Польские народные сказки - Польские народные сказки
— Марыся, идем танцевать!
А Марыся ему отвечает:
— Э, нет, не пойду. У меня юбки нету!
Указывает, значит, чтобы он принес ей белую юбку.
Пан отправился за юбкой, принес и говорит;
— Марыся, идем танцевать!
— Э, нет, не пойду. У меня сорочки нету.
Сходил он за сорочкой, принес сорочку всю расшитую узорами. Опять зовет ее танцевать. А она отнекивается:
— Э, нет, не пойду. У меня корсажа нету.
Принес он ей цветной корсаж — глаз не отвести.
— Марыся, идем танцевать!
— Э, нет, не пойду. У меня передника нету.
Принес он ей передник.
— Марыся, идем танцевать!
— Э, нет, не пойду. У меня сапожек нету.
Принес он ей сапожки. Не сапожки — чудо, до колен шнуровка, и опять танцевать приглашает.
— Э, нет, не пойду, какие тут танцы! Ботинки ты мне принес, а чулок захватить не догадался. Что ж мне ботинки-то на босу ногу надевать прикажешь?
Принес ей господин чулки, опять зовет танцевать, а она требует бусы, потом сережки, потом перстенек. Все это он ей доставил, танцевать зовет.
— Э, нет, не пойду. Волосы у меня не расчесаны, а расчесать нечем.
Принес он ей гребень, а ей понадобилась лента в косу. Принес черт и ленту, думает: «Ну конец! Теперь-то ей от меня не отвертеться!»
Приглашает ее, а она в ответ:
— Э, нет, не пойду. Мне вперед умыться надо.
— Да в чем же я тебе воду принесу? Нету здесь кувшинов.
— А вот в этом.
И протягивает ему решето.
Взялся черт решетом воду носить. Носил, носил — что наберет, все по дороге выльется, никак не донести. Обозлился черт, швырнул ей решето под ноги да как закричит:
— Ну погоди! Вот придешь еще раз на мельницу, я тебе покажу, мерзавка!
Но тут кончилось его время, и пришлось ему ни с чем прочь убираться. Огляделась Марыся вокруг, смотрит, а мешок уже полон муки. Вскинула она его на спину и понесла домой. А дома все спят, и дверь заперта. Никто и не ждал, что она вернется с мельницы живехонька. А с ней ничего худого не сталось, потому что она смекалистая была и велела черту вещи носить по одной, чтобы время провести и в танцы его чертовские с ним не пускаться. Вот пришла она домой, стучится.
— Кто там? — спрашивает мачеха.
— Отоприте, матушка! Это я, Марыся, с мельницы пришла, мешок муки принесла.
Мачеха, понятно, не обрадовалась, что падчерица вертелась жива-невредима. Отперла она дверь, зажгла свечу, глядит: Марыся это или не Марыся? Присмотрелась как следует — а на Марысе-то корсаж новый, юбка шелковая, передник с вышивкой, бусы как орехи, ботинки до самых колен, шнурованные, в ушах серьги, на руке перстень! Схватилась тут мачеха за голову:
— Марыся, да кто ж тебе все это дал? Ну, говори же! Неужто на мельнице дали?
— Ой, матушка! Каких там только нарядов нет! Бери что душе угодно. А уж какой господин красивый приглашал меня танцевать! Да я не пошла, не захотела.
Стало мачехе завидно. Подумала она: «Нужно мою Ягусю на мельницу послать. Пусть и она принарядится».
И на другую ночь шлет мать Ягусю с корцем пшеницы на мельницу. Не очень-то хотелось Ягусе идти туда ночью, да уж больно хотелось ей нарядиться не хуже Марыся.
Пришла она на мельницу, уселась, сидит, дрожит от страха. И вот является тот самый господин в цилиндре, во фраке и в белых перчатках. Он решил было, что перед ним Марыся. «Ну, — думает, — сейчас расквитаемся!»
— Марыся, — кричит. — Пойдешь со мной танцевать?
А девушка ему в ответ:
— Какие тут танцы, когда у меня нет юбки, нет сорочки, нет передника, башмаков, чулок, корсажа, нет бус, сережек и перстенька, нет ленты в косу и умыться нечем!
Отправился черт за всем этим добром, принес разом все, что у него попросили, ушат с водой не позабыл и торопит:
— Давай побыстрей! Мойся, одевайся, а то у меня времени мало.
Ягуся скоренько оделась, умылась, волосы расчесала и пошла танцевать с чертом. Как прошел с ней черт три круга, так заходило у ней все перед глазами, ноги заплелись. И тогда оторвал ей черт голову и выбросил с мельницы. А туловище просунул через решетку в окне — половина снаружи, половина внутри.
Мать ждет-пождет — нет дочки. Молчит мать, только вздыхает. А жаловаться стыдно, как бы Марыся смеяться не начала. А Марыся-то лежит, не спит, догадывается, о чем мачеха вздыхает и почему Ягуся не идет: должно быть, черт ей голову оторвал. Не утерпела мачеха, и только светать начало, встала и бегом на мельницу! Глядь — голова Ягусина на земле валяется. Запричитала мачеха:
— Боже милосердный! Родное мое дитятко, что же это с тобой сделали?!
