Древневосточная литература - Тысяча и одна ночь. Том VII
И когда вино забрало его, как оно забирает, Ади встал и посватался за Хинд, и ан-Нуман согласился и отдал её ему в жены, и Ади прижал её к себе через три дня. И Хинд прожила у него три года, и жили они сладостнейшей и приятнейшей жизнью…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста седьмая ночь
Когда же настала четыреста седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Ади прожил с Хинд, дочерью ан-Нумана ибн аль-Мунзира, три года, и жили они сладостнейшей и приятнейшей жизнью, а затем ан-Нуман разгневался на Ади и убил его. И Хинд горевала о нем великим горем, а потом она построила себе монастырь в окрестностях аль-Хиры и сделалась монахиней и сидела там, рыдая и оплакивая Ади, пока не умерла. И монастырь её известен до сих пор в окрестностях аль-Хиры.
Рассказ о Дибиле и Муслиме ибн аль-Валиде (ночь 407)
Рассказывают, что Дибиль аль-Хуэаи[38] говорил: «Я сидел у ворот квартала аль-Карх, и прошла мимо меня невольница, лучше которой и стройнее станом я не видывал, и она изгибалась на ходу и, изгибаясь, пленяла смотрящих. И когда мой взор упад на неё, мною овладело искушение, и душа моя задрожала, и я почувствовал, что сердце вылетает у меня из груди, и я произнёс, намекая на неё, такой стих:
«Глаза мои слезы льют струёю,
И сон моих век стеснён тоскою».
И девушка посмотрела на меня и отвернула лицо и быстро ответила мне таким стихом:
«То мало для тех, кого призвали,
Взглянув на них, взоры глаз истомных».
И она ошеломила меня быстротой своего ответа и красотой речи, и я сказал ей во второй раз такой стих:
«Но будет ли царь мой мягок сердцем
К тому, чья слеза струёю льётся?»
И девушка быстро ответила мне, без промедления, таким стихом:
«Коль хочешь от нас любви добиться, –
Любовь между нами долг взаимный».
И в мои уши не проникало ничего слаще этих слов, и я не видел лица ярче её лица. И я переменил в стихотворении рифму, чтобы испытать её, и, дивясь её словам, сказал ей такой стих:
«Как посмотришь ты, не порадует ли время
Единением, не сведёт ли страсть со страстью?»
И девушка улыбнулась (а я не видел рта прекраснее, чем у неё, и уст, слаще её уст) и быстро, без промедления, ответила мне таким стихом:
«Что же времени до суда меж нами, скажи ты мне?
Ты – время сам и встречей нас обрадуй».
И я быстро поднялся и стал целовать ей руки и оказал: «Я не думал, что время подарит мне такой случай. Идя же до моим следам без приказа и не испытывай отвращения, но по своей милости и из жалости ко мне».
И затем я подошёл, и она пошла сзади, но у меня не было в то время жилища, где я согласился бы встретиться с такой, как она. А Муслим ибн аль-Валид[39] был моим другом, и у него было хорошее жилище, и я направился к нему. И когда я постучал в ворота, он вышел, и я приветствовал его и сказал: «Для подобного времени приберегают друзей!» А он ответил мне: «С любовью и удовольствием! Входите!»
И мы вошли и увидели, что Муслим ибн аль-Валид в денежном затруднении, и он дал мне платок и сказал: «Отнеси его на рынок и продай и возьми, что нужно из кушаний и другого!»
И я поспешно отправился на рынок и продал платок и взял то, что было нам нужно из кушаний и прочего, а потом вернулся и увидел, что Муслим уже уединился с этой женщиной в погребе. И когда Муслим услышал меня, он подскочил ко мне и воскликнул: «Да воздаст тебе Аллах тем же, о Абу-Али, за ту милость, которую ты мне оказал, я да встретит тебя его награда, и да сделает это Аллах добрым делом из твоих добрых дел в день воскресения».
А потом он принял от меня кушанья и напитки и закрыл ворота перед моим лицом. И слова его разгневали меня, и я не знал, что делать, а он стоял за воротами и трясся от радости. И, увидав меня в таком состоянии, он сказал: «Ради моей жизни, о Абу-Али, кто это произнёс такой стих:
Спал я с нею, товарищ мой спал поодаль,
Телом чистый, но сердцем он осквернился».
И мой гнев на него усилился, и я отвечал: «Это тот, кто сказал такой стих:
Это тот, кто раз тысячу был рогатым,
Чьи рога возвышаются над Манафом»[40].
И потом я принялся его ругать и бранить за его безобразное дело и малое благородство, а он молчал и не говорил, а когда я кончил его бранить, он улыбнулся и сказал: «Горе тебе, дурак! Ты вступил в моё жилище, продал мой платок и истратил мои деньги. На кого же ты сердишься, о сводник?»
