Кэтрин Ласки - Наследник
В следующий миг Нирок почувствовал, что вновь очутился в своем теле, а призрачная маска растаяла в воздухе. Он посмотрел вниз: он по-прежнему стоял на берегу озера, только лапы его слегка тряслись от волнения.
Нирок решил осмотреть себя и трезво оценить свое состояние.
Он снова уставился на свое отражение в черном зеркале озера. На его лицевом диске горела кровавая отметина материнских когтей.
Нирок вздохнул. Несколько мелких темных перышек, окружавших лицевой диск, выпали при линьке. Так, теперь другие потери. Нирок начал медленно поворачиваться кругом, чтобы ничего не упустить.
«Так, опахала больше нет, о нем лучше забыть…как и о бесшумном полете. Теперь я, наверное, летаю громче вороны… Великий Глаукс, а где же левые кроющие хвостовые перья? Неудивительно, что я с трудом приземлился… Слава Глауксу, первичные маховые на месте… Ой, а где же одиннадцатое второстепенное?»
Филипп успел научить его очень многому, в том числе, счету. И еще он показал Нироку несколько букв, просто начертив их на песке когтем.
Филипп умел считать только до девятнадцати, потому что у сипух на каждом крыле по девятнадцать перьев. Первые десять, сидящие на кисти, называются первичными. Перья с одиннадцатого по девятнадцатое считаются вторичными. Все, что начиналось после цифры девятнадцать, Филипп называл высшей математикой.
Он рассказал Нироку, что Ночные Стражи Га'Хуула отлично разбираются в этой науке и не зря считаются самыми умными совами во всем совином мире.
«Итак, все первичные перья у меня целы, — подытожил осмотр Нирок, — так на что же я жалуюсь?»
Первичные перья важнее прочих, именно они позволяют птице лететь вперед.
«И лицевые почти все на месте, я потерял только одно вторичное и несколько кроющих, но это совсем не страшно. Главное, крылья целы. Я остался совой, я могу летать, а остальное — пустяки».
Нирок тут же пообещал себе, что не станет хныкать и не будет твердить «это несправедливо», как делают маленькие птенцы. Он понял одну очень важную вещь. Пусть он еще не до конца оперился, это ничего не значит. За несколько часов с того момента как они с Филиппом бросились в Крушильни, он стал взрослым.
Ему еще не исполнилось шести месяцев от роду, но его детство кончилось. Он больше не был птенцом. Он стал взрослым, и навсегда порвал со своим прошлым, в котором остались отец и мать. С перьями или без, он все равно станет членом благородного совиного братства, что бы ни думали об этом его родители.
Нирок знал, что не сможет хорошо летать, пока у него не отрастут новые перья. Наверное, в этом краю живут какие-то совы, и им может не понравиться вторжение чужака.
Нироку очень хотелось бы поселиться в каком-нибудь уютном дупле, похожем на те, о которых рассказывал Филипп, но, видимо, придется с этим повременить. Лучше пока подыскать себе местечко на земле.
Здесь, на галечном берегу, он легко различит шорох мышей или полевок, а когда придет зима, и зверьки попрячутся в свои норы, можно будет разыскать каких-нибудь насекомых.
На высоком берегу пруда темнело сломанное ураганом высокое дерево. Его с корнями вывернуло из земли так, что внизу образовалось нечто вроде пещеры.
«Надо бы взглянуть, нет ли там подходящего убежища для усталой и искалеченной совы», — подумал Нирок, с трудом заковыляв в ту сторону.
Поваленное дерево
В дереве оказалось сразу несколько удобных для жилья мест. В корнях дерева Нирок отыскал неглубокие ямы, забитые комьями земли и закрытые свисающими корнями. В стволе оказалось несколько дупел и более мелких трещин, причем, все они пустовали.
Нирок опасался только того, что в одной из этих огромных нор могла жить лисица, с ней ему было никак не справиться. Он бы предпочел кого-нибудь поменьше — бурундука, небольшую крысу или и того, и другого вместе, потому что просто умирал от голода.
Но усталость была сильнее голода. Когда первые лучи солнца принялись прорывать ночную тьму, Нирок забрался в дупло, расположенное посередине ствола. Он так устал, что даже не заметил, как уснул на мягкой подушке из мха — того самого мха, о котором столько рассказывал ему Филипп, самого мягкого на свете под названием «кроличьи ушки».
