Игорь Малышев - Дом
От дома до озера было далеко: через сад, через лес, мимо поля с гречихой, мимо старого полевого колодца, мимо сухой вербы, выбеленной дождями и временем и походившей на огромную кость, торчащую из земли. Дальше нужно было снять ботинки, пройти через густые заросли высокого тростника с жёлтыми метёлками наверху. Осторожно ступая по неглубокой воде и илистому дну перейти болотце, и выбраться, наконец, на берег озера, поросший сочной травой. Здесь, надёжно скрытый от посторонних глаз, Ваня и привык купаться.
Когда-то озеро было большим и чистым, но сейчас оно потихоньку превращалось в болото. Берега его густо заросли камышом, тростником и осокой, жёсткой, как тёрка. Ила становилось всё больше, песчаные берега исчезали под его слоем. Озеро мелело. Однако, была в этом и хорошая сторона: теперь оно быстрей прогревалось и это одинаково нравилось и Ване, и зелёным лягушкам, которые не умолкали здесь весь день напролёт.
Становилось жарко. Солнце забралось высоко и стояло почти над самой макушкой. Ваня прищурил глаза, приставил руку козырьком ко лбу и осмотрелся. Вокруг — никого. Он скинул одежду и вошёл в воду. Водоросли щекотно цеплялись за ноги, Ваня ёжился от их шершавых прикосновений и тихо смеялся. Потом вдохнул поглубже, зажал нос рукой и нырнул. Проплыл немного под водой, неумело бултыхая ногами и продолжая зажимать пальцами нос. Отфыркиваясь вынырнул и тут же услышал громкий заливистый смех. Ваня оглянулся. На берегу, возле раскиданной как попало одежды мальчика, сидел Урт и, смеялся, закрыв лицо руками.
— Вот нырнул, так нырнул! Нырок!.. — давился тихим смехом водяной.
Ваня вытер ладонью лицо и обиженно поковылял к берегу.
— Ты, Урт, ужасно вредный, — прошептал мальчик. — Даже вреднее нашего Фомы.
— Ты уж прости меня, я не со зла, — попросил Урт, успокоившись. — Но я последний раз так смеялся, когда Фома случайно в озеро упал. На глине оскользнулся. Он тогда так чихал, кричал и плевался, что кувшинки средь бела дня закрылись, — он покачал головой. — Как же это ты так делаешь-то…
Водяной, делано осторожно ступая по траве, подошёл к воде, вошел по колено, сгорбился, зажал двумя пальцами нос и плюхнулся в воду. Забарабанил ногами по воде, подняв тучу брызг, и, не продвинувшись ни на чуть-чуть, встал. Смех его камнями-«лягушками» заскакал по рябящей воде.
Ваня сидел на берегу и с неудовольствием смотрел на водяного, который несмотря на все свои старания, никак не мог удержаться от смеха.
— Ты перед тем, как нырять, лягушек с головастиками подальше отгоняй, чтоб не видели. А то их со смеху судорога схватит. Потонут, жалко, — улыбаясь вздохнул Урт. — Ох, ты и пловец!
Ваня сидел надутый и чувствовал, как обсыхает кожа на плечах, как капельки скатываются с мокрых волос по спине. От этого было щекотно и хотелось шевелить лопатками.
Вообще-то Урт был очень добрый и миролюбивый, но сегодня на него, видно, нашло насмешливое настроение. Угомонившись, он вернулся к Ване, снял с его головы кусочек какого-то водного растения и сказал:
— Ладно, не дуйся на меня. Я не со зла, просто ты смешной очень. Давай лучше я тебя нырять научу. Хочешь?
Урт говорил неторопливо и плавно, так же как несёт свои воды речка Ягодная Ряса, что протекала неподалёку. Ещё он слегка едва заметно «окал» и растягивал слова, отчего они становились похожими на речные камни «голыши» — такие же светлые и гладкие.
Мальчик повернулся к водяному, заглянул в его голубые, играющие бликами, как вода в озере, глаза водяного и понял, что совсем не сердится.
Потом Урт два часа учил Ваню нырять, и когда у него уже начало что-то получаться, на берегу появился Фома.
— Эй, утки, не закурнались ещё? — весело загорланил он. — Особенно ты, лягушка белая узкоглазая, цапли тебя ещё не склевали?
Урт достал со дна пригоршню песка и сделал вид, что хочет кинуть им в домового. Тот хохотнул и бросился в тростники, откуда тут же раздалось:
Как у нашего Урта́
Водоро́сли изо рта.
Водоро́сли изо рта,
Вот какая красота.
Подходи, кому грустно,
У Урта́ во рту капуста.
Урт засмеялся. Через секунду домовой вышел из своего убежища и уселся на берегу.
— А я сижу дома один. Скучно, мыши от жары спать легли. Дай, думаю, пойду гляну, не утопли вы тут, а то ещё спасай вас. Мороки — то…
Ваня с Уртом подошли к нему. Домовой кивнул им, пошевелил пальцами ног.
