Карл Сэндберг - Страна Рутамята
Иногда в День Благодарения, на Рождество или на Новый Год она просит своих друзей быть повнимательней, когда они режут тыкву.
«Тыквы меняют твою судьбу, удача может обернуться несчастьем, а несчастье – удачей», – объясняет Пони Пони.
Агу-Агу и Уа-Уа – две девчушки, что жили сначала в Вали-Руби, штат Мичиган, а потом в Тележном Колесе, штат Колорадо, потом в Сломанных Воротах, штат Огайо, затем в Окнах-Нараспашку, штат Айова и наконец в Люцерна-Клевер, штат Оклахома, и поселившись там, приговаривали: «В штате Оклахома всегда мы дома».
Однажды летним утром Агу-Агу и Уа-Уа проснулись и сказали друг другу: «В штате Оклахома всегда мы дома». В то утро в открытом окне промелькнула тень гуся, она мелькнула прямо по кровати, где Агу-Агу и Уа-Уа спали по ночам с закрытыми глазками, а утром просыпались и открывали глазки.
Тень гуся мелькнула по потолку, мелькнула по стене, а потом уселась на стену, как картинка, на которой нарисован гусь, но только картинка живая – она все время то скручивала шею, то вытягивала.
«Агу-Агу», – закричала Агу-Агу.
«Уа-Уа», – пропела Уа-Уа.
Только Уа-Уа пропела свое уа-уа тихо и ласково, а Агу-Агу прокричала свое агу-агу так громко и противно, что все в доме и вверху и внизу, и все соседи в округе услыхали ее агуканье.
Тень гуся слегка приподняла левое крыло, потрм подняла правую лапку, гусиную лапку, и пошла-пошла кругом-кругом, гусиным шагом, все время возвращаясь туда, откуда вышла, а лапки ее возвращались точно туда, откуда пускались в путь. Потом она снова остановилась на том же месте, как картинка, на которой нарисован гусь, но только живая картинка – она то вытягивала шею, то скручивала ее кольцом.
Агу-Агу сбросила одеяло, выскользнула из кровати и с громким агуканьем побежала вниз к матери. Но Уа-Уа сидела в кровати, улыбаясь и пересчитывая свои розовые пальчики, чтобы проверить, столько же их у нее, сколько было вчера. Но считая свои розовые пальчики, она уголком глаза поглядывала на тень гуся на стене.
Тень гуся снова слегка подняла левое крыло, подняла слегка правую лапку, гусиную лапку, и пошла кругом-кругом, гусиным шагом, все время возвращаясь туда, откуда вышла, а лапки ее возвращались точно туда, откуда пускались в путь. Потом она снова остановилась на том же месте, как картинка, на которой нарисован гусь, только живая картинка – она то вытягивала шею, то скручивала ее кольцом.
Все это время маленькая Уа-Уа сидела в кровати, пересчитывая розовые пальчики и уголком глаза поглядывая на тень гуся.
Потом маленькая Уа-Уа сказала: «Доброе утро, уа-уа тебе – и еще раз уа-уа, я глядела в окно, когда ты появилась. Я видела, как ты села на стенку как картинка. Я видела, как ты кружилась и вернулась туда, откуда вышла. Я видела, как твоя шея вытягивалась и скручивалась в кольцо. Доброе утро тебе, уа-уа тебе, и даже два уа-уа».
Тогда тень гуся, как будто отвечая на это «доброе утро», как будто отвечая на то, что Уа-Уа хотела сказать своим уа-уа, вытянула шею прямо, куда дальше, чем раньше, и скрутила ее кольцом, куда круче, чем раньше.
Все это время Уа-Уа сидела в кровати, ощупывая пальцы на ножках, будто хотела проверить, хватит ли у нее пальцев на ручках, чтобы потрогать все пальцы на ножках, как будто хотела посмотреть, похож ли мизинец на ручке на маленький пальчик на ножке, и такой ли толстенький большой палец на ручке, как и на ножке.
Тогда, когда в комнате все затихло, тень гуся подняла левую лапку и начала петь – петь так, как всегда поют тени гусей – левой лапкой, очень нежной левой лапкой, так нежно, что расслышать можно только самой тоненькой стрункой в глубине уха.
Вот эта песенка, старая песенка, старинная песенка, песенка левой лапки тени гуся, что была спета для Уа-Уа:
Если звать тебя Агу,
Я сказать тебе смогу –
Агу-агу!
Если звать тебя Уа,
Я скажу тебе сперва -
Уа-уа!
Все Агукалки по утрам агукают.
Все Мяукалки по утрам мяукают.
Рано утром из бутылки
Появляются дразнилки,
Чтобы дразнить, дразнить, дразнить,
Нос и уши теребить.
Теребить глаза, косички,
И реснилки, и реснички,
И глаза глазастые,
И носы носастые.
