Георгий Русафов - Ваклин и его верный конь
Крылатый тотчас пустился вдогонку, и не успели побратимы глазом моргнуть, как он схватил одну мышку, а потом и другую. Первая мышка пропищала человеческим голосом:
— Ой-ой-ой, проклятый лапотник, все мои хрупкие косточки переломал своими лапищами!
И побратимы поняли, что это и есть капризная красавица.
В это время другая мышка, та, которую Крылатый держал в левой руке, выскользнула из его пальцев, и в ту же минуту в безоблачное небо взлетел белый ястреб. Иван Стрелец натянул лук, но не успел он спустить тетиву, как Иван Кузнечный мех толкнул его под руку. В первый раз стрела его прошла мимо цели.
— Зачем ты это сделал? Кого пощадил! Разве ты не понял, что этот ястреб — судья, советчик дочери правителя? — вскипел Иван Стрелец и сжал кулаки, готовый броситься на побратима.
— Я все понял, потому и помешал тебе его убить, — спокойно отвечал Иван Кузнечный мех. — Его ждет другая участь!
Повернулся Иван Кузнечный мех лицом в ту сторону, куда улетел ястреб, и надул свои могучие щеки. Поднялся страшный ветер. Он подхватил птицу, завертел ее в вышине, как перышко. и понес за тридевять земель… А вскоре Иван Длинноухий сообщил побратимам, что он слышит, как коварный судья рыдает в далеком глухом лесу, откуда нет возврата…
Иван Кузнечный мех тут же перестал надувать щеки. Вихрь тотчас утих, а белая мышка в руке Ивана Крылатого затрепетала, пронзительно пискнула и исчезла. Не успели глазом моргнуть шесть побратимов, как перед ними предстала в человеческом образе дочь правителя, белая, как мел, от гнева и стыда.
— Ну-ка, побратимы, давайте скорее отведем красавицу к отцу, — кивнул Непоседа своей дружине. — А то несчастный отец, небось, целую лохань слез наплакал от тоски по любимой дочери. Ведь он ни сном, ни духом не ведает, куда пропало его милое чадо… Эй, Иван Силач, посади-ка красавицу на плечи, как бы она не поранила нежные ноги на каменистых тропах!
Иван Силач из села Носильщиково протянул руку, взял дочь правителя двумя пальцами за пояс, как перышко, поднял к себе на плечи, и побратимы зашагали обратно к городу. По дороге гордая красавица была тише воды, ниже травы. Но когда побратимы вошли в дом правителя, она соскочила с плеч Силача, обняла отца и затрещала без умолку.
— Отдашь меня в жены этому оборванцу, не видеть тебе меня в живых! Так и знай! Повешусь!.. Проткну себе сердце отравленной иглой!.. Утоплюсь… в пропасть брошусь… Живой этим лапотникам не дамся!
Долго причитала привередливая дочь правителя. Правитель слушал, слушал, а потом повернулся к шестерым побратимам и говорит:
— Что мне с вами делать, люди добрые, — сами видите, ни один из вас не по нраву моей дочери. Как тут быть? Насильно мил не будешь, сами знаете. Просите лучше любую другую награду, но оставьте мне дочь. Она у меня одна, не могу с ней расстаться.
Иван Крылатый открыл было рот, сказать, что ему никакой другой награды не надо — довольно и того, что утер нос гордой красавице, но Непоседа толкнул его в бок. А потом вышел вперед и сказал:
— Все мы побратимы бедняки, всем шестерым немного надо. Прикажи своим людям дать нам столько добра, сколько сможет унести один из нас, и забирай свою дочь!
Правитель обрадовался, что дешево отделался от лапотников, крикнул слуг и приказал им исполнить желание Непоседы. Слуги отвели дружину в подземелье, где правитель хранил свои сокровища.
Тут Иван Силач подставил спину и говорит:
— Накладывайте!
Взвалили слуги на спину силача несколько сундуков с золотом. Потом взвалили несколько бочек с серебром.
А Иван Силач знай покрикивает:
— Еще давайте! Еще! Еще!
Взвалили они ему на спину все богатства правителя, про которого говорили, что у него сокровищ не меньше, чем у самого царя. Тогда Непоседа дал своей дружине знак, и побратимы поспешили удалиться из города. Впереди легко шагал Иван Силач, будто пуховые подушки нес.
Узнал правитель, какая участь постигла его сокровища, и тут же послал вдогонку побратимам наемное войско: и пехоту, и кавалерию, и целый порожний обоз, наказав вернуть взятое. Но прошло немного времени, и над городом поднялась страшная буря, а потом с неба вдруг посыпались солдаты, пешеходы, конники, порожние телеги. Это Иван Кузнечный мех вернул правителю его войско, которое тот послал побратимам вдогонку.