Когда на следующий вечер он проснулся, то увидел, что весь мир стал белым, скрывшись под густым белым покрывалом. Нирок испугался. Он умирал от голода. Снег заглушил все уютные звуки, под которые он заснул накануне. Не было слышно ни скрипа ветвей на ветру, ни шелеста травы, ни шороха крошечных лапок по галечному берегу озера. Как же он будет охотиться в такой тишине? Как расслышит мышиную возню или шуршание полевки?
Нирок осторожно выбрался из дупла и моргнул. Мороз щипал его голое тело, но голод был страшнее холода. Внезапно прямо из-под дерева до него донесся тихий звук. Нирок быстро вернулся в дупло и прислушался. Звук повторился. Звук был очень знакомый, будто кто-то шуршал и копошился под корой. Может быть, тут водятся насекомые? Но разве жуки могут жить в таком холоде?
Нирок немного подумал, и решил, что внутри дерева совсем не холодно. Даже он, потерявший чуть ли не половину своих перьев, спокойно проспал здесь целый день, и нисколько не замерз. Стоило ему подумать об этом, какое то мелкое, незнакомое существо проползло над самым его клювом. Нирок, не задумываясь клюнул.
Ух! Весьма неплохо, снаружи хрустящее, внутри мягкое… Нирок проглотил пищу и сразу почувствовал, что голод немного уменьшился. Из дерева выползла еще одна букашка. Нирок склевал и ее, а потом расковырял когтем дырочку, из которой она появилась. Дерево совсем прогнило, и внутри было изъедено ходами и туннелями.
Кажется, Жуткоклюв когда-то говорил, что в старых гнилых деревьях можно найти самые большие запасы еды. Так оно и оказалось. В сгнившем стволе дерева обитала целая куча самых разнообразных червей и ползучих многоножек, которых Нирок раньше никогда в глаза не видел. Впрочем, на вкус все они оказались весьма недурны.
После еды жизнь перестала казаться ему мрачной. Гнилое дерево было настоящим подарком Глаукса. В нем можно было жить, оно защищало от холода и кормило в голодные дни. Конечно, жуки и червяки не могут сравниться с сочным красным мясом, но зато ими можно подкрепиться без всяких усилий, не выходя из дому. А там, глядишь, и снег растает.
Нирок снова поел, а потом уснул. Впервые за долгое время он чувствовал себя в безопасности.
С каждым днем совенок все больше набирался сил. Большую часть времени он сидел в дупле и думал. Гнилое дерево оказалось отличным убежищем, в нем Нироку было тепло, уютно и сытно, но этого оказалось мало.
Он был совсем один на всем белом свете. Нирок постоянно думал об этом. Его единственный друг погиб. Филипп редко говорил красивые слова, но он любил его, Нирока, и готов был умереть ради него. Нира убила Филиппа, но ведь и Нира тоже говорила, что любит Нирока… Неужели любовь может быть такой разной? Неужели Нира, в самом деле, любит его?
Что* же тогда сказать о Сорене? Разве Сорен мог любить своего брата, который в раннем детстве выбросил его из родительского дупла? Но ведь Сорен заколебался в последний момент, во время кровавой битвы в пещере?
Что же это такое — любовь? Может быть, любить — значит понимать кого-то и доверять ему? Если это так, то любовь похожа на веру. Не на ту веру, когда ты слепо доверяешь всему, что тебе сказали, а на ту, которую ты обрел своим желудком, разумом и сердцем.
«Вера и любовь, это два крыла одной совы», — решил Нирок. Он сделал и другое открытие. Он понял, что любовь сильнее, чем ненависть. Любовь Филиппа заставила его восстать против своей матери. Любовь к Филиппу никогда не позволит ему вернуться к Чистым. Может быть, именно любовь или обещание любви, позвало его на поиски правды. Возможно, Нирок еще не все знал о любви, но он понял, что ее могущество огромно.
Он почти не покидал своего дупла и питался исключительно насекомыми. Нирок боялся, что Нира послала за ним погоню, поэтому остерегался шпионов, которые могли доложить Чистым о том, где он скрывается. Страх заставлял его спать по ночам и охотиться днем.
День за днем совенок сидел в своем дупле, дожидаясь наступления рассвета, когда можно будет выбраться на охоту. Каждое утро он слышал, как другие совы возвращаются с ночного промысла. Нирок любил это время суток, ему нравилось слушать, как совиные семьи ужинают, кормят детей и укладываются спать. Иногда он осторожно выбирался из дупла, подкрадывался поближе к дереву, где жило совиное семейство, прятался в кустах и навострял уши.
Ему нравилось слушать писк маленьких совят, которым родители обещали рассказать интересную сказку, если они без капризов съедят кусочек мыши или полевки, но больше всего он любил слушать сами истории.