Все подряд у ребят
Теребилки теребят. [1]
Спев песенку левой лапки, тень гуся снова начала кружиться, она кружилась, кружилась, всегда возвращаясь туда, откуда вышла, а потом остановилась и гордо застыла, вытянув шею вперед, куда дальше, чем раньше, затем скрутив ее в кольцо, куда круче, чем раньше.
После этого тень гуся снялась со стены, мелькнула по потолку и по кровати, вылетела в окно и исчезла, оставив Уа-Уа сидеть в постели и пересчитывать розовые пальчики.
Уголком глаза Уа-Уа смотрела на стену комнаты, туда, где тень гуся сидела как картинка. Она увидела там крошечную тень и догадалась, что это левая лапка, та самая что пела песенку левой лапки.
Скоро агукая и цепляясь за мамин передник, в комнату вернулась Агу-Агу. Уа-Уа рассказала маме все, что случилось, но мама ей не поверила. Тогда Уа-Уа показала на стену, на левую лапку, на крошечную тень чуть слева от того места, где до этого сидела тень гуся.
Теперь, проспав всю ночь с закрытыми глазками, а утром проснувшись и открыв глазки, Агу-Агу и Уа-Уа иногда говорили: «В штате Оклахома всегда мы дома», а иногда пели:
Если звать тебя Агу,
Я сказать тебе смогу -
Агу!
Если звать тебя Уа,
Я скажу тебе сперва -
Уа!
9. Одна история о Большом народе в наши дни и о Маленьком народце в древние времена
Ранним весенним утром Крошка Капризуля Хоч сидела с тремя своими кошками, Ханной, Еще-Ханной и Саскуэханной.
Она задавала трем кошкам самые разные вопросы, но что бы она ни спрашивала, ответ она получала один и тот же.
Это были кошки-шептуньи. Ханна всегда была со всем согласна и шептала «да-да» и больше ничего. Еще-Ханна всегда со всем спорила и шептала «нет-нет» и больше ничего. Саскуэханна всегда была неуверена в себе и шептала что-то среднее между «да» и «нет», всегда что-то такое неуверенное и больше ничего.
«Байлавьи насвистывает свои байлавьиные песенки, – мурлыкала себе под нос Капризуля. – Весна пришла в высокие леса и на тихие пашни. Хухушки и ойки-свойки вернулись на север, чтобы снова свить гнезда. Зацвели дунуфу, и вот их цветы – прохладные белые язычки лепестков в голубой дымке. Стоит мне навострить уши, как я слышу байлавьев, насвистывающих свои байлавьиные песенки. Весна в лесах и на пашнях щемит мое сердце весенней болью».
Три кошки-шептуньи слушали, как Капризуля мурлычит себе под нос о весенней сердечной боли.
Ханна, со всем согласная, отвечала:,«Да-да». Еще-Ханна, со всем не согласная, отвечала: «Нет-нет». Саскуэханна, серединка-наполовинку, никак не могла решить, что ответить: «да» или «нет».
Капризуля погладила их по шерстке, нежно почесала за ушами и замурлыкала под нос: «Что за беззаботное утро, и до чего же я сама беззаботная». Сердце ее то билось сильнее, то замирало, когда она видела высоко в небе казавшегося совсем маленьким дрозда. Вот он ближе-ближе, ниже-ниже, горлышко раздувается песенкой – двик-вик-вик, замолчал и снова – цвик-вик-вик, вот он уже на земле, большая легкая птица с большими сложенными крыльями.
Появился Хум Худышка, вытер руки промасленной тряпкой, потрепал Капризулю по подбородку измазанными в колесной мази руками, поцеловал ее в нос, дернул пару раз за оба уха, а потом они отправились домой завтракать, он в первый раз, а она во второй, время уже было позднее.
«Я мчался, мчался, пока не примчался в долину Поросячьих Глазок в Мотыжных горах, – стал рассказывать Хум Худышка. – Там бегали мотыжные свинки, они рыли землю мотыжными ножками и мотыжными рыльцами. Это были худющие длинноногие свиньи, сплошь покрытые кармашками, с толстыми карманными ушами и толстыми карманными хвостами, а что в кармашках? Пыль, рыжая пыль. Они совали носы в кармашки, втягивали полные носы пыли и чихали друг другу прямо в желтые, жесткие, жеваные физиономии.
Я взял отбойный молоток, включил его, стал смотреть, как он отбивает и откапывает город. Дома в этом городе доходили мне до лодыжек, фабрики до колен, а верхушка самого высокого небоскреба оказалась на уровне носа.
Из подвала выбежал паук, изо рта у него выпала книга. Когда я попытался ее поднять, она рассыпалась в пыль, в рыжую пыль, но одну страничку я спас. Она гласила, что эту книгу прочли миллионы людей и еще миллионы должны прочесть.
Хум Худышка полез в карман и извлек оттуда поезд с паровозом, прицепленным спереди, вагоном для курящих, сидячими и спальными вагонами, прицепленными сзади.