Взглянула она вверх, а из окна туловище Ягусино свисает. Не посмела мачеха крик поднять, плакать да жаловаться: боялась, что люди смеяться начнут над ее глупостью. Знала ведь, что на мельнице творится, и сама свою дочку на погибель туда послала.
Вернулась она в свою хату и только показала падчерице Ягусину голову:
— Гляди, что с моей Яхусея сталось!
— Ах, матушка, не надо было ее туда посылать. Там смекалка нужна, без нее живым не уйдешь.
С тех пор полюбила мачеха Марысю больше, чем свою покойную Ягусю. Одна ведь она у нее осталась.
Вот до чего жадность доводит! Уж как жалела потом баба, что польстилась на дурацкие одежки да безделушки и лишилась из-за них любимой дочери.
КАК ЧЕРТ ВОДКУ ВЫДУМАЛ
Жил-был один мужик, бедней не сыщешь, гроша медного никогда не видел, частенько куска хлеба не имел, а уж о масле и говорить не приходится. А тут еще то ли из милости, то ли в наказанье дал ему господь двенадцать душ детей. Вот и жил бедняк с женой и детьми, не жил, а бедствовал, и прозвали его за это Бедолагой.
Как-то раз пошел Бедолага в поле пахать и взял с собой последнюю краюху хлеба.
Пашет, пашет, время уже за полдень, волы устали. Отпустил их мужик на траву пастись, а сам сел на меже, развязал узелок, посмотрел на краюху и задумался.
Был он добрый, работящий, жену и детей всей душой любил, ради них не покладая рук трудился, ради них горе мыкал. И вот посмотрел он на хлеб, вздохнул, завязал его опять в узелок и положил на место.
«Потерплю-ка я еще немного, поем перед тем, как домой идти. Тогда дома ужинать не стану — все жене и детям больше достанется», — подумал он. И опять за работу взялся.
А пока он на меже сидел, рядом с ним стоял невидимый черт и силился придумать, как бы это над бедняком подшутить. Только мужик отошел — украл черт хлеб из узелка и съел. Притаился и ждет, что мужик делать будет, когда краюшки на месте не найдет.
Долго терпел Бедолага неотвязный голод, наконец не вытерпел. «Живой же я человек», — подумал он и пошел к узелку. Развязал его, а от хлеба даже крошек не осталось.
— Что за притча! — подивился бедняк. — Никого тут не было, а хлеб кто-то все же украл. Должно быть, тоже голодный человек. Пусть поест на здоровье, я за один день с голоду не помру, а кто подождамши, тому господь и дамши.
Перекрестился мужик, помолился, до вечера поработал и за плугом домой пошел.
— Дело дрянь, — пробурчал нечистый себе под нос, зубами заскрежетал. — Я у него последний кусок хлеба украл, и поди-ка ты! Не выругался он, душу свою не погубил, а еще и здоровья мне пожелал!
Шмыгнул черт под землю в пекло, предстал перед Люцифером и рассказал ему все, как было.
— Крупно ты проштрафился, — говорит Люцифер. — На то мы черти, чтобы людям зло творить, но совесть и у нас должна быть, а за бесчинства с нас спросится. Твори зло дурному человеку — так ему и надо, он заслужил. А у честного Бедолаги последний кусок хлеба украсть — это дело зазорное. И вдобавок ты из чревоугодия хлеб этот съел, а хлеб — дар божий, чертям его есть не дозволено. Посему приговариваю тебя к семилетнему покаянию. Ступай сей момент к Бедолаге и за зло, которое ты ему причинил, отслужи у него все семь лет в работниках.
Услыхал черт Люциферов приговор, нахохлился, как мокрая курица, да ничего не поделаешь. Прикинулся он бездомным странником, пришел к Бедолаге и попросился в работники.
Говорит ему мужик:
— Куда мне работника держать! Я сам чуть с голоду не помираю.
А черт свое толкует:
— Я бедняк, и ты бедняк. Вот и будем вместе горе мыкать, а у двоих-то работа спорее пойдет. Жены у меня нет, детишек нет, шуба и сермяга на мне почти что новые, лапти сам себе липовые сплету. По ярмаркам шататься мне ни к чему, так что и платы никакой мне от тебя не надобно. Грош, он круглый, все одно из кармана выкатится, а уж хлебом-то мы поделимся.
Остался черт жить у Бедолаги, батраком заделался да так работает, что все только диву даются.
Стояла у мужика в хлеву одна-единственная коровенка, а батрак все поле навозом удобрил и в один день поле вспахал и засеял. Взошло зерно, как лес густой, заколосилось, собрал Бедолага урожай неслыханный. Дивятся люди — бедняк-бедняк, а глянь-ка ты! — хлеба полные закрома! Жена Бедолагу не ругает, дети не плачут. Осенью озимые посеяли, немало и на продажу пошло, а остаток девать некуда. И не придумать никак, что с ним делать.
