Никольская Олеговна - Про Бабаку Косточкину-2
— Фома Фомич, милый, это я!
— Громче кричи, — посоветовала мне Принцесса Морковка крошечным ртом.
Она стояла рядышком в окружении незнакомых мне мальчиков.
— На вот, залезь, — она придвинула к боку Фомы Фомича лестницу, увитую плющом.
Я залез на нее и опять крикнул:
— Фома Фомич! Ты меня слышишь?
— БО-БО-БА-БУ-БА! — прогремело под потолком.
Прогремело так, что я кубарем скатился с лестницы.
— Не понял! Что?
— БО-БО-БА-БУ-БА!
Ну что ты будешь с ним делать? Он так ТОЛСТО говорит своим БОЛЬШИМ голосом, что я ничегошеньки не слышу!
— Ничего не слышу, — пожаловался я Принцессе, но она только дернула плечиками.
— Фома! Говори, пожалуйста, тише! Я тебя не слышу! — снова заорал я во все горло.
— БЫ-БО! — громыхнуло из-под потолка. Так совершенно невозможно разговаривать!
Может, собрать гостей и организовать живую пирамиду? Я бы залез наверх — все было бы повыше.
Я огляделся — но вокруг никого не было.
Все гости куда-то делись.
— А где все? — спросил я у Принцессы.
— Где-где — в Караганде!
— Правда, что ли?
— Нет, конечно. Все в Иначе.
— А мы тогда где? — я даже растерялся. Неужели я уже в Так? Неужели все позади? Сердце у меня защекотало, как будто по нему прополз жук.
— Мы в Или.
— В иле?
— Не в иле, а в Или — между Так или Иначе.
Ужас. Час от часу не легче.
— Это ты Песочникам спасибо скажи. Это они тебе секунду растянули, чтобы ты успел хотя бы сюда.
— А если бы не успел, то что?
— То все.
— Ясно. Что мне все-таки с Фомой Фомичом делать? Он вообще меня не слышит.
— А я понятия не имею. Сам думай.
— Я думаю.
— Вот и думай.
— А я и думаю.
Я снова посмотрел в трубу. Фома Фомич меня явно видел. Я это видел по его глазам и по общему выражению морды. Оно было сострадательное. А может…
А может, он меня слышит?
— Ты меня слышишь? — крикнул я и быстренько глянул в трубу.
Фома кивнул.
Ура! Он слышит!
А я нет.
«Имеющий Ухо да услышит», — вдруг вспомнил я пророческие слова Буренкиных.
Я судорожно зашарил по карманам. Где же оно? Ну, где?
Вот оно!
Я вынул из кармана куртки вафельное ухо Альпенгольдова и стал крутить его в руках.
Я не знал, что с ним делать. Может, съесть?
Я сунул ухо в рот.
— Ты сбрендил? А ну, выплюнь сейчас же! — гаркнула на меня Принцесса, и ее спутники посмотрели на меня осуждающе.
— К уху приставь, дуралей!
Я сделал, как она сказала, и ухо стало как мое собственное. Во дела! Я зыркнул в трубу:
— Теперь слышишь? — спросил Фома Фомич своим обычным приятным голосом.
Хотя «обычным» — это я неправильно выразился. С Фомой Фомичом мне раньше разговаривать никогда не доводилось — мы все больше помалкивали. Я его кормил горохом и подорожником, а он ел, и мы помалкивали.
Но именно так я себе его голос и представлял.
— Прекрасно тебя слышу!
— Ну и? — спросил Фома Фомич.
— Чего? — я немножко растерялся.
Я так долго его искал и так часто себе представлял, как начну этот непростой разговор… Но сейчас, в этот решительный момент, я был растерян. Смятен и растерян. И я сказал как-то по-дурацки:
— Я колесо ломать не хотел, прости…
То есть, простите, господин Страж…
— Да прощаю! Простил уже давно! Ты мне лучше скажи, — Фома Фомич поморщился, — ты научился трем важным BE?
То есть, он простил?
То есть, я прощен?!
Вот так просто?
Вот так вот просто так?!
— Чего? — я не расслышал последнего вопроса.
— Чего ты чегокаешь? — рассердился Фома Фомич. — Научился ты или нет, я тебя спрашиваю?
— Кажется, да.
— Кажется?
— Точно — да.
— Великолепно! — Фома Фомич радостно засучил лапами. — Давай, скорее рассказывай!
— Ну… — я не знал, с чего начать. — Первая вещь — это ухо.
— Ухо? — переспросил Фома Фомич. — Вот это вот? — он ткнул гигантской лапой мне в ухо, вернее, в ухо Альпенгольдова.
— Да.
— И что в нем такого важного? — нахмурился Фома Фомич.
Кажется, он мне не доверял. То есть, по-моему, он в меня не верил.
— Я им теперь слышу.
— А-а-а! Ну, тогда другое дело, — Фома Фомич, кажется, остался мною доволен. — Дальше.
— Дальше я высиживал яйца.
— Высидел? — опять не поверил Фома.
— Да. Двух мальчиков.
— Грандиозно! Высиживать мальчиков — редкий талант! Обычно мальчики им не обладают. Ты умница! Что еще?
— Гм-гм… — я судорожно соображал. — Это, наверное, все.
— Как все? — воскликнул Фома Фомич. — Этого не может быть!
Я подавленно разглядывал щелочку в паркете.
— Ты триста лет путешествовал по Иначе и даже трем важным ВЕ не научился? Это немыслимо! — бушевал под потолком Фома Фомич, и его меховые кусты ходили ходуном. — Ты понимаешь, что без трех важных ВЕ я не смогу вернуть тебя обратно?
— Почему?
— Ворота не откроются — вот почему!
— И что же теперь — все пропало? — я чуть не плакал.
— Ничего не пропало! — сказала Принцесса Морковка, выталкивая вперед своих застенчивых спутников. — Вот!
— Что — вот? — хором спросили мы с Фомой Фомичом.
— Их Высочества Наследные Принцы Морковляндские! — торжественно объявила Морковка, а Принцы стали расшаркиваться.
Фома продолжал хмуриться.
— Они раньше были Мерзавчиками. Ну, вспомнил? Дуга, тыры-пыры?..
— Что-то припоминаю, — сказал Фома Фомич.
— Ну вот. А о Мальчик вместо того, чтобы сам — обратно розовым, их — обратно Принцами, — сумбурно пояснила Принцесса.
— Это правда? — строго спросил меня Фома.
Я скромненько кивнул голубой головой.
— Это гениально! Значит, у нас в арсенале три важные BE: слышать, высиживать и думать.
— Думать?
Что же я раньше, что ли, думать не умел?
— Вот именно: думать. Сначала о других, а потом — о себе. Давай, залазь на меня — сейчас будем выломляться.
— В Так?!
— Ну а куда же еще? Залазь мне на шею, говорю. И держись покрепче. В районе Ворот свирепствует турбулентность.
Я сделал, как он меня попросил, и поглядел вниз.
Там стояли Принцесса и Принцы.
Они махали руками.
Мне стало немножко грустно. Все-таки триста лет в Иначе — это вам не шуточки. Все-таки, как ни крути, а я успел к ним привязаться. И к Морковляндским, и к Альпенгольдовым, и к господину Гусю, и даже к мерзавцу Котовичу почему-то. Я почему-то совсем на них больше не злился, наоборот. Мне было грустно с ними расставаться сейчас.
А все-таки радостно мне было гораздо больше, чем грустно!
— Пристегнулся? — спросил Фома, с воем отрываясь от паркета.
— А чем? — я огляделся в поисках ремня безопасности.
— Ладно, только смотри не свались.
— Хорошо! — пообещал я, махая рукой Принцессе с Принцами.
Они стали крошечными, такими крошечными, что я больше не видел их одинаковые крошечные рты.
Они были уже сами как крошечки. А потом они превратились в точечки.
А потом они исчезли.
Глава 27
Эпилог
Я заглянул под диван — Фомы Фомича там тоже не было.
— Фома Фомич, родненький! — позвал я тихонько. — Куда ты подевался-то? Бабака мне за тебя голову откусит…
Бабака Косточкина, моя говорящая собака, подарила мне Фому Фомича перед самым отъездом в Абхазию. На отдых решили рвануть всей семьей — мама, папа, Бабака и сестра Аделаида. Меня оставили присматривать за хозяйством.
— Если кто из бандитов сунется ночью, — сказала Бабака, — ты пой басом. У тебя теперь как раз ломается голос, — и подарила мне Фому Фомича.
В дверь позвонили.
Я машинально посмотрел на часы с Микки-Маусом: 20:22.
И кого это несет на ночь глядя?
На всякий случай я решил не открывать — мало ли? А вдруг и правда бандиты? Или убийцы. Такие случаи со мной уже бывали.
И Бабака, помню, рассказывала всякие страсти про одиноких мальчиков.
— У одного мальчика, — рассказывала Бабака, — однажды родители уехали на дачу. Он лег спать, а ночью проснулся. Глядь — а в окне черная рука. На следующий день у него у самого почернела рука. В другую ночь мальчик увидел в окне черную ногу, и наутро у него почернела нога. Потом у него почернели голова и туловище.
— А потом? — спрашивал я.
— А потом мальчик исчез. И никто долго не знал, где он. И только через тринадцать лет в городе Рубцовске Алтайского края одна женщина нашла на помойке его фотокарточку. На этой карточке мальчик был весь черный и СТАРЫЙ. Я любил, когда Бабака рассказывала что-нибудь страшненькое. Особенно на ночь. Особенно, когда папа в зале, а мама на кухне жарит омлет.