И он оставил меня и ушёл к женщине, а я сказал: «Клянусь Аллахом, ты прав, относя меня к дуракам и сводникам!» И потом я ушёл от его ворот в великой заботе, и её след остаётся новым в моем сердце до сегодняшнего дня. И я не получил той женщины и не слышал о ней вестей».
Рассказ об Исхаке Мосульском и девушке (ночи 407–409)
Рассказывают, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил: «Случилось так, что мне наскучило постоянно быть во дворце халифа и служить там, и я сел верхом и выехал утром, и решил объехать пустыню и прогуляться, и сказал моим слугам: «Когда придёт посланный от халифа или кто другой, скажите ему, что я с утра выехал по одному важному делу и что вы не знаете, куда я уехал».
И потом я отправился один и объехал город, а день был жарким, и я остановился на улице, называемой аль-Харам…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Четыреста восьмая ночь
Когда же настала четыреста восьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что Исхак, сын Ибрахима Мосульского, говорил:
«И когда день стал жарким, я остановился на улице, называемой аль-Харам, чтобы поискать тени от солнечного зноя, а у дома было широкое крыло, выступавшее на дорогу. И не прошло много времени, как подошёл чёрный евнух, который вёл осла, и я увидел на нем девушку, ехавшую верхом, и под нею был платок, окаймлённый жемчужинами, и одета она была в роскошные одежды, дальше которых нет цели. И я увидел у девушки прекрасный стан, и томный взор, и изящные черты и спросил про неё кого-то из прохожих, и мне сказали, что это певица. И любовь привязалась к моему сердцу, когда я посмотрел на неё, и я не мог усидеть на спине моего животного. И затем девушка въехала во двор дома, у ворот которого я стоял, и я принялся размышлять о хитрости, которая привела бы меня к ней. И пока я стоял, вдруг приблизились два человека – прекрасные юноши, и попросили разрешения войти, и хозяин дома им позволил, и они спешились, и я тоже спешился и вошёл вместе с ними, и юноши подумали, что хозяин дома меня позвал. И мы просидели некоторое время, и нам принесли кушанье, и мы поели, а затем перед нами поставили вино. После этого вышла невольница с лютнею в руках и запела, а мы стали пить. И я поднялся, чтобы удовлетворить нужду, и хозяин дома спросил про меня тех двух людей, и они сказали ему, что они меня не знают, и тогда хозяин дома воскликнул: «Это блюдолиз, но он приятен видом! Обходитесь с ним хорошо!»
И потом я пришёл и сел на своё место, и невольница запела нежную песню и произнесла такие два стиха:
«Скажи газели, которая не газель совсем,
И телёночку насурмленному – не телёнок он!
Кто с мужчиной любит один лежать, тот не женщина,
Кто, как дева, ходит, поистине не мужчина тот».
И она исполнила это прекрасным образом, и присутствующие выпили, и пение им понравилось. И затем девушка спела несколько песен с диковинными напевами, и пропела, между прочим, песню, сложенную мной, и она произнесла такие два стиха:
«Разорённая ставка – Её бросил любимый:
Одинока она без них, Опустела, исчезла».
И вторую песню она исполнила лучше, чем первую. И потом она спела ещё несколько песен на диковинные напевы из старых и новых, и среди них была песня, сложенная мною с такими стихами:
«Тем скажи, кто ушёл, браня,
И далёк, сторонясь тебя:
«Ты добился того, чего
Ты добился, хоть ты шутил!»
И я попросил её повторить эту песню, чтобы исправить её, и ко мне подошёл один из тех двух людей и сказал: «Мы не видели блюдолиза более бесстыдного, чем ты. Ты не довольствуешься тем, что приходишь незваный, ты ещё пристаёшь с просьбами! Оправдывается поговорка: «Он блюдолиз и пристаёт с просьбами».
И я потупился от стыда и не отвечал ему, и его товарищ стал удерживать его, но он не отставал от меня. А потом все встали на молитву, и я отступил немного и, взяв лютню, подвинтил колки и хорошо настроил её, и вернулся на своё место и помолился с ними. А когда мы кончили молиться, тот человек вернулся ко мне с укорами и упрёками и упорно задирал меня, а я молчал. И невольница взяла лютню и стала её настраивать, и что-то показалось ей подозрительным. «Кто настроил мою лютню?» – спросила она. И ей сказали: «Никто из нас не настраивал её». И она воскликнула: «Нет, клянусь Аллахом, её настроил человек искусный, выдающийся в этом деле, так как он поправил струны и настроил её, как настраивает знающий своё искусство». – «Это я настроил её», – сказал я невольнице. И она молвила: «Заклинаю тебя Аллахом, возьми её и сыграй что-нибудь!»
