Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч (ред. 1938 года)
Я ведь это всё к тому, чтобы ты не подумал, что я тебя разбудил с пьяных глаз. Я тебя, Кузьма Егорыч, потому разбудил, что только что произошёл в нашем вагоне удивительный, совершенно непохожий случай.
Вот что, понимаешь, случилось. Постелил я, как полагается, всем постели и, между прочим, постелил в седьмом купе. А там, понимаешь, едет бородатый старичок в чудной соломенной шляпе и при нём трое парнишек — скорее всего, я так думаю, однолетки. И при них, понимаешь, ни капли багажа. То есть ну ни-ни! Будто они не в Одессу едут, а в театр или там, скажем, в кино.
Тут я соображаю, что скорее всего это воры. А где доказательства, что воры? Таких доказательств у меня нету, что они воры. Ладно, думаю, придётся за ними последить.
А тут ещё один из мальчишек, такой белобрысенький, весь в веснушках, спрашивает:
— Товарищ,- говорит,- проводник, как,- говорит,- пройти в вагон-ресторан?
Я, конечно, моментально отвечаю, что нет у нас в поезде вагона-ресторана, но можно, говорю, утречком предложить вам чаю с сухарями. Тут мальчик смотрит на старика, старик ему глазом моргает, мальчик и говорит:
— Ну ладно, мы и без вашего чаю обойдёмся, раз нет вагона-ресторана.
Интересно, думаю, как это вы до самой Одессы обойдётесь без моего чаю и без вагона-ресторана. И ухожу в наше купе, но двери у нас не захлопываю, а только прикрываю, чтобы оставалась щёлочка.
А уже в вагоне все давно спать улеглись, и уже во всех купе граждане и пассажиры храпят и третьи сны видят. И только в седьмом купе всё «шу-шу, шу-шу» — разговаривают. Что именно говорят, мне не слышно, но только мне определённо слышно, что о чём-то разговаривают.
Потом вдруг открывается ихняя дверь, и из неё высовывается тот самый старичок, того не замечает, что я за ним слежу, снимает с головы свою шляпу эту соломенную… и что бы ты, Кузьма Егорыч, подумал, что этот старичок делает? Слово даю, не вру! Рвёт из своей причёски клок волос! Провалиться мне на этом месте, если вру!
Батюшки, думаю, сумасшедший! Вот уж, что называется, повезло. Принесло сумасшедшего аккурат в моё дежурство. Но, между прочим, молчу и жду, что будет дальше.
А дальше, оказывается, старик нахально рвёт этот самый клок волос на многие части и кидает на пол. А я, между прочим, перед тем только что подметал, и он у меня блестел, как стёклышко. А старик кидает этот мусор на пол и что-то про себя бормочет. Тут я всё больше убеждаюсь, что действительно этот пожилой пассажир — ненормальный и не миновать того, чтобы в Киеве его ссаживать. Уж, думаю, скандалу с ним не оберёшься! Может быть, он даже сию минуту начнёт кидаться на людей, стёкла бить или тому подобное. Смотрю: нет, ни на что не кидается, стоит смирно, бормочет. Побормотав малость, уходит в своё купе.
Скажите, пожалуйста, думаю, как интересно! И приоткрываю чуть побольше нашу дверь, чтобы удобнее было смотреть. Смотрю, смотрю — ничего особенного не вижу.
И вдруг слышу, кто-то по коридору босыми ногами шаркает. Только не впереди, а позади меня. Тогда я понимаю, что кто-то с тамбура прошёл в вагон, и опять-таки страшно удивляюсь, потому что тамбур-то у меня во время движения всегда запертый.
Посмотрел я назад и… Вижу… идут с площадки четыре молодца, здоровые, как быки. Плечи во! Ручищи во! Губы красные, толстые. Глаза как тарелки. И что самое главное, эти граждане — чёрные-пречёрные, вылитые негры и притом совершенно голые. Только и есть на них одежонки, что тряпочки на бёдрах. Между прочим, босые.
Я ещё не очень удивляюсь. Предполагаю, это какая-нибудь африканская делегация, и они спросонок перепутали — потому, наверное, и голые.
Вылезаю из нашего купе и обращаюсь к ним:
— Граждане! Вы, вероятно, вагоны перепутали. Это, граждане, международный, и у нас тут все купе заняты.
А они хором:
— Молчи, неверный! Мы знаем, куда мы идём. Нам как раз сюда и нужно, куда мы идём.
Тогда я им говорю:
— Извиняюсь, в таком случае, граждане, попрошу ваши билетики.
Они мне опять хором:
— Не морочь нам головы, чужеземец, ибо мы спешим к нашему повелителю и господину.
Я говорю:
— Меня буквально поражает, что вы меня называете чужеземцем. Я советский гражданин. Это раз. А во-вторых, у нас господ давно нет. Когда-то, верно, были, а теперь, извиняюсь, все вышли. Это, говорю, два.
Их старший говорит:
— И мы тоже очень поражаемся, как наш господин не поразил тебя насмерть за твои дерзкие слова.
