Братья Бондаренко - Горицвет
— Они хотят пить. Напои их.
Родничок говорил:
. — Постойте. Дайте мне окрепнуть.
Но, вздыбленная, шла к нему Пустыня. Она забыла вчерашнее, она не думала о завтрашнем. Она уже сегодня хотела получить свой глоток воды.
И умер засыпанный огненными песками Родник.
В лесу живут деревья, на лугах живут травы, в озерах живут рыбы. В пустыне живут пески. Их калит солнце. Их продувают ветры и сдвигают в огромные барханы. Но кажется, что это не барханы, а могилы оазисов — кладбище родников.
СКАЗКА О МАКЕ
Мак цвел второй день и знал — это все: сегодня облетят лепестки его цветка. Они должны облететь с минуты на минуту. Ему уже тяжело было держать их, и потому смотрел он на солнышко и говорил:
— Что же ты медлишь, солнышко? Опускайся скорее...
Он зацвел вчера утром. И знал: ему цвести всего два дня. Весь день вчера он разговаривал с солнышком, говорил ему:
— Не спеши, солнышко, опускаться. Пусть сегодняшний день будет длинным-длинным. Мне же цвести всего два дня.
Так было вчера, а сегодня проснулся он утром и почувствовал слабость. И понял: не удержать ему долго своих лепестков. Дунет ветер — и облетят они.
И потому говорил Мак солнышку:
— Опускайся скорее.
Он не хотел, чтобы его товарищи видели, как он будет осыпаться. Пусть лучше он облетит вечером, в сумерках, когда все уже будут спать.
«Пусть меня запомнят все цветущим», — думал Мак и торопил солнышко:
— Скорее опускайся, солнышко. Я могу совсем обессилеть и не удержу лепестков. Осыплюсь.
Но он устоял. Он осыпался уже поздно вечером, в темноте. И роняя лепесток за лепестком в черную тьму, Мак думал о солнышке:
«Ты вовремя село, солнышко. Меня никто не видит отцветающим, и поэтому я останусь в памяти у всех только цветущим...»
КАК ПОГИБЛО МОРЕ
Море было огромно. Когда оно вздымало волны и шло к берегу, скалы дрожали. В бурю, косматое, мятущееся, оно было страшным. Й птицы боялись лететь над ним. Даже солнце пряталось за тучи.
— В тебе столько силы, — говорило оно, — что ты можешь даже опрокинуть гору,
— Могу, — говорило Море и пробовало доплеснуть до солнца.
В ясные дни над ним кружили чайки. Они кормились возле его берегов. А в волнах его резвились дельфины.
Море лежало неохватно огромное, и никто не догадывался, что оно умирает.
Когда-то их было совсем немного — водорослей- кремнеземок, с горсть, а может, и того меньше. Стоило только плеснуть Морю, и оно выкинуло бы их на берег, и все было бы хорошо. Но Море сказало:
— Ничтожные карлики. Чем они могут помешать мне? Пусть живут. Места у меня на всех хватит. Да и много ли им нужно места, когда их всего какая- то горстка.
Тогда их была горстка. Теперь они заняли все от края до края, и от них нельзя уже было освободиться. Миллиарды кремнеземок плавали в Море, и был у Моря буровато-желтый цвет.
— Ты, Море, цветешь? — говорило солнце.
А Море вздыхало:
— Не цвету — болею.
И никто не верил, что Море может болеть.
Кремнеземки рождались и умирали. Они были одеты в крепкие панцири. Кремнеземки умирали, а панцири оставались лежать на дне Моря. И время было бессильно перед ними. Они ложились пластами, прочными, как броня.
Море вскипало, бурлило, билось о скалы и все напрасно: кремнеземки не переводились. Море затихало и, готовое разрыдаться от бессилия, подолгу глядело, как бесшумно опускаются на дно умершие кремнеземки, а вместо них нарождаются новые.
И так век за веком.
Море чахло. Мелело. Задохнулись в нем рыбы. Улетели от него чайки. Оно умирало в одиночестве. Солнце глядело на него сверху и удивлялось:
— Что с тобой, Море? Я не узнаю тебя.
Море и само себя не узнавало. Давно ли перед ним трепетали скалы, а теперь у него не было даже сил сказать, слово.
Прошли еще века.
И вот там, где ходили когда-то высокие, как дома, волны, лежит каменное плато. Оно спрессовалось из скорлупок кремнеземок. Так растения-карлики погубили Море.
А ведь когда-то их было совсем немного — какая- то горстка. И стоило Морю плеснуть, легкой волной, и они были бы выброшены на берег. Но оно не сделало этого и потому погибло.
