Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Печорец вздохнул, закурил и, не дав никому произнести ни слова, вновь заговорил:
— Ешшо одну подходяшшу сказку знаю. Быват и быль; будто в Сибири это все случилось. Как малым был, приежжал к отцу купец из Сибири. Он сказывал: очень умыльна эта побывальшина.
Московка предложила было передохнуть, но все очень заинтересовались умыльной побывальшиной, и Печорец начал.
4. Нареченна невеста
В некотором царсве, в некотором государсве живало бывало два купца; один был боhата боhатина, а другой не столь важноватенькой. Однако жа они имели меж собой душевну связь; один к другому были вхожи со своима семейсвами, вместе панкетовали и была у боhатины дочи Машенька, и у того, што победнее, — сынок Ванюшка. И эти малютки погодки так хорошо вдруг резвились и занимались, што кусочка один без другого не глонут. Уж кажной день они гостят, играют, один другого из уст не выметывают. И припало боhатине раз на панкете сказать: — Друг милой, у тебя сын, а уменя дочи — твоему обручьня жона. Давай їх обручим! Взели у малюток колечки и поменели.
Пошутили, да и позабыли. А дети не забыли. Подросли они годков по двенадцати и однеж остались на одинки и овешшались друг дружке, што быть їм мужем и жоной.
Ну, времë идет. Боhатина боhата — у его дочь боhата невеста — женихов хороших прибират, сватов дожидат.
А с другом — беда. Ну, знаешь, в торговом деле: деньги перестали, товары перестали, вера перестала, и совсем он обнишшал и помер, а сына егова мать давно в боhатой дом не спускат; он по службишкам бьетца.
Тут присватался к Машеньки хорошой жоних, боhатой, хорошего житья. Отцы по рукам, но все же отец для виду с жоной — советуетца.
— Так и так: нашу Машеньку берет такой-то жоних, лучша не надо!
Жона роздумалась.
— А помнишь, мы малюток обручили?
— Ну, какой-жа он жоних? Сам бедной, дела никакого вести не можот. Я даже в доверенны его взеть не могу. А тут дело чистое. Да што глупости поминать по пьяному делу! Собирай дочи.
Ну, мать стала собирать. Хошь придано давно заготовлено, но знаш, бабье дело, все мало: и то нать, и друго нать, все мало. Невеста време длит, а сама слезьми изошла, все матери печалуетца, отцу конаетца, што должна идти за обручьнего, кому овещалась. Отец велел эти глупости позабыть. Она была послухмяна, но забыть не могла. Свадьбу справили на веселе, уж по бокатому. Тут и вино рекой, и закуски девушкам жоних прямо яшшиками кинает (как поездом едут, так откупается, знаш, жоних). А молода кручинна. Ну, привезли в дом к молодому, оставили на одинку, как полагается; молода пала мужу в ноги сапоги сымать, а молодой ей:
— Брось, бесценная, стары глупости. Нет того в сесветной жизни, чего б я для тебя не сделал. Што ты так печальна и кручинна?
А она ему:
— Друг мой, но сделаш-ли, чего попрошу для тотсветной?
— Все сделаю!
— Я овешшалась другому и прошу тебя: не бери моей красоты перву ночь, а отпусти меня к боhосужону снести к ему мою красоту. А тебе всю жись буду починна и повинна.
Он задумался. Понимаете, красоту снести, то есть просила, штоб он девицу не рушил, а порушит уж тот, кому овешшалась. Задумался, а после говорит:
— Иди, моя сужона несужона. Только как пойдешь? Време темно?
— Это близко.
Взела свою красоту (она в черкву ей не носила), и вся она у ей драгоченныма каменьями испосажона, такжа все драгоченны свадебны уборы, кои отец дал, кои муж подарил, собрала это все в кису, одёжилась и пошла. Сказала «близко», а все ж ейной нареченной жил по за городом в большой бедности. Верстах в десяти было, и пол дороги — дремучий лес.
Ночь темна, только сполохи путь к лесу сосветили, да и потухли. И тут о пол дороги схватили ей разбойнички, лесные подорожнички, нашшупали кису с драгоченностями, и к отаману. Отаман здрит красавицу, драгоченны уборы и обрадел, но для изгиленья спрашиват (думат, изнасильничать, бат, поспею):
— Пошто, девица-краса, в сузем пошла и уборы понесла? Видно, сосмекала нас жонихов стренуть. Нас довольно, и мы тобой очень довольны.
