Ганс Христиан Андерсен - Сказки Г.-Х. Андерсена
– Это ведь лакированная кожа? – спросила старая барыня. – Они блестят!
– Да, блестят! – ответила Карен.
Башмачки были примерены, оказались впору, и их купили. Но старая госпожа не знала, что они красные, – она бы никогда не позволила Карен идти конфирмоваться в красных башмаках, а Карен как раз так и сделала.
Все люди в церкви смотрели на её ноги, когда она проходила на своё место. Ей же казалось, что и старые портреты умерших пасторов и пасторш в длинных чёрных одеяниях и плоёных круглых воротничках тоже уставились на её красные башмачки. Сама она только о них и думала, даже в то время, когда священник возложил ей на голову руки и стал говорить о святом крещении, о союзе с богом и о том, что она становится теперь взрослой христианкой. Торжественные звуки церковного органа и мелодичное пение чистых детских голосов наполняли церковь, старый регент подтягивал детям, но Карен думала только о своих красных башмаках.
После обедни старая госпожа узнала от других людей, что башмаки были красные, объяснила Карен, как это неприлично, и велела ей ходить в церковь всегда в чёрных башмаках, хотя бы и в старых.
В следующее воскресенье надо было идти к причастию. Карен взглянула на красные башмаки, взглянула на чёрные, опять на красные – и надела их.
Погода была чудная, солнечная; Карен со старой госпожой прошли по тропинке через поле; было немного пыльно.
У церковных дверей стоял, опираясь на костыль, старый солдат с длинной, странной бородой: она была скорее рыжая, чем седая. Он поклонился им чуть не до земли и попросил старую барыню позволить ему смахнуть пыль с её башмаков. Карен тоже протянула ему свою маленькую ножку.
– Ишь, какие славные бальные башмачки! – сказал солдат. – Сидите крепко, когда запляшете!
И он хлопнул рукой по подошвам.
Старая барыня дала солдату скиллинг и вошла вместе с Карен в церковь.
Все люди в церкви опять глядели на её красные башмаки, все портреты – тоже. Карен преклонила колена перед алтарём, и золотая чаша приблизилась к её устам, а она думала только о своих красных башмаках – они словно плавали перед ней в самой чаше. И Карен забыла пропеть псалом, забыла прочесть «Отче наш».
Народ стал выходить из церкви; старая госпожа села в карету, Карен тоже поставила ногу на подножку, как вдруг возле неё очутился старый солдат и сказал:
– Ишь, какие славные бальные башмачки!
Карен не удержалась и сделала несколько па, и тут ноги её пошли плясать сами собой, точно башмаки имели какую-то волшебную силу. Карен неслась всё дальше и дальше, обогнула церковь и всё не могла остановиться. Кучеру пришлось бежать за нею вдогонку, взять её на руки и посадить в карету. Карен села, а ноги её всё продолжали приплясывать, так что доброй старой госпоже досталось немало пинков. Пришлось наконец снять башмаки, и ноги успокоились.
Приехали домой; Карен поставила башмаки в шкаф, но не могла не любоваться на них.
Старая госпожа захворала и сказала, что она не проживёт долго. За ней надо было ухаживать, а кого же это дело касалось ближе, чем Карен. Но в городе давался большой бал, и Карен пригласили. Она посмотрела на старую госпожу, которой всё равно было не жить, посмотрела на красные башмаки – разве это грех? – потом надела их – и это ведь не беда, а потом… отправилась на бал и пошла танцевать.
Но вот она хочет повернуть вправо – ноги несут её влево, хочет сделать круг по зале – ноги несут её вон из залы, вниз по лестнице, на улицу и за город. Так доплясала она вплоть до тёмного леса.
Что-то засветилось между верхушками деревьев. Карен подумала, что это месяц, так как виднелось что-то похожее на лицо, но это было лицо старого солдата с рыжей бородой. Он кивнул ей и сказал:
– Ишь, какие славные бальные башмачки!
Она испугалась, хотела сбросить с себя башмаки, но они сидели крепко; она только изорвала в клочья чулки; башмаки точно приросли к ногам, и ей пришлось плясать, плясать по полям и лугам, в дождь и в солнечную погоду, и ночью и днём. Ужаснее всего было ночью!
Танцевала она, танцевала и очутилась на кладбище; но все мёртвые спокойно спали в своих могилах. У мёртвых найдётся дело получше, чем пляска. Она хотела присесть на одной бедной могиле, поросшей дикой рябинкой, но не тут-то было! Ни отдыха, ни покоя! Она всё плясала и плясала… Вот в открытых дверях церкви она увидела ангела в длинном белом одеянии; за плечами у него были большие, спускавшиеся до самой земли крылья. Лицо ангела было строго и серьёзно, в руке он держал широкий блестящий меч.
– Ты будешь плясать, – сказал он, – плясать в своих красных башмаках, пока не побледнеешь, не похолодеешь, не высохнешь, как мумия! Ты будешь плясать от ворот до ворот и стучаться в двери тех домов, где живут гордые, тщеславные дети; твой стук будет пугать их! Будешь плясать, плясать!..
– Смилуйся! – вскричала Карен.
Но она уже не слышала ответа ангела – башмаки повлекли её в калитку, за ограду кладбища, в поле, по дорогам и тропинкам. И она плясала и не могла остановиться.
Раз утром она пронеслась в пляске мимо знакомой двери; оттуда с пением псалмов выносили гроб, украшенный цветами. Тут она узнала, что старая госпожа умерла, и ей показалось, что теперь она оставлена всеми, проклята ангелом господним.
И она всё плясала, плясала, даже тёмною ночью. Башмаки несли её по камням, сквозь лесную чащу и терновые кусты, колючки которых царапали её до крови. Так доплясала она до маленького уединённого домика, стоявшего в открытом поле. Она знала, что здесь живёт палач, постучала пальцем в оконное стекло и сказала:
– Выйди ко мне! Сама я не могу войти к тебе, я пляшу!
И палач отвечал:
– Ты, верно, не знаешь, кто я? Я рублю головы дурным людям, и топор мой, как вижу, дрожит!
– Не руби мне головы! – сказала Карен. – Тогда я не успею покаяться в своем грехе. Отруби мне лучше ноги с красными башмаками.
И она исповедала весь свой грех. Палач отрубил ей ноги с красными башмаками – пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса.
Потом палач приделал ей вместо ног деревяшки, дал костыли и выучил её псалму, который всегда поют грешники. Карен поцеловала руку, державшую топор, и побрела по полю.
– Ну, довольно я настрадалась из-за красных башмаков! – сказала она. – Пойду теперь в церковь, пусть люди увидят меня!
И она быстро направилась к церковным дверям; вдруг перед нею заплясали её ноги в красных башмаках, она испугалась и повернула прочь.
Целую неделю тосковала и плакала Карен горькими слезами; но вот настало воскресенье, и она сказала:
– Ну, довольно я страдала и мучилась! Право же, я не хуже многих из тех, что сидят и важничают в церкви!
И она смело пошла туда, но дошла только до калитки – и тут перед нею опять заплясали красные башмаки. Она опять испугалась, повернула обратно и от всего сердца покаялась в своём грехе.
Потом она пошла в дом священника и попросилась в услужение, обещая быть прилежной и делать всё, что сможет, без всякого жалованья, из-за куска хлеба и приюта у добрых людей. Жена священника сжалилась над ней и взяла её к себе в дом. Карен работала не покладая рук, но была тиха и задумчива. С каким вниманием слушала она по вечерам священника, читавшего вслух Библию! Дети очень полюбили её, но когда девочки болтали при ней о нарядах и говорили, что хотели бы быть на месте королевы, Карен печально качала головой.
В следующее воскресенье все собрались идти в церковь; её спросили, не пойдёт ли она с ними, но она только со слезами посмотрела на свои костыли. Все отправились слушать слово божье, а она ушла в свою каморку. Там умещались только кровать да стул; она села и стала читать псалтырь. Вдруг ветер донёс до неё звуки церковного органа. Она подняла от книги своё залитое слезами лицо и воскликнула:
– Помоги мне, господи!
И вдруг её всю осияло как солнце, – перед ней очутился ангел господень в белом одеянии, тот самый, которого она видела в ту страшную ночь у церковных дверей. Но теперь в руках он держал не острый меч, а чудесную зелёную ветвь, усеянную розами. Он коснулся ею потолка, и потолок поднялся высоко-высоко, а на том месте, до которого дотронулся ангел, заблистала золотая звезда. Затем ангел коснулся стен – они раздались, и Карен увидела церковный орган, старые портреты пасторов и пасторш и весь народ; все сидели на своих скамьях и пели псалмы. Что это, преобразилась ли в церковь узкая каморка бедной девушки или сама девушка каким-то чудом перенеслась в церковь?.. Карен сидела на своём стуле рядом с домашними священника, и когда те окончили псалом и увидали её, то ласково кивнули ей, говоря:
– Ты хорошо сделала, что тоже пришла сюда, Карен!
– По милости божьей! – отвечала она. Торжественные звуки органа сливались с нежными детскими голосами хора. Лучи ясного солнышка струились в окно прямо на Карен. Сердце её так переполнилось всем этим светом, миром и радостью, что разорвалось. Душа её полетела вместе с лучами солнца к богу, и там никто не спросил её о красных башмаках.
