Сергей Афоньшин - Сказы и сказки нижегородской земли
Отняла Настя руки от лица белого, чистого, прислушалась: «Чай, не ослышалась, не померещилось?» А волны уже что-то невнятное у берега шепчут, булькают, да и затихли совсем. Поклонилась Настенка Ясному Яру низехонько да и побежала нежилыми урочищами, тропами нехожеными к Яру Темному. Бежала да бежала, в каждое озерцо и калажину гляделась, лицом любовалась, а на руки и глядеть не хотела. Вот с холма открылось ей озеро, мелкой волной играет, рябит, а кругом сосны вековые обнявшись стоят, шепчутся. Сбежала Настенка на кромку берега, чтобы волшебной водой руки помыть, присела на кочку передохнуть, да и задремала от изнеможения. И слышит, заговорило волнами озеро у самых ее ног: «А почто тебе, девица, руки белые да мягкие? Рукам умелым надо радоваться, на то и даны они, чтобы делом себя украшать, доброе слово от народа заслуживать, А руки белые — хилые да неумелые, руки мягкие — не сноровисты, руки нежные — ленивые. А твои-то руки — слава всему городу!»
Вот очнулась от грез девчоночка и молвила: «Видно, правду вещало мне озеро. Не буду менять руки умелые на нежные да белые, поспешу-ка в обратный путь!» Поклонилась, спасибо за науку сказала Яру Темному и побежала знакомой тропой к родной стороне, добрыми руками людям помогать. И наторили люди к избе карги Улиты тропу торную. Княгини да боярыни и те туда дорогу проведали. О чем ни попросят Настенку-рукодельницу, все исполнит быстро да сноровисто. Бабе сарафан сошьет к празднику — как цветок нарядится, мужику рубаху — не износить вовек. А столешники да рушники — всей семье на любование. Вот дошло до княжича Кирдяпича о сироте-умелице, и поехал он Улитину избу разыскивать. На улице Мостовой встретилась ему девица.
— Поведай, раскрасавица, где тут живет карга Улита с девкой-рукодельницей?
А сам от красы-девчоночки не в силах глаза отвести. «Ох, видал я где-то эти глаза синие, косы густые, стан породистый, чело высокое! Али во сне снилась когда?» А девчоночка спрашивает:
— А как звать-прозывать ту девицу-рукодельницу?
— По имени Настасья, а по прозвищу — «Дыра в щеке». — Это князь в ответ. А сам все хмурится, вспомнить силится, где видал он эту девицу.
— Видно, забыл ты, князь, как от недужной дурнушки на этом месте деньгой отбояривался?
И подала на седло Кирдяпичу ту самую денежку, что к ее ногам была брошена.
С того дня, как на колесах, дивные дела покатились. Повадился Кирдяпич бывать в избушке Улиты-побирушки, с заказами к Настенке-рукодельнице. Расшила ему Настенка чепрак под седло — друзей своих удивил. Боевой стяг шелками да золотом выткала — ворогов побил, победил. А рубаху-подкольчужницу не пробивало жало стрелы. Завидовали князю и други и недруги, а молва трубила о том, что от девки-красы — Насти-умелицы — везенье да счастье князю пошло. «Видно, правдива людская молва, что от нее мне удача идет!» — подумывал княжич и все чаще бывал на улице Мостовой, чтобы повидать Настенку-умелицу.
Неохотно и боязно было Насте-красе с такими руками в княжий терем княгиней входить, насмешкам боярынь служить. Но старая Улита ей бодринки придавала: «Лицом да станом ты краше любой боярышни, разумом — не у княгинь занимать, а по рукоделью таких еще не сыскать. Бояр да князей робеть — век в избе просидеть!»
А князь Кирдяпич и вовсе отговоров слушать не хотел. Кончилось тем, что суженой Настю назвал и свадебный пир созвал. Собрались, понаехали гости знатные, сели за столы пировать. Родные Кирдяпича невестино рукоделье на видных местах по стенам понавешали, искусством молодайки похваляясь. Только не гордилась за столом сама Настя-умелица, несмело на гостей глядела, ручки свои по привычке поджимая.
Но вот дошло до обычая, когда невесте всех гостей брагой обносить, к каждому с братиной подходить, подавать и принимать. Тут и увидели гости знатные, какие у невесты руки непригожие. Завопили истошно боярыни, глаза под лоб закатывая:
— Ой, какие руки-то у нее страшные!
Запокашливали с насмешкой бояре молодые и старые:
— Кхе-хе-хе! Ладно бы на лицо не смазлива была, а тут, гляди-ка ты!.. Ну и красоту княжич высватал. С руками неприглядными, шелудивыми! Да кто из таких поганых рук будет мед-пиво пить!