— Жарынь какая. Страсть. Аж душа заходится. Искупаться хочу.
— Не пущу, — сказал, улыбаясь, Урт, — а то после тебя тут даже трава по берегам расти не будет. Ты вон чёрный, как головешка.
Домовой, посмеиваясь, подошёл к воде.
— Фома, ты б разделся, — окликнул его Ваня.
— Ничего… — ответил тот, заходя в воду прямо в одежде.
Окунувшись пару раз, донельзя довольный, домовик снова появился на суше. С одеяния его текли потоки воды. Фома, придерживая отяжелевшие штаны, улёгся на траве обсыхать. Закрыл глаза, шмыгнул носом, блаженно потянулся под щедрыми потоками июньского зноя.
— Гроза к вечеру будет, верно, Урт?
— Верно, верно, — отозвался водяной, жмурясь на солнце.
Ваня сидел на мелководье по пояс в воде и смотрел вокруг.
В мире царили жара и покой. Лето разгоралось. Белёсое полуденное небо заливало всё вокруг ленью и истомой, как обещанием вечного счастья. Не хотелось ни думать, ни шевелиться. В вышине редкие прозрачные облака бесконечным кочевьем шли через великие синие степи неба.
Ваня посмотрел вверх и вдруг всё в нём заиграло от какой-то непонятной радости, восторга и надежды.
«Эх, вот сесть бы мне на облако и поехать куда-нибудь далеко. Хоть в Америку, хоть в Африку, — подумал он. — А люди смотрели бы снизу и думали, кто это там на облаке едет? А я б лежал на спине, ел вишни и косточки на землю бросал, чтобы повсюду вишнёвые сады вырастали».
Временами на озеро налетал лёгкий ветерок. Тростники качались, перешептывались о чём-то сухими шелестящими голосами. Покачивали метёлками. Где-то в их чаще попискивали мелкие птички. Перепархивали с лёгким шорохом с места на место. Цеплялись тоненькими, как былинки, лапками за листья, сверкали любопытными глазками. Под водой сновали красивые, словно отлитые из бронзы, караси, чёрными ленточками стелились пиявки, выискивали что-то меж стеблей тритоны, мальки и головастики. Лягушки неподвижно лежали на поверхности воды, с лёгким плеском ловили пролетающих мимо букашек. Сияющие пузырьки воздуха редкой цепочкой поднимались со дна вверх, к небу и солнцу.
И над всем этим покоем царил неумолчный шелест тростников, словно тысячи старцев, с выцветшими от времени голосами говорили что-то, не заботясь о том, слышит ли их кто-нибудь.
— Урт, о чём камыши шепчутся? — спросил Ваня.
— О солнце, о лете, о жизни шепчутся.
— Расскажи мне подробнее, что они говорят.
Разомлевший водяной ответил не сразу.
— Зачем, пока ты мал, ты и сам всё знаешь.
Ваня не понял, о чём идет речь.
— Не всё. Вот математики я не знаю, — вздохнул он.
— А что такое математика?
— Наука такая, про цифры.
Урт пожал плечами.
— Ты не знаешь её, потому что её нет. Вы, люди, часто заняты тем, чего нет.
— Как же нет? А за что меня ругают и двойки ставят?
— Мне кажется, что ни за что.
— Вот и поговорили.
Ваня понял, что толку от водяного не добьёшься.
Вскоре Фома обсох и они с мальчиком отправились домой.
Вечер не принёс с собой прохлады. Наоборот, духота сгустилась. После ужина Ваня долго лежал в кровати и никак не мог уснуть. Он давно скинул с себя одеяло, простыня под ним уже сбилась в клубок оттого, что он никак не мог улечься и поминутно ворочался с боку на бок. Скрипучая кровать так и ходила под ним ходуном.
— Долго ты мне тут скрипеть будешь? Будто в пещи огненной на угольях лежит, вертится и вертится, — раздалось из стены ворчание Фомы.
— Душно, Фома. Сам-то чего не спишь? — шёпотом спросил Ваня.
— Тоже, небось, спарился?
— Уснёшь тут с вами. То мыши колобродят, как филистимляне, то ты скрипишь.
Они помолчали. Наверху раздавались шаги отца. Он ходил из угла в угол и тоже, наверное, никак не мог уснуть.
— Отец твой вон мается. Не спит. Всё ходит, как маятник, — сказал Фома. — А мать книжку читает. Лампу керосиновую вонючую жжёт. Копоти от неё!..
Он замолчал и неожиданно предложил:
— Пошли в сад что ли? Там, может, посвежее будет. А то сил уже никаких нет.
— Пошли, — согласился Ваня.
Тихонько, стараясь не стукнуть створками, мальчик открыл окно и выбрался в сад. Следом выбрался Фома.
Пройдя с полсотни шагов, приятели уселись в густой траве под кустом черёмухи, усыпанной зелёными ягодами.
— Фух, здесь хоть немного прохладней, — Фома потёр волосатый нос, сорвал веточку с ягодами, пожевал, выплюнул. — Незрелая ещё, не время ей.
