно наблюдавший за быстрым угасанием Сережи, не выкрикнул при этом с тоской:
– О, если бы со мною был сейчас мой несчастный брат! Как он насладился бы моим торжеством!
– Постойте! – закричал тогда изо всех сил Волька. – Скажите только: вашего брата звали Гассан Абдуррахман?
– Откуда ты дознался об этом? – поразился в свою очередь Омар Юсуф. – Не напоминай мне о нем, ибо сердце у меня разрывается на части при одном лишь воспоминании о несчастном Гассане. Да, у меня был брат, которого так звали, но тем хуже будет тебе: ты разбередил мою кровоточащую рану.
– А если я вам скажу, что ваш брат жив? А если я вам покажу его живым и здоровым, тогда вы пощадите Сережу?
– О, если бы я увидел моего дорогого Гассана, тогда твой приятель остался бы жить до тех пор, пока он не постареет по-настоящему! И тогда это случится, уверяю тебя, очень нескоро. Но если ты обманываешь меня… О, клянусь, тогда никто из находящихся здесь не спасется от моего справедливого гнева!
– Подождите, в таком случае, одну, только одну минуточку! – обрадованно воскликнул Волька, рванул дверь каюты и через несколько секунд ворвался в кают-компанию, где Хоттабыч беззаветно сражался в шахматы со Степаном Тимофеевичем.
– Хоттабыч, миленький, – взволнованно залепетал Волька, – беги скорее со мною в Сережину каюту, там ждет тебя очень большая радость…
– Для меня нет большей радости, чем сделать мат высокочтимому моему другу Степану Тимофеевичу, – степенно отвечал Хоттабыч, задумчиво изучая положение на доске.
– Хоттабыч, не задерживайся здесь ни на одну минуту, я тебя очень и очень прошу немедленно пойти со мною вниз!
– Хорошо, – отвечал Хоттабыч и сделал ход ладьей. – Шах!.. Иди, о Волька, я приду, как только выиграю, а это, по моим расчетам, произойдет не позже как через два-три хода.
– Это мы еще посмотрим, – бодро возразил Степан Тимофеевич, – это еще бабушка надвое сказала. Вот я сейчас немножко подумаю и…
– Думай, думай, Степан Тимофеевич, – иронически ухмыльнулся старик, – все равно ничего не придумаешь. Почему не подождать? Пожалуйста.
– Некогда ждать! – воскликнул с отчаянием Волька и смахнул рукой фигуры с доски. – Если ты сейчас со мною не спустишься бегом вниз, то и я, и Сережа, и Женя погибнем мучительной и страшной смертью. Бежим!
– Ты себе слишком много позволяешь, – недовольно пробурчал Хоттабыч, но побежал вместе с Волькой вниз.
– Значит, «ничья»! – торжествующе крикнул им вслед Степан Тимофеевич, очень довольный, что так счастливо выскочил из совершенно безнадежной для него партии.