Замерла Настенка-краса, ручки поджавши, ждет, не замолвит ли за нее княжич слово твердое. Нет, не стукнул Кирдяпич кулаком по столу, не глянул грозно на охальников, а склонил свою бесталанную голову и молча слушал насмешки гостей. Тут Настя братину перед княжичем поставила, сама в сени выбежала. Храбрый конь, в походах бывалый, смело в Волгу вошел и, прядая ушами, на другой берег переплыл. И понеслась Настя-краса тропами звериными, урочищами нелюдимыми, лесами угрюмыми. И раным-рано прискакала к озеру Яру Темному. Сошла с коня усталого, ко бережку спустилась, на колени стала и тихо с озером заговорила:
Волшебник добрый, Темный Яр,
Ты помнишь Настю — это я
К тебе с бедою прибегала!
Верни красу моим рукам,
Чтобы корыстные да злые
Не смели насмехаться там,
Где надо плакать!
Помолчала Настенка, прислушалась, не заговорит ли опять с ней Темный Яр. Но тихо было над озером. Только запоздалая ушастая сова бесшумно пролетела над водой и скрылась в камышах да конь борзой звенел уздечкой на луговине. Но вот по озеру вихрь пробежал, ветер дохнул, плеснула волна.
Ах, кабы руки мои умелые
Да стали, что крыло лебяжье,
Красивыми да белыми,
Проплыла бы я, Темный Яр,
По груди твоей лебедушкой!
С этими словами Настенка в воду вошла и руки свои сполоснула по локоть. И пропали на руках страшные следы ожогов, стали руки чистыми, пригожими и белыми, как крыло лебедя. И так ей стало радостно, что заплескала она руками по воде и нырнула в темную глубину озера до бела песка. А вынырнула белой лебедью. И уже не руками, а белыми лебяжьими крыльями била по воде. Закричала, запела лебедушка, и полилась печаль лебединой песни над Темным Яром до самого синего неба.
В тот час князь Кирдяпич с дружками к озеру по следам коня прискакал. Но поздно одумался да спохватился князь. Выскакали на холм, видят, внизу озеро, темное да молчаливое. По зеленому берегу бродит конь оседланный, уздечкой звенит, в шелковых поводьях ногами путается, травой-муравой угощается. А среди озера лебедушка белая, лебединую шею дугой изгибая, себя оглядывает. И в небо кричит.
Запечалилась столица низовской земли. Пропала добрая умелица Настенка, краса и гордость города. Некому стало чудесные полотенца да столешники вышивать, счастливые рубашки да сарафаны шить. Понахмурились нижегородские люди на Настенкиных обидчиков и всех, кто на пиру над невестой насмехался, камнями да батогами побили, а самого Кирдяпича и совсем с княжения прогнали. Бежал он от народа в землю вятскую да там и сложил свою бесталанную голову.
Долго помнили горожане искусницу Настенку, княгиню несчастливую. Каждое лето ходили люди в глухомань заволжскую на поклон к озеру, что у глупого князя умную невесту отняло. И прозвали то озеро Настиным Яром. Потом это место люди для житья облюбовали, на холме поселение выросло. И теперь там люди живут. Знают, слыхали они сказку про лебедушку Настасью. Но никто не просит у родного озера чистоты и красоты своим трудовым рукам. Видно, не хотят менять на лебединые крылья свои руки-труженицы.
Сказ о коне Сарацине
Какое-то лето князь низовской земли сынка-воеводу женил. Как звали княжича по имени, о том забыто давно, а по прозвищу «Переметом» кликали, сумой переметной за неверность в словах и делах. На пиру во хмелю похвалялся воевода-жених, что супругу свою, как царьградскую царевну, будет рядить-одевать, пылинку с ее плечика сдувать и на позор никому не давать. А суженая Оринка, похвальбу Перемета слушая, не гордилась, не радовалась, только больше печалилась. Немало было на пиру шутов-скоморохов, песенников и музыкантов, все пели, плясали, на гуслях и дудках играли — гостей потешали, молодых славили. Но не было на том пиру любимца народного, витязя Бояна, певца, гусляра и воина.
До той поры, как судьба занесла его в земли низовские, служил Боян родному Новгороду Великому на Волхве-реке. С гуслями за спиной, с мечом в одной руке, с копьем в другой на боевом коне сражался он за Великий Новгород с любым ворогом. Идучи на брань, на гуслях играл и песни складывал, бодрил дух воинства, а после сечи пел во славу павших воинов. Да так играл и пел, что росла в сердцах воинов отвага на новые битвы. Вот дошло до новгородцев, что на низовскую землю опять ханы-басурманы грозятся, собираются пограбить, позорить, огнем спалить. И решено было на вече новгородском послать витязя Бояна с полком бывалых воинов на помогу низовцам против набегов басурманской орды.
Вот и привел свой полк витязь Боян в низовские земли, ко граду Радилову да Нижнему Новгороду. Под ним конь породы сарацинской, крови огненной, тонкогривый, да крутобедрый, крепкий да нестомчивый, темно-серый в яблоках. Доспехи на витязе царьградские, вражьим копьям и стрелам непокорные, а меч стали булатной, мастеров дамаскинских. И позавидовали и на коня, и на доспехи, и на оружие Бояново все бояре, князья и воины низовской земли, а пуще всех княжич Перемет, сынок князя нижегородского.