Я отвечаю:
— Ничего удивительного в этом не замечаю, поскольку в нашей стране если где ещё и застряли отдельные господа, то они молчат себе в тряпочку. А пока что, будьте добры, ваши билеты.
Их старший опять отвечает:
— Тебе должно быть стыдно, неверный! Ты пользуешься тем, что у нас руки заняты и что мы не можем вследствие этого убить тебя за твою безумную наглость. Это,- говорит,- нечестно, что ты этим пользуешься.
Тут я замечаю, что все четыре чёрных гражданина сверх всякой меры загружены всякой снедью. Один в руках держит тяжёлое блюдо, а на блюде жареный барашек с рисом. У другого в руках громадная корзина с яблоками, грушами, абрикосами и виноградом, хотя обращаю, Кузьма Егорыч, твоё внимание: ещё до фруктового сезона месяца два осталось. Третий на голове держит большую посудину в виде кувшина, и в этом кувшине что-то такое имеется. По запаху полагаю, что типа рислинг. У четвёртого в обеих руках по блюду с пирогами и пирожными. Я, признаюсь, даже рот разинул, а старший говорит:
— Лучше бы ты, неверный, показал нам, где тут седьмое купе, потому что мы должны выполнить поскорее нашу работу, а по неграмотности своей не разберём, где находится наш господин.
Я тогда начинаю догадываться, спрашиваю:
— Как он выглядит, ваш хозяин? Старичок такой с бородкой?
Они говорят:
— Он самый. Это тот, кому мы служим.
Я их веду к седьмому купе и по дороге говорю:
— Придётся с вашего хозяина взыскать штраф за то, что вы без билетов ездите. Давно вы у него служите?
Старший отвечает:
— Мы ему служим три тысячи пятьсот лет.
Я, признаюсь, думаю, что ослышался. Переспрашиваю:
— Сколько, говоришь, лет? Он отвечает:
— Сколько я сказал, столько мы и служим. Три тысячи пятьсот лет.
Остальные трое головами кивают: дескать, правильно старший говорит.
Батюшки, думаю, мало мне одного сумасшедшего, ещё четверо подвалили!
Но разговор продолжаю:
— Что это, говорю, за безобразие! Столько лет служите, а вам хозяин даже спецовки простой не справил. Ходите, в чём мать родила. А сам виноград кушает, барашков жареных. Какая, говорю, жадность с его стороны.
Старший отвечает:
— Мы к спецовке не привыкли. Мы даже не знаем, что это такое.
Я тогда говорю:
— Очень странно мне слышать такие слова. Тем более от человека с таким приличным производственным стажем. Вы, вероятно, нездешние? Вы где постоянно проживаете?
Тот отвечает:
— Мы сейчас из Аравии.
Я говорю:
— Тогда мне всё понятно. Вот седьмое купе. Постучите.
Моментально выходит тот самый старичок, и тут все его чёрные служащие падают на колени и протягивают ему свои кушанья и напитки. А я отзываю старичка в сторону и говорю:
— Гражданин пассажир, это ваши сотрудники? Старик отвечает:
— Да, мои.
Тогда я ему говорю:
— Они без билетов едут, за это с них полагается штраф. Вы как, согласны уплатить?
Старик говорит:
— Согласен хоть сейчас. Вы только скажите сколько.
Я вижу, старичок довольно благоразумный, и шёпотом ему объясняю:
— Тут у вас один сотрудник от вашей неслыханной эксплуатации ума лишился. Он говорит, что служит у вас три с половиной тысячи лет. Согласитесь, что он сошёл с ума.
Старик отвечает:
— Не могу согласиться, поскольку он не врёт. Да, верно — три тысячи пятьсот лет. Даже немножко больше.
Я тогда старику заявляю:
— Бросьте меня разыгрывать! Это довольно глупо в вашем возрасте. Платите немедленно штраф, или я их ссажу на ближайшей станции. И вообще вы мне подозрительны, что ездите без багажа в такой дальний путь.
Старик спрашивает:
— Это что такое — багаж? Я отвечаю:
— Ну, узлы, чемоданы и так далее. Старик смеётся:
— Что же вы,- говорит,- о кондуктор, врёте, что у меня нет багажа! Посмотрите, пожалуйста, на полки.
Смотрю, а на полках полным-полно багажа. Только что смотрел — ничего не было. И вдруг на тебе — масса чемоданов, уйма узлов.
Я тогда говорю:
— Тут, гражданин пассажир, что-то неладно. Платите поскорей штраф, а затем я на следующей остановке приведу сюда главного — пускай разберётся. Я что-то перестаю понимать, в чём дело.
Старик опять смеётся:
— Какой штраф? За кого платить штраф?
Я тогда стал совсем злой — поворачиваюсь, пальцем показываю на коридор, где стояли эти самые зайцы. А там никого нет! Я нарочно весь вагон обегал, всюду осмотрел. Даже след моих зайцев простыл.
