Василий Тихонов - Страшные сказки
Вот было у нас. У дядьки моего сын приёмный был, Семён. Баскущий, ядрёный, и в работе не отставал. Всем задался парень, и девки на него заглядывались, но уж больно разборчив оказался. Погодки его семьями обзавелись, ребятишками, а он всё не решался. У одной нос в конопушках, у другой рот велик, третья всем хороша - и станом крепка, и плечами кругла, и другими женскими прелестями богата, ан и у неё изъян - разговорчива без меры.
Так и докопался - не осталось в округе ему ровнюшки. Одна только девка - кособоконькая да полоротенькая. Он на неё даже и не глядел. А ведь время пришло гнездо вить, не в бобылях же сидеть! Тут он и затосковал. Во сне раз такая девка привиделась, что глаз невозможно отвесть. Стала она его по ночам потаённым поманивать, бабьим. Семён совсем извёлся - вилы в руках удержать не может. А девка, слышь, чуть не во плоти ему являться стала. Ушёл он тогда на вышку ночевать, выжидать её. Девка-то является, во всей красе ему показывается, он уже и жар от неё чует, а руки протянет - она как сквозь землю проваливается. Проснётся Семен - в руке у него угол сенника зажат. Утром раз не сдюжил, вышел на крыльцо да гаркнул во всё горло: "Хоть бы сатана за меня пошла!" И тут же колокольца забренели, покатился по улице свадебный поезд богатый. За невестой на телегах приданое везут в сундуках распахнутых. Гривы лошадиные шёлковыми лентами изукрашены, музыканты в повозках сидят. Одни волынки тискают, другие в дудки дудят, кто-то в бубен наяривает, кто-то на гусельцах набрякивает. А невеста та самая и есть, что по ночам являлась. Взошёл Семён к ней, к бедру крутому прижался, слова нежные в ухо шепчет. Сам и не помнит, как в церкве подъехали. Встали пред налоем, на Семёна уж и венец опускают, тут он возьми да перекрестись! Оглянулся кругом - батюшки! - музыканты-то окаянные. На бубны у них кожа человечья натянута, дуют в косточки ребячьи, заместо волынки пузырь рыбий, а на гусельцы жилы бабьи натянуты. А невеста хвостатая да рогатая, задом крутит, хвостом метёт, пасть уж расщеперила, чтобы сожрать. Зачитал Семён молитву - с жизнью прощаться, - тут всё и пропало, как и не было вовсе. Очнулся Семён в сарае каком-то кособоком. Стоит на чурке, а с потолочины на него петля пеньковая опускается, в руке косточка куриная заместо свечи зажата. Понял он тут всё: кто к нему по ночам наведывался, в соблазн вводил. А силы из сараюшки выбраться нет никакой. Стал Семён стонать: может, кто и услышит.
А мимо как раз девка та неказистенькая проходила. Вывела она Семёна, ухаживать за ним стала да так и прижилась в дому. Родители у неё беднейшие были, они уж не супротивничали, когда Семён её высватал. Так и обвенчались, месяца не прошло. Хозяйка она оказалась знатная. Распрямилась, расцвела в бабах - Семен на неё нарадоваться не мог. А тоже ведь попервоначалу внимания никакого не обращал.
Так, видать, и с цветком папоротника. Потому его человеку не каждому сорвать дано, что счастье своё он в красивой завёртке представлять привык, чтобы сияло всё, глаз резало. А настоящее, оно простое, как баклуши, ничего мудрёного в них нет.
Сорвал я цветочек. На вид-то он такой неказистенький: лепесточки белесенькие, неяркие. Повертел я его в пальцах, стал кругом оглядываться. И только диву даюсь: землю насквозь видать. Вон в корнях ели корчага с золотыми монетами зарыта, а под этим кустиком - сундук кованый с самоцветами. И боязно мне так-то ступать - земли совсем не видно. Заткнул я цветочек за онучу и к дому направился. Знаю, что оглядываться нельзя, а то пропадёт цвет папоротника. Иду, держусь, помню наказы-то. До осины на росстани дошёл, мне навстречу тот мужик и выходит, с которым на полянке встречался.
- Давай, Егорушко, цветок. Наш он теперь. Я тебе на сапоги золота положу, чтобы без обману было.
Взялся я за него, а тут Гриша передо мной встал. Не ожидал я такого, чуть цвет-то и не выронил.
- Не отдавай, Егорушко! Забыл, что задавят, если добром отдашь! Беги, миленький!
А мужик взвыл дурным голосом:
- Тут-то ты мне и попался, гадина! - И на Гришу кинулся. Я-то побежал, уж и не видал, чем там у них закончилось. Бежал, пока деревня не завиднелась. Тут только дух перевёл. А навстречу мне парень идёт, наш, деревенский, Петьша. У него сапоги самые баскущие и были, я на них всё заглядывался.
- Здорово, Егорушко! Куда путь держишь?
- Да вот домой вертаюсь. Я тама морды проверял дальние. А ты куда идёшь на ночь глядя?
- Да силки поставить ходил.
- Ты, слышь, Петьша, посмотри, нет ли у меня за спиной кого, а то что-то боязно.
- Да нету, Егорушко. Пусто сзади. Только месяц вон из-за тучи показался.
- Ну и слава Богу.
- Что-то у тебя, Егорушко, лапти совсем прохудились. Бери вон мои сапоги - мне тятя ещё пару с ярмарки привёз. Потом уж рассчитаемся.
- Да что ты, Петьша, как можно. Я и в лаптях дохожу.
- Бери, бери, не даром ведь отдаю. А я покуда в твоих лапоточках дочапаю. Завтра-то мы поутру рано к родне собрались, не застанешь меня. Давай забирай мои сапоги, а лапти скидывай.
Сдуру-то я согласился. Уж больно охота было сапоги со скрипом поносить, перед девками пощеголять. Скинул лапти, в сапоги влез. Петьша лапти забрал с онучей и быстро как-то ушёл. А я в обнове вышагиваю, скрип слушаю. И кажется мне этот скрип лучше и слаще самой небесной музыки.
Вдруг остановился, разом про цвет папора вспомнил, что за онучу он у меня заткнут был. Бросился Петьшу догонять и споткнулся. Глянул на ноги, а там вместо сапог корьё осиновое.
Вот ведь как вышло! Поспешил я к Грише. К избе-то подхожу, а там бабы воют. Сердце у меня ёкнуло и зашлось, беду почуяло. Взбежал на крыльцо, в сенцы, в избу, дверь распахнул и замер. Лежит дядя Гриша на лавке. Вокруг бабы хлопочут, обмывать покойника ладятся.
- Вот, Егорушко, закончил жизнь свою Гришенька наш. Ножки его теперь не по земле, по облакам ступать будут, бороду ангелицы расчесывать станут.
Не сдюжила тут одна из баб, на всю избу заголосила:
Ой да соколочек наш ты миленький!
На кого ж ты нас покинул всех?!
Ничего от тя не видели,
Кроме добрости и почестей!
Да куда ж ты снаряжаешься?!
Да куда ж ты собираешься?!
Сокатились снеги белые,
Реки быстры распалилися.
Только нет тебе дороженьки,
Только нету тебе выходцев
Со чужой сторонки дальнией.
У чужих-то, ой, неласково!
У чужих-то во сиротстве жить!
Мы уложим тебе, миленький,
Руки белы на белой груди!
Ты прости, прости нас, миленький,
Что с тобой не собираемся!
Одного тебя оставили на расправу зверю лютому!
А дальше так зарыдала, что и я не сдюжил. Стою меж баб и сам во весь голос вою. Тут уж и мужики сбежались. Шибко все Григория любили, вот и жалели сильно. Он для нас как свет в окошке был. Осиротела без него деревня. Всем миром хороняли. И по сию пору его могилка самая ухоженная на могильнике нашем старом, хотя и родни у него не осталось.
И я его часто поминаю. Дважды ведь жизнь спас. С Натальей раз, и в Кривом логу. И слова бабкины золотые ему лучше всех подходят: "Честным христианским трудом живите, детушки. Никакой чёрт тогда не страшен: Бесовское, оно хуже воровского. Проживёте без хворостей и беды, коли слова мои попомните". Всё как есть о Грише сказано. Я, вишь, тоже так старался жизнь прожить. Мне уж тоже скоро счёт предъявят - сколько задолжал, сколько мне должны остались, - там всё сведено будет. Но одно твёрдо знаю: просто так ничего не случается. Всё от Бога, даже сатана.
Гриша так сказывать любил. Жили-де на небе Бог со своими ангелами да двумя архангелами. Один сметливый был, работа у него спорилась. Бог его на отличку держал и Сатанаилом кликал. А другой увалень был неповоротливый, его уж Миха кликали. А тут у Бога треба такая появилась: на землю спуститься, посмотреть, как всё после сотворения мира устроилось. А за то время, пока по земле бродил, Сатанаил начал ангелов бунтовать, чтобы против Бога пошли. Он, вишь, думал, что у него не хуже, чем у Всевышнего получиться может. А Миха всё примечал да супротивничал. Вот и не получилась у Сатанаила задумка. Вернулся Бог, от Михи всё, как было, узнал и низринул Сатанаила в преисподнюю да Сатаной кликать его стал. А тех ангелов, что супротив пошли, на землю грешную скинул. Которые в бани попадали, банниками стали, которые в леса - лешими, которые в реки и озера - водяными. Так сатанинское племя по земле и разошлось. А Миху в награду за верность Бог стал Михаилом кликать. Ему мы и по сей день молимся.
Вот так вот, молодой человек.
Послесловие
Прекрасен, причудлив и многообразен мир русского фольклора. В нем уживаются и святые, и грешники, и люди, и нелюди. Для каждого жизненного случая есть свои жанры, отражающие многовековой опыт наших предков. Былички и легенды относятся к числу самых интересных и мало знакомых неспециалистам жанров народной несказочной прозы. Быличка — рассказ о демонологических персонажах, таких, как леший, домовой, русалка. Легенда, в которой вместе с человеком действуют святые угодники, Богородица, ангелы Господни, закрепляет христианские воззрения, точнее, их народный вариант.