Жона нерушимая пала в ноги и все чистосердечно рассказала и отдавала все уборы, только просила ее не рушить. Отаман оченно удивился и спустил ей:
— Но завтра обязательно возврашшайся в стан и нам все расскажи, как обошелся твой нареченной.
Она побежала к своему возлюбленному жониху. Рассказала ему все: и как муж спустил, и как отаман жизни не решил…
— А теперь я вся твоя!
— Я не задёжу тебя. Муж спустил тебя и ты к ему воротисе. Как ты сможешь егов хлеб и воду їсь-пить, естьли себя нарушишь? Довольно того, што разбойник тронулся еговым поступком, возлюбленна; неси ему и красоту и все драгоченны уборы, да поблагодари своего мужа, што уважил младенческу связь. Я его за брата почитаю. Дожидайса свету белого у меня и иди нерушима.
На другой день молодка, как была девица, так есь, отправилась с кисой и завернула в разбойничий стан. Росказала и подает кису отаману, но тот созвал всех товаришшей и скричал:
— Слушайте, товаришшы, што я слышу: ужели не равны мы по сотворению с протчима людьми? Вот муж не порушил данной ему эдакой красавицы и отправляет с дарами и невинностью к ейному нареченному во младенчесве жониху. Тот не хочет примать дареной ему невинности и отправляет ю нерушимой к мужу. Ужели мы хужа? Бери обратно свої уборы, иди к мужу, а штоб тебя не обидели мої станисьники, бери две слуги верныя в провожатые!
Ну, вот и явилась она к своему законному мужу в свой боhатой дом с провожатыма: с разбойниками, которые чесно с драгоченностями передали мужу в руки.
Коhда она все подробно рассказала мужу, он прослезился и сказал: жалаю покрестоваться с твоїм нареченным и пригласить на службу в доверенны моего торгового дома и с прочентами, как пайшика. Он мне вернул и не тронул капитал — тебя, моя радость. Жону доверил, ужели состояния не доверю?
Это он сказал, а жона сомлела после всей этой трелоги и повалилась на кровать. И сделалась она трудно больня. Ейной нареченной уж служит у ейного мужа и живут они, как братовья. Очень согласно и берегут больную нерушимую женшину. Она все в бесчусвии. Однеж открывает она глаза и находит мужа своего бездыханна. Случилса ему паралик серьца.
Ну, штож? Погоревали, поплакали, очень уж хороший человек был. Все состояние жоны отписано, ешшо в день свадьбы. Она-то вдова-девица нерушимая после вдосва за доверенного, за своего во младенчесве боhосужоно взамуж вышла. Это вы поймите…
Печорец умолк. Не скрыть бы ему непрошенную слезу, но сейчас же неожиданно чистый и крепкий для старика голос Кулоянина запел древнюю былину.
5. Князь Роман и Марья Юрьевна
Снарядилсе кнезь Роман за сине море,
А за сине море походит да битьсе ратитьсе А
посадил он кнегиной да молоду жену.
А тут восплачитсе кнегина да Марья Юрьевна:
— А ты не езди-ко, Роман, да за сине море,
А за сине море широкое раздольїце,
Уж и мне-ка ноне мало спалось,
Да мне-ко много да во снях виделось:
А и будто у меня да и со правой руки
А сокатилосе кольцо да обручальное. —
А не послушалсе Роман да молодой жены.
А он снастит корабли да белопарусны,
А отъезжает кнезь Роман да на сине море,
За сине море, широкое раздольїце.
А тут и год-то пройдет да будто день минет.
А по утру было да все по ранному,
А тут ставает кнегина да Марья Юрьевна,
А ключевой-то водою да умываласе,
А тонким белым полотном да утираласе,
А ишше кланялась спасу да богородице,
А и садилась у окна да у косятого
А глядеть-то она да на сине море,
На сине море, широкое раздольїце.
А из-за моря-то моря да моря синего,
А из-за синего моря да все широкого,
А выплывали сокола да черны корабли.
А хорошо то корабли да приукрашены,
А они красным то золотом изунизаны.
А они чистым серебром да приокованы,
А они скатным жемчугом да изусажены.
А становились корабли да в тихой гавани,
Они метали якоря да все у города,
А оны флаки подымали да все шелковые,
А мосточки-ти мостили да все дубовые,
А настилали камочки да одинцовые,
А и тема же мосточками дубовыма,
А хрущатыма камками да одинцовыма.
