Игорь Малышев - Лис
Посмотреть на захожего скомороха пришли многие. Просторная изба заполнилась чуть не под завязку. Только в углу осталось место для представления. На печку забрался выводок Марьиных детей с кучей своих друзей и подружек. Они толкались там и цыкали друг на дружку, потом доигрались до того, что младшенькую, хроменькую, уронили вниз. Хорошо у печки на лавке сидели мужики, поймали. Девочка расплакалась. Марья взяла ее на руки, а остальным на печи надавала подзатыльников, чтоб не безобразили. Мать увидела у дочери корешок:
— Что это?
Девочка улыбнулась сквозь слезы, зажала подарок в кулачок.
— Человечек.
— Ну и хорошо, — прижала ее мокрое личико к щеке.
Дверь скрипнула, открываясь. Гул голосов стих.
— О, Господи, — украдкой, так, чтоб не заметила вошедшая, перекрестились бабы. Леля оглядела собравшихся веселым глазом. Склонила голову в поклоне.
— Добро этому дому.
— Спасибо гостьюшка, — ответила Марья. — Проходи.
Леля скромно встала в сторонке.
Скоморох начал представление. Народ посмеивался, хлопал себя по коленкам. А тот старался, изображал то пьяного медведя, то как поп с попадьей ругаются, то как курица несется, то как ерши дерутся. Много чего показывал. Но все это люди уже видели у других бродячих артистов. И тогда скоморох вдруг заверещал, колотя себя бубном по заду:
Не бойся зубастого да рыжего,
А бойся беззубого да бесстыжего.
Заскакал в углу широко раскрыв глаза, припадая то на одну, то на другую ногу.
Лягушки весной птенцов вывели,
В пруду лешие всю воду выпили.
Изба затряслась от смеха, а скоморох прямо зашелся от невесть откуда подступившей радости. В своем углу он творил чудеса, вертясь и кривляясь, и только что не бегая по потолку.
Мыши, мыши,
Луну изгрызли…
Леля смотрела на него, загадочно улыбаясь, довольная. Артист меж тем спел все, что знал, откашлялся, сел на корточки, передав свою шапку ближайшему мужику. Представление понравилось. В шапку накидали много мелких монет. У кого денег не было, пошли домой, принесли хлеба, яиц. Кто-то дал новые онучи для лаптей. В общем, все остались довольны. Леля, отдавая полкаравая хлеба, шепнула ему на ухо:
— Что, страшно было, в лесу-то?
Скоморох недоверчиво поглядел в ее смеющиеся глаза, не зная что и думать. Леля, как и при входе, склонила в поклоне голову, прощаясь, и вышла в темную осеннюю сырость. Из открытой двери пахнуло мокрым лесом.
— Кто это? — спросил он у Веревки.
— Это-то? — она пожала плечами. — Лелькой звать. Сказывают, ведьма она. Но девка хорошая. Моим чиграшам горло заговаривает, когда болеют. А что, глянулась она тебе? Смотри, к ней многие сватались…
— Да ну, что ты… — он снова недоверчиво поглядел на дверь, где скрылась Леля.
Этот год прошел для скомороха как во сне. Он ходил по городам и деревням, распевал услышанные от леших песни и был счастлив, как ребенок. Ему даже казалось, что он ходит не касаясь земли. Когда он начинал петь, его словно возносила вверх неведомая сила. Он кружился в воздухе, будто снежинка или бабочка, рассыпая смех и радость. Людям он нравился до беспамятства. Они не хотели его отпускать, заставляя повторять представление изо дня в день, набивая его сумку деньгами и вещами. За этот год он заработал больше, чем за всю предыдущую жизнь. Когда он уходил из деревень, его провожали заплаканные глаза деревенских девушек. Они лезли вон из кожи, чтобы на них обратил внимание этот парень, что так хорошо поет и танцует. Много хорошего случилось с ним за этот год. Он готов был прожить так всю жизнь, если бы однажды не почувствовал, что устал от этих песен и плясок. Он, было, подумал, что это ему только кажется, но это не проходило. Он уже не ходил выше земли, не летал в воздухе от удовольствия. Сначала это заметил он, потом и люди. Они уже не смялись и не радовались при его шутках и танцах. Девушки больше не заглядывались на него, не звали по вечерам погулять за околицей. Когда он понял, что это не пройдет, ему стало страшно. Он привык к счастью, к полетам наяву. Оставшись без этой радости, он не знал, как жить дальше. «Лучше б я не слышал песен этих и танцев не видел», — сокрушался он. Когда совсем отчаялся, пошел в леса, где пропадал в дождь и непогоду, не пугаясь ничего, и желая только снова увидеть тех странных и больше не страшных ему существ. Он ночевал на деревьях, по утрам, трясясь от холода, слезал вниз, громко и надсадно кашлял. Ночевки в промозглом лесу не прошли даром. Скоморох разводил костер из дымящих веток, кое-как грелся, вытирая слезящиеся от едкого дыма глаза. Ел то, что приносил с собой из деревень, а по ночам снова забирался на деревья и всматривался в темноту при каждом шорохе. Иногда ему казалось, что он различает в темноте знакомые контуры огромной птицы, беса или вертлявого лохматого летуна, но все было напрасно. Лешие больше не являлись к нему. Он чувствовал, как слабеет от болезни, бьющей его изнутри в грудь и царапающей горло коготками ящерицы. Он понимал, что еще немного и болезнь сожрет последние остатки здоровья, но продолжал упрямо бродить по лесу, выходя к людям только чтобы купить хлеба. Он оброс, стал походить на разбойника. Крестьяне общались с ним неохотно. Узнав, что ему надо, и попробовав на зуб предложенные деньги, отдавали хлеб и захлопывали дверь. Да путник и сам был рад побыстрее уйти от них туда, где могли встретиться лешие. Он ходил упрямо, глядя перед собой горящими, как угли, больными глазами, кричал, звал того, кого так все боятся, но они на его зов не являлись. А без их песен ему становилось все хуже и хуже. Попробовал сочинять сам, но выходило как-то сухо, не было того пьяного веселья, что он видел сидя на дереве.