А шестеро побратимов взяли себе по торбе золота, остальные сокровища роздали тем, у кого правитель их награбил, и веселые, довольные разошлись по домам…
ГОРБУНЫ И МАЛЕНЬКАЯ ФЕЯ
Много, много лет назад, когда птицы не вылезали из воды, а рыбы с утра до вечера щебетали веселые песни на деревьях, когда уши у осла были не больше улиток, а муравей был ростом со слона, жили в одной деревеньке по соседству — плетень против плетня — два горбуна. Один из них был бедный веселый сапожник, а другой — богатый, злой и жадный ростовщик. У сапожника горб был на спине, а у ростовщика — на груди.
Сделал однажды сапожник пару сапог, а продать-то их некому — совсем обеднело село, разорил его жадный сосед-ростовщик. И решил сапожник пойти в город — авось там найдется покупатель. Сапоги были ладные, из доброй кожи, сразу видно, что делал их хороший мастер. Продал их сапожник, а на вырученные деньги купил мешок кукурузной муки — дома-то его ждала куча детей мал-мала меньше, — взвалил мешок на горб и с веселой песней зашагал обратно.
Дело было летом. Стоял знойный полдень.
Идет сапожник по дороге, а вокруг цветы благоухают, манят прохладой прозрачные ручейки.
— Эй. добрый человек, послушай! Ты ведь со дня женитьбы ничего не дарил своей хозяйке! Порадовал бы ее хоть букетом душистых цветов, — говорили ему цветы, кивая пестрыми головками.
— Куда ты, прохожий! Не знаешь разве, что от глотка нашей воды у усталого путника вырастают крылья? — звонко журчали веселые ручьи.
Бедняк послушается да и сорвет цветок с придорожной полянки, свернет к ручью да и напьется студеной воды.
Так шел он. шел и не заметил, когда село солнышко, настала ночь.
А до дома еще шагать да шагать.
— Пойду-ка я напрямик через лес, не то, пожалуй, до завтра дети не дождутся муки, — решил запоздалый путник и свернул на тропку, что вела прямехонько через вековой лес, залитый лунным светом.
Шел он. шел лесом, вдруг слышит — кто-то вздыхает, да уж так жалобно, так горько. Остановился сапожник, огляделся — ни души вокруг. Пошел дальше, не успел шагу шагнуть, слышит: опять кто-то вздыхает — еще тяжелее, еще жалобнее, вот-вот зарыдает.
— Кто тут плачет, а сам прячется! — сердито крикнул сапожник, оглядевшись по сторонам.
— Я не прячусь. Разве ты меня не видишь? — долетел из куста шиповника звонкий голосок.
Только тут сапожник увидел среди веток шиповника, усыпанных цветами, крохотную — с палец — девочку.
— Почему ты плачешь, красавица? — спросил он девочку и погладил ее по длинным, до пят, золотистым волосам. — Ты что, заблудилась в лесу?
— Нет, не заблудилась. — отвечала девочка. — Я лесная фея. А плачу я оттого, что все мои сестры отправились на бал в замок Змея-Горыныча. Они будут танцевать с его сыновьями, а меня не взяли, — говорят, мала еще! — Маленькая фея встала на цыпочки и посмотрела на горбуна полными слез глазами. — Не такая уж я маленькая. погляди-ка!
— Вовсе нет! — засмеялся сапожник, глядя, как маленькая фея изо всех сил тянется вверх. — Еще немного, и ты достанешь до вершины самой высокой сосны!.. Да ты не горюй. Я могу смастерить тебе такие туфельки, что ни в сказке сказать, ни пером описать — стоит их надеть, как ноги сами пустятся в пляс, не заметишь, когда ночь пройдет.
— Ой. правда? — всплеснула руками фея, и ее личико просияло. — Очень тебя прошу, сшей мне поскорее такие туфельки, я больше всего на свете люблю танцевать. Я тебя за это щедро отблагодарю!
Не теряя ни минуты, сапожник сорвал два листка клевера, вместо нитки взял стебель травы подлиннее, а вместо иголки — колючку шиповника и принялся за работу: стежок сверху, стежок снизу… И не успела маленькая лесная фея опомниться, как у ее ног уже стояла пара туфелек. Они переливались в лунном свете, будто были сделаны не из листиков клевера, а из дорогого зеленого бархата.
Обувай — и танцуй, сколько душе угодно.
Как только маленькая фея ступила в своих чудесных туфельках на траву, она тут же закружилась в веселом беззаботном танце, словно легкая бабочка. Веселый сапожник, глядя на нее, запел, и полились песни, одна другой веселее, одна другой звонче… Так они пели и танцевали всю ночь. И только когда заря залила румянцем вершины самых высоких деревьев, маленькая лесная фея остановилась перед сапожником, еле переводя дух.
— Ох, натанцевалась — не могу больше! — промолвила она со счастливой улыбкой. Потом подняла к нему лицо и спросила: — Скажи мне, какую награду ты хочешь за то, что так славно веселил меня всю ночь?