А проходил тут Бориско да сын Заморенин,
А он и шел во палаты да во кнегинины,
А не умеет Бориско да речи русские,
А не толкует кнегина да речь немецкую,
А говорит же Бориско да переводшиком:
Ише есть у двора да у Романова
Молодой-то Михайло да переводшиком,
Переводит Бориска да все на русску речь.
«А уж ты здравствуешь кнегина да Марья Юрьевна,
А с молодым-то Романом да со Васильевичем».
А отвечает кнегина да Марья Юрьевна:
— Уж ты здравствуй-ко купец да добрый молодец.
А счесливо бежал да по синю морю
А у нас кнезя то Романа да нету в городе,
А за сине море уехал да он поляковать. —
Говорил же Бориско да сын Заморенин:
«Уж ты ой еси кнегина да Марья Юрьевна,
А мы пришли из-за моря да из-за синего,
А привезли мы товары да разноличные,
А разноличные товары да все заморские.
А и тонки-то шолки да хрущаты камки,
А и штофы-ти у нас да все орленые,
А и сукна-ти у нас да одинцовые,
Дорогие-ти товары да каки надобно».
А не умеет ведь Бориско да речи русские,
А не толкует кнегина да речь немецкую.
А говорит ведь Бориско он переводшиком.
А и тут же кнегина да Марья Юрьевна,
А отпирала ларцы да медны кованы,
А она меряла меру да золотой казны,
А серебряной казны да брала без счету.
А тут сплакались слуги да слуги верные:
«А уж ты душечка кнегина да Марья Юрьевна,
А не ходи-ко ты кнегина да на черной корабль,
А на черной-то корабль да в тихой гавани,
Как товар от тебе да тут прилюбитсе,
А и ум-от от тебя да тут отступитсе»,
А говорит им кнегина да Марья Юрьевна:
— А не ревите-ко вы слуги да слуги верные
А мне-ка нечего с Бориском да разговаривать,
А не умеет Бориско да речи русские,
А не толкую я, кнегина, да речь немецкую.
А я скоро откуплю товары заморские,
А и скоре того, кнегина, да я домой приду. —
А походит кнегина да на черной корабль,
Только взела с собой Михайла да переводшика.
А и ведет ей Бориско да сын Заморенин
А ей по сукнам-то ведет да одинцовыім,
А по мосточкам-то ведет да по дубовыім,
А он заводит ей на палубы тесовые,
А он во те-ли во каюточки судовые.
А и тут же Бориско да сын Заморенин,
А он подносит кнегины да меду пьяного,
А он вторую-ту чару да зелена вина,
Тут и ум-от от кнегины да отступаїтсе.
А и Заморенин кнегины да прилюбаїтсе.
А он не знает, Бориско, да речи русские,
А не толкует кнегина да речь немецкую.
А он целует кнегину да в сахарны уста.
Ай во ту пору было да во то времечко,
А матросы у Бориска да наученые,
Они сымали мосты да все дубовые,
А скатали камочки да одинцовые,
А отворяли они парусы полотнены,
Подымали они якори булатние,
Выходили они да все из гавани,
Ай бежали они да во сине море,
А во сине море — широкое раздольїце.
А во синем-то мори да во раздольїце
А ише стало корабличек покачивать,
С кормы на нос чермленой да поворачивать,
А и тут-то кнегина да сдивовалосе:
— А не бывало на веку да в тихой гавани
Да ише эка погода да разгуляласе. —
Говорит ей Бориско да сын Заморенин:
«А ты не бойсе-ко, кнегина да Марья Юрьевна,
А верно на мори волна да расходилася,
Нанесло зводенёк да до тихой гавани».
Ише не знает Бориско да речи русские,
А не толкует кнегина да речь немецкую.
А перепалось у кнегины да ретиво сердце,
А бежит она по лесенки на палубу…
У кнегины резвы ножки да подкосилисе:
А и сине-то море да на волнах стоїт,
По синю-ту морю да тут карапь бежит,
А тут карапь-то бежит, да как стрела летит,
Как стрела-та летит, да кверху злетывает.
А и тут-жа кнегина да горько сплакалась:
— А и трої проклят да сын Заморенин,
Я сронила с головы да золотой венец! —
А и день-то пройдет да все другой минет,
А и треты-ти сутки да миновалисе,
А тут Больша-та Земля да показаласе.