ПЕСНЯ ВОРОБЫШКА
Была зима. Свистели метели, лютовали морозы. Верба царапала по стеклу окна обледенелыми ветвями, просилась в избу:
— Замерзаю я.
И где-то в сарае кулдыкал Индюк:
— Зима в нынешнем году матерая. Не зима — зимища. Долго лежать ей.
И тут высунулся из-под стрехи Воробей и чирикнул:
— А зима-то сломалась уже, на убыль пошла.
— Врешь, — хлестнула его по глазам снегом метель.
И мороз тоже сказал:
— Врешь!
Дохнул на Воробья ледяным дыханием, и поседел Воробей сразу, но все равно выглядывал из-под стрехи, чирикал:
— Правда, сломалась зима. Весна идет, крепитесь,
Вскоре снег изрыхлился, стал дырчатым. Жаворонки прилетели, скворцы. Они. пели о весне. Пели звонко. Индюк и тот. ходил теперь по двору, кулдыкал :
— Вот она, весна-то, пришла...
Много теперь было песен о весне. Но Верба помнила чириканье серого Воробышка. Ему было так же холодно, как всем, но он собрал все тепло свое, чтобы сказать всем:
— Весна идет.
Он первый разглядел ее в белой мути метелей и не побоялся сказать об этом в дни, когда зима еще была в силе и лютовала морозами.
РОС У ОКОЛИЦЫ ДУБОК
Родился у околицы села Дубок. Увидели его козлята, позарились на листочки. И объели их.
— Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.
— Нашей деревне дубы не нужны, — сказали козлята. — Нам и верб хватит.
«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и пошел в рост. Поднялся, чтобы его козлята достать не смогли.
И правда, козлятам он был теперь не по росту.
Но увидели его телята. Позарились на его листочки,
объели их.
— Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.
— Нашей деревне дубы не нужны, — сказали телята. — Нам и верб хватит.
«Ну нет, — подумал Дубок, — я так просто не сдамся». Оправился маленько и опять пошел в рост. Поднялся повыше, чтобы его телята достать не смогли.
И правда, телятам он был теперь не по росту. Но увидели его лошади. Позарились на его листочки, объели их.
— Что вы делаете? — набежал на них Ветер. — Он же может вырасти и стать дубом.
— Нашей деревне дубы не нужны, — сказали лошади. — Нам и верб хватит.
«Ну нет, — подумал Дубок. — Я так просто не сдамся». Оправился маленько и опять пошел в рост, не оплошал. Поднялся, расправил плечи и стал таким большим и могучим, никому недоступным.
И заблеяли козлята:
— Вот и у нашей деревни Дуб есть.
Замычали телята:
— Наш Дуб. У нас вырос.
— А как же, — заржали лошади, — нашей деревне никак нельзя без Дуба.
И часто, когда становится жарко, лошади приходят под широкую тень его зеленого шатра. Стоят и дремлют, слушают, как свистит в темных дуплах Ветер. Дупел было бы меньше у Дуба, если бы его не ощипывали когда-то козлята, не срывали его листьев телята, если бы не объедали его лошади. Но кто же тогда знал, что тоненький неуклюжий стебелек разрастется в такое большое дерево.
ЛЯДНИК
Он родился вместе с другими цветами на полянке в лесу и тут же решил прожить как можно дольше. Расти не спешил. И соседу своему Шалфею советовал :
— Ты тоже больно-то не тянись кверху. С опаской, брат, жить надо: один раз живем, ну, как промахнешься.
— Вот й я говорю: один раз живем, — отвечал Шалфей, — и поэтому надо подняться как можно выше, встать как можно прямее. Пусть поглядят на тебя, какой ты есть.
Но Лядник себя показывать не спешил. Он видел: по лесу ходят лоси, придавят копытом или слизнут языком и нет тебя больше.
— А разве я родился, чтобы так быстро помереть? — говорил самому себе Лядник и старался ближе
к земле пригнуться, все его поменьше заметно будет, и он подольше проживет.
Проходил как-то Медведь поблизости. Толкнул березовый пень, чтобы поглядеть, нет ли чего под ним съестного. Откатился пень на полянку, а Лядник — раз! — и поднырнул под него.
— Под пнем, — говорит, — спокойнее.. Здесь меня не видит никто и поэтому никто не обидит.
Поначалу ему и неудобно было лежать под пнем и давил он на него, но потом Лядник привык и даже радовался:
— Хорошо я укрылся, не найти меня здесь... А жизнь, ее все равно как и где, лишь бы прожить.
