Эдуард Лабулэ - Волшебные сказки
В этот день принцесса Алели была ещё грустнее, чем всегда. Она сидела на балконе и задумчиво глядела вниз, как вдруг на площадь выехал Зербино.
Он скакал верхом на своей вязанке, точно лихой наездник на горячем скакуне.
Придворные дамы так и прыснули со смеху и принялись швырять в него апельсинами, лежавшими на блюде. Два апельсина угодили наезднику прямо в лицо.
— Смейтесь, смейтесь, зубоскалки! — крикнул Зербино, грозя им пальцем. — Смейтесь до тех пор, пока у вас рот не растянется до ушей!
Придворные дамы расхохотались ещё громче. И сколько ни приказывала им принцесса замолчать и прекратить свои насмешки над бедным малым, они в ответ только покатывались со смеху.
— Добрая барышня, — сказал Зербино, поглядев на принцессу. — что же вы такая печальная? Желаю вам полюбить хорошего парня, который сумеет вас развеселить, и выйти за него замуж.
С этими словами Зербино приподнял шапку и поклонился так вежливо, как только умел.
Если ты едешь верхом не на лошади, а на вязанке дров, первое правило — ни с кем не раскланивайся, будь то хоть сама королева. Зербино совсем забыл про это и попал в беду. Снимая шапку, он выпустил из рук верёвку, которой были связаны ветки. Вязанка развалилась, и Зербино полетел вверх тормашками.
Встав на ноги, он собрал ветки и, взвалив их себе на плечи, отправился своей дорогой. Теперь уже вязанка ехала на нём, а не он на вязанке.
Когда кто-нибудь падает, рискуя сломать себе шею, люди почему-то смеются. Почему? Я не знаю. Мудрецы ещё не объяснили этой тайны. Известно только, что все смеются и что принцесса Алели поступила так же, как и все другие: она засмеялась.
Но вдруг щёки её побледнели. Она встала, прижала руку к сердцу, как-то странно поглядела на Зербино и молча удалилась в свои покои.
А Зербино, как ни в чем не бывало, вернулся к себе домой.
Своей удачи он не заметил, а на неудачи, как всегда, не обратил внимания. День выдался славный, он хорошо продал вязанку дров — с него и этого было достаточно.
Он купил себе целую головку сыра, белого и твёрдого, как мрамор, и, разрубив её на куски, отлично поужинал.
Камень, упавший в воду, знает ровно столько же о кругах, которые пошли по воде, сколько знал Зербино о том смятении, которое поднялось во дворце после его ухода.
VВ то время как происходили все эти важные события, на городской башне пробило четыре часа. День выдался жаркий. На улицах было пусто.
Удалившись в залу парламента, король Мушамиель размышлял о благоденствии своего народа. Он спал.
Вдруг чьи-то руки обвились вокруг его шеи и горячие слёзы закапали прямо ему на лысину. Король Мушамиель вскочил в испуге. Перед ним стояла прекрасная Алели.
— Что это значит? — сказал король, удивлённый таким преувеличенным выражением любви. — Поцелуи и слёзы? Ах, дочь своей матери! Ты, верно, хочешь, чтобы я исполнил какое-нибудь твоё желание?
— Нет, дорогой отец. Перед вами покорная дочь, которая только и думает о том, чтобы исполнить ваше желание. Вы хотели выдать меня замуж — я готова доставить вам это удовольствие.
— Ну, слава богу, наконец капризы кончены! За кого же мы выходим, а? За принца Кава?.. Нет? Ну, так за графа Капри?.. Тоже нет? За маркиза Сорренто?.. Как, опять нет? Кто же это такой?
— Я не знаю, дорогой отец.
— Не знаешь? Но ты, по крайней мере, хоть видела его?
— Да, только что. На площади перед дворцом.
— И он с тобою говорил?
— Нет, почти не говорил. Да и к чему слова, когда сердца и так слышат друг друга!
Мушамиель поморщился, почесал за ухом и пристально поглядел на дочь:
— Но, во всяком случае, это принц?
— Ах, я не знаю… Да и какое это имеет значение!
— Очень большое. Ты ничего не смыслишь в политике, дочь моя. Разумеется, ты можешь совершенно свободно, так сказать по своему вкусу, выбрать себе подходящего мужа, а мне — подходящего зятя. Как король и как отец, я совсем не хочу стеснять твою волю… если она совпадает с моей. В противном случае напоминаю тебе, что я прежде всего обязан заботиться о чести династии и о благе моих подданных, и поэтому я требую, чтобы поступали так, как угодно мне. Ну-с, что же за птица этот твой избранник, которого ты едва видела, с которым почти не разговаривала, но которого ты обожаешь?
— Не знаю, — сказала Алели.
— Вот это замечательно! — воскликнул Мушамиель. — И для того, чтобы болтать весь этот вздор, ты отнимаешь у меня время, принадлежащее моему народу. Эй, камергеры! Позвать сюда фрейлин! Пусть они проводят принцессу в её покои. Ей нездоровится.
Услышав слова отца, Алели залилась слезами и упала к его ногам. В это время дверь открылась и две придворные дамы вошли в королевские покои, покатываясь со смеху.
— Опомнитесь, сударыни! Перед вами король! — закричал Мушамиель, возмущённый таким грубым нарушением придворных правил.
Но чем громче кричал на них король, тем громче хохотали фрейлины, совершенно не заботясь о придворном этикете.
— Эй, стража, — закричал король вне себя от гнева, — схватить этих грубиянок и отрубить им головы! Будут знать, как смеяться над своим королём!
— Ваше Величество! — воскликнула Алели, всплеснув руками. — Вспомните, что вы прославили своё царствование, запретив смертную казнь без суда.
— Ах, да, — сказал Мушамиель, — ты совершенно права, дочь моя. Нельзя нарушать законы. Но если нельзя казнить без суда, то пусть их секут без суда до тех пор, пока они не умрут естественной смертью,
— Пощадите их, отец! Умоляю вас!
— Ну хорошо, хорошо! — сказал добрый Мушамиель. — Пусть только они перестанут смеяться и не попадаются мне больше на глаза. Уведите этих дур — я их прощаю. Запереть их в келью. Пусть они там издохнут от тишины и скуки… И довольно об этом.
— Отец!.. — зарыдала Алели.
— Ваше Величество! — закричали в один голос фрейлины, падая на колени. — Ваше Величество, смилуйтесь! Мы не смеёмся больше.
И в самом деле они больше не смеялись, потому что рты у них от непрерывного смеха уже растянулись до самых ушей, как пожелал Зербино.
— Помилуйте, ваше Величество! Это не мы смеялись над вами — это над нами насмеялся злой человек. Он околдовал нас.
— Колдун в моём государстве? — сказал король, покачав головой. — Это невозможно. Их нет, потому что я в них не верю.
— Однако, ваше Величество, — заметила одна из дам, — что бы вы сказали, если бы увидели человека, который гарцует верхом на обыкновенной вязанке дров, и эта вязанка скачет рысью и выделывает курбеты, как хорошо объезженная лошадь?
— В самом деле? — удивился король. — Да, это похоже на колдовство. Стража! Я приказываю немедленно отыскать этого человека и его вязанку, посадить человека на вязанку и сжечь вязанку вместе с человеком посреди дворцовой площади. Всё!.. Ну, теперь, надеюсь, мне дадут отдохнуть.
— Сжечь моего возлюбленного! — закричала принцесса. — Государь, этот благородный юноша — мой избранник, моя любовь, моя жизнь. Если тронут хоть один волосок на его голове — я умру!
— У меня в доме сущий ад! — сказал бедный Мушамиель. — Какой смысл быть королём, если в собственном вашем дворце вам не дают спокойно вздремнуть часок? Впрочем, я ведь могу избавиться от всех этих хлопот. Позвать сюда Мистигриса! Для чего я держу министра, если не для того, чтобы он говорил мне, о чём я думаю, и знал, чего я хочу и чего не хочу!
VIВскоре доложили о приходе господина Мистигриса. Это был маленький человечек, толстый, коротенький, круглый, пузатый. Он не ходил, а катался, как шар. Рысьи глазки, посматривающие разом во все стороны, низкий лоб, утиный нос, толстые щёки и тройной подбородок — вот вам портрет знаменитого министра, который правил Салерно от имени короля Мушамиеля.
Он вошёл, кланяясь и охорашиваясь, отдуваясь и улыбаясь, с видом человека, весело несущего бремя власти и забот.
— Наконец-то!.. — сказал король. — У меня в королевстве происходит чёрт знает что, и я, король, узнаю об этом последний!
— Всё в полном порядке, — спокойно отвечал Мистигрис. — У меня в руках донесения королевской полиции. Мир и счастье, как всегда, царят в нашем государстве.
И, развернув длинный свиток, он прочёл:
— «Салернская гавань. Всё спокойно. В таможне украдено не больше обычного. Три ссоры между матросами. Шесть ударов ножом. Пятеро отправлены в госпиталь. Один скончался. Происшествий нет. Верхний город. Налог удвоен. Благосостояние и нравственность возрастают. Две женщины умерли голодной смертью. Трое мужей избили своих жён. Десять жён избили своих мужей. Тридцать краж. Два убийства. Три отравления. Происшествий нет».
— И это всё, что вы знаете? — рассердился Мушамиель. — Стало быть я, который вовсе и не обязан знать, что происходит в государстве, осведомлён гораздо лучше вашего. Мне, например, известно, что, не далее как сегодня, какой-то бездельник проехал по дворцовой площади верхом на вязанке дров и одним взглядом так очаровал мою дочь, что она хочет выйти за него замуж.