Ише стали корабли да в тихой гавани,
А и метали якоря да все у города.
Опускали оны парусы толковые,
А мостили мосты да все дубовые,
Настилали камочки да одинцовые,
А ише вышиты камочки да в красном золоти,
Прирозубраны камочки да в чистом серебри.
Приусыпаны камочки да в скатном бисери.
А и тут-же Бориско да сын Заморенин
А и берет он кнегину да за белы руки,
Он за перьсни-ти берет да золоченые,
А и ведет он кнегину да на красно крыльцо,
А во свои ти палаты да белокаменны:
А он поставил Бориско да сын Заморенин,
А он поставил дружину вокруг двора
А молодую-ту кнегину да караулити.
А у ворот-то поставил да приворотничков
А во сенях-то поставил да караульшичков
Да молоду ту кнегину да караулити.
А и во тех-то во палатах да белокаменных
А розоставили столы да вси дубовые,
А разостлали белые браны скатерти,
А наположили есвица сахарные,
А наносили вина да пива пьяного.
А пива пьяного, меду да все стоялого.
Ай говорил как тут Бориско да сын Заморенин:
«А ты послушай-ко, кнегина да Марья Юрьевна,
Да я возьму тебя, кнегина, да за себя замуж».
— Трої проклят Бориско да сын Заморенин
А я сронила с головы да золотой венец! —
А и тут же Бориско да сын Заморенин
А он позорил кнегину да Марью Юрьевну.
А он дерет со кнегины да платье цветное,
А говорит кнегины да Марьи Юрьевны:
«А ты потешь-ко, кнегина, да добрых молодцов,
А ты спляши нага да по удалому».
А и тут же кнегина да не ослышалась,
А и сколько кнегина да тут выплясыват,
А она боле слезами да уливается;
— А ты прости меня, спас да многомилостив,
А я сронила с головы да золотой венец! —
А во двори-то дружина да упиваласе,
А напивались у ворот да приворотнички,
А и напивались во сенях да караульшички,
А приупился Бориско да сын Заморенин.
А ише стали они да опочив держать.
А ише тут то кнегина да догаладасе:
— Благослови-тко мене спас со пречистою,
А ты выведи меня да на светлую Русь! —
А и бежит нынь кнегина да поскорешеньку,
А поскорешеньку бежит да потихошеньку.
Из полат выбегает да все на улицу.
А ише спят во палатах да трої суточки,
Как со сна-то дружина да прохватиласе,
Прохватилася дружина да перепаласе,
«А у нас hде-ка кнегина да Марья Юрьевна?»
Побежала дружина да ко синю морю,
Ко синю морю, широкому раздольшцу.
Как широко-то море да на волнах стоїт,
Во синем мори погода да поднималасе,
Говорила дружина да все Борисова:
«Уж мы скажем Борису да все Заморину:
Убежала кнегина да ко синю морю,
Во синем мори кнегина да утопиласе».
А и бежала кнегина да она три-то дни,
А она три-то ведь дни да она три ночи.
А забежала кнегина да во темны леса,
Во темны-ти леса да во дремучие,
А во те ли во болота да во зыбучие.
Да во лесах-то она три года скиталасе,
Да она горьким-то кореныцем питаласе,
Она долгима-то косами закрываласе.
А тут повытают снежочки да у чиста поля,
А выбредала кнегина да ко синю морю,
Ко синю морю да на жолты пески.
А и тут-то кнегина да горько сплакалась:
— А уж ты море ли море, да море синее,
А ты возьми-ко мое да тело белое,
А упокой ты мою да душу грешную! —
А и заходила кнегина да в море по пояс.
А как из-за моря, моря да моря синего,
Из того же раздольїца широкого
Ай выбегает суденышко малешенько.
На суденки-то удалой добрый молодец
Ише кнегинин переводшык да свет Михайло.
Ай говорит он кнегины да таковы слова:
«А уж ты гой еси, кнегина да Марья Юрьевна,
А выбредай ко мне, кнегина, да на черно судно
Я свезу тебя, кнегина, да на светую русь».
А тут высказыват кнегина да Марья Юрьевна:
— А уж ты хто таков, удалой добрый молодец?