Здоровье его меж тем стало совсем никуда. Голова горела, будто в ней костер развели. Его пошатывало, по лицу катились большие и ленивые капли пота. Заснув однажды беспокойным бредовым сном, он вспомнил странные Лелькины слова. «Ведьма поможет», — решил он.
К тому времени, как скоморох добрался до Лельки, выпал снег. Белая красота скрыла все уродства, окружающие человеческие жилища. Дома стояли притихшие и словно с удивлением наблюдающие за преобразившимся миром сквозь узкие монгольские глаза окон. Земля дремала под пушистым одеялом.
Снег вокруг дома колдуньи был истоптан следами. Пришелец разглядел кошачьи, козлиные, медвежьи, собачьи и еще какие-то неизвестные следы. Со страхом разобрал отпечатки босых человеческих ног. От вида этого следа он боязливо втянул голову в плечи, оглянулся вокруг и пошел в дом. Потянул на себя дверь. За ней колыхалась пелена влажного, как в бане, тумана. Путник шагнул вперед. Дверь сама по себе бесшумно закрылась сзади. Здесь пахло травами, но не высушенными, а летними, живыми. Большая, невидимая за туманом птица захлопала крыльями под потолком, что-то неразборчиво забормотала.
— Чего тебе, хлеба или сладких снов? — расслышал скоморох. От неожиданности он не поверил своим ушам. Рядом распахнулась дверь в избу. Из нее выбежал черный кот, лениво прыгнул в туман. Человеку почудилось, что рядом, пропуская быстрое и сильное тело, зашуршала осока. Он шагнул к светлой трещине открывшейся двери. Там его снова окутал туман, только теперь он был теплее и мягче. Над ухом пискнула овсянка, кого-то окликнул перепел. Гость почуял, что идет по высокой луговой траве. Туман скрывал все вокруг, оставляя видимость только на пять шагов вперед, не больше. Трава была в росе, он тут же промок, но холодно от этого не стало. Наоборот, еще больше стало понятно, что он попал в неведомую страну, может даже в сказку. Из-под ног вырвался заяц.
— Эгей, косой! — крикнул ему вслед скоморох. — Догоню!
Но тот уже скрылся в тумане.
— Вот дела, — произнес он вполголоса, проводя рукой по мокрым верхушкам трав. — Сплю я, что ли?
Рядом кто-то тихо хихикнул. Он замер, прислушался.
— Кто здесь?
Никто не откликнулся, только трава зашелестела поблизости. Человек двинулся вперед, ожидая, что вот-вот наткнется на стену. Так он шел и шел, а стен все не было. Пройдя с сотню шагов, остановился.
— Не бывает так. Если есть дом, должны быть стены.
Рядом снова хихикнули. Он решил не обращать на это внимания, а вместо этого узнать, есть ли у дома потолок. Снял шапку, подбросил ее вверх. Она взлетела и пропала в белизне. Подождал, шапка не возвратилась.
— Может за гвоздик в потолке зацепилась? — подумал он.
В траве раздался смех. Только теперь человек разобрал, что смеется ребенок. Он заливался дроздом-пересмешником, замолкая и снова закатываясь. Пришелец побежал на звук и чуть не наступил на катающуюся по траве девочку лет пяти отроду в цветном сарафанчике. Она перестала смеяться, повернула к нему личико, перемазанное земляничным соком.
— Не боишься рубашонку-то о траву вызеленить? — спросил ее гость.