Не слыхала я этта да речи русские,
А я русские той речи да ровно три года! —
Отвечает Михайло да доброй молодец:
«А уж ты миленька кнегина да Марья Юрьевна,
Не узнала своего да слуги верного,
Как и есь я Михайло да передвошичек!
А походила ты к Бориску да на черной карапь,
А ты не знала с їма да разговаривать.
А ты взела меня с собой да во помошники».
Тут слезами кнегина да умываласе,
А Михайла та кнегина да устыжаласе.
Забродила кнегина да в море по шею.
— Уж ой еси молодой да доброй молодец,
А ты брось мне-ка с судна да хоть портенышко,
Я закрою свое да тело нагое. —
А и тут же Михайло да не ослышалсе,
А скидоват свое да платье верхнее,
А подает он кнегины да Марьи Юрьевны.
Заходила она да на суденышко,
Ише скоро кнегина да одеваїтсе:
— А спасибо тебе, да свет Михайлушко,
Надо мной ты, Михайло, да не куражиссе. —
Ай побежали они да по синю морю,
По тому-ту широкому раздольїцу.
А тут пришли они с Михайлом да на светую Русь,
На светую Русь да в стольнем городи
Тут пива ти варят да все вино курят.
А доходила кнегина да Марья Юрьевна
А до своих-то полат до белокаменных,
А она спрашивать стала да своїх верных слуг:
«Нынь пошто вино курят да все пива варят?»
А не признали кнегину да слуги верные:
По-муски то кнегина да нынь обряжена.
А говорят-то кнегины да таковы слова:
«А воротилсе князь Роман да из Большой земли.
А он искал своей княгины да Марья Юрьевной,
Увезли его кнегину да во Большую землю
А искал он кнегину да ровно три года,
А он Большу ту землю да все на дым спустил.
А перебил он старого и малого
Да за свою ту желанну да Марью Юрьевну.
А теперь у нас кнезь да прироздумалсе,
А он сосватал за себя на нынь боярскую дочь.
А о вчерашной день Романушко сосватолсе,
А сегодня у Романа да обрученыце,
А и завтра у Васильевича венчальной день».
Ай говорила тут кнегина да Марья Юрьевна
Своему-то Михайлы да другу верному:
— А ты бежи-ко, Михайло, да во торговой ряд,
А ты купи-ко, Михайло, да гусли звончаты.
А подем мы к Роману да на широкой двор
А мы скажемся у кнезя да скоморохами. —
А и тут же Михайлушко не ослышалсе.
А походит же Михайло да во торговый ряд,
А купил он ей гусли звончеты.
А пришли ко кнезю да на широкой двор,
Ише в те-ли во палаты да белокаменны.
Оны сказалисе у кнезя да скоморохами.
Запогудывали в гусли да в гусли звончаты.
А и тот же Роман да свет Васильевич
Не узнал своей кнегины да Марьи Юрьевны.
По-муски то кнегина да все обряжена.
А он дает ей братыню да зелена вина,
Зелена-то вина да из своих ведь рук.
А выпивала кнегина да за единой дух,
А со правой руки сымала да золото кольцо,
Золотое-то кольцо да обручальное,
Она которым со Романом да обручаласе,
А положила во братыню да во серебрену
Воротила Роману Васильевичу.
А и тут же Роман да свет Васильевич
А он хватат у ей перстень да золото кольцо,
Прижимает кольцо да к ретиву сердцу,
А обливает слезами да все горючима:
«А уж ты, ой еси, молодой да скоморошина!
Говори-ко ты мне да правду истину;
А у меня где-ка кнегина да Марья Юрьевна?
А искал я кнегину да ровно три года,
Я Большу ту землю да все на дым спустил,
Перебил я и старого и малого».
А и тут же кнегина да Марья Юрьевна
Она падат Роману да во резвы ноги,
А умывает слезами да все горючима.
Зрадовался у нас кнезь Роман Васильевич.
А он хватает кнегину да за белы руки,
Прижимает кнегину да к ретиву сердцу,
Он целует кнегину да в сахарны уста,
А он ей садит на место да на кнегинино:
«А мне не надобна невеста да все обручная,
Да только надобна кнегина да Марья Юрьевна!»
Ай того же молодого да он Михайлушка
А поставил себе да в друга милого,
А в друга милого, во брата да во названного.
Пока Кулоянин пел свою древнюю былину, Московка все более улыбалась, и как только Кулоянин закончил, она закричала:
