Эдуард Лабулэ - Сказки
— Нет, нет! — сказал король. — Несите, мой отец, несите! Не думаю, чтоб всё это стоило многого! Вы не жирно покушаете!
— Желаю вашему величеству поужинать с таким же аппетитом, — отвечал монах и удалился, прошептав несколько слов, разобрать которые было трудно; вероятно, он шептал молитвы.
Колокол прозвонил к ужину. Король вошёл в столовую, потирая руки.
Он был доволен собою и собирался отомстить серому человечку; следовательно, было отчего разыграться аппетиту.
— А что, королева ещё не сходила? — спросил он ироническим тоном. — Впрочем, это меня не удивляет. Неаккуратность — женская добродетель!
Король уже садился за стол, как вошли три солдата и, опустив алебарды, впустили в столовую серенького человечка.
— Ваше величество! — сказал один из солдат. — Этот негодяй вошёл во двор замка, несмотря на королевское запрещение. Мы бы его сейчас же повесили, чтобы не мешать вашему величеству ужинать, если бы он не говорил, что имеет послание от королевы и что владеет государственной тайной.
— Королева! — вскрикнул изумлённый король, — Где она? Несчастный, что ты с ней сделал?
— Я её украл! — хладнокровно сказал маленький человек.
— Как так?
— Ваше величество! Монах, у которого за спиной был большой мешок и которому ваше величество изволили сказать: «Уноси всё, это мне…»
— Это был ты? — крикнул король. — Но тогда, значит, и я не безопасен. Когда-нибудь ты возьмёшь и меня и всё моё королевство в придачу?
— Ваше величество! Я попрошу у вас большего.
— Ты меня пугаешь. Кто ты? Колдун или сам дьявол?
— Нет, ваше величество, я просто принц Галарский. Я ехал сюда просить руки вашей дочери, но дурная погода заставила меня с пажом укрыться у Скальгольтского священника. Случай столкнул меня с дураком-крестьянином и заставил меня разыгрывать известную вам роль. Впрочем, всё это я делал больше из-за повиновения и из желания понравиться вашему величеству.
— Хорошо, хорошо! — сказал король. — Я понимаю или, по правде говоря, ничего не понимаю, но это все равно. Принц Галарский! Я желал бы лучше иметь тебя зятем, чем соседом. Только что скажет королева…
— Она здесь, ваше величество, Мой главный паж привёл её во дворец.
Вскоре явилась королева, Хотя ока была сконфужена, что её надули, но утешение иметь такого ловкого человека зятем облегчило её.
— А секрет? — тихо сказала она принцу. — Вы мне должны его.
— Быть всегда красивой — значит быть всегда любимой, — отвечал принц.
— А средство быть всегда любимой? — спросила королева.
— Быть всегда доброй, простой и исполнять желание своего мужа.
— И он смеет говорить, что он волшебник! — крикнула королева, подняв руки к небу.
— Покончим, господа, с этими тайнами, — вмешался начинавший трусить король.
— Принц Галарский! Когда вы сделаетесь нашим зятем, у вас будет больше времени для бесед с тёщей. Ужин простынет. Садитесь и посвятим весь вечер удовольствиям. Радуйтесь же, будущий зять. Завтра вы будете женаты. — После этих колких, по мнению короля, слов он взглянул на королеву, но та сделала такую гримасу, что король сейчас же схватился за подбородок и стал считать мух на потолке.
Тут кончаются приключения принца Галарского. Счастье не имеет истории. Мы только знаем, что он наследовал тестю и был великим королём. Отчасти лгун, отчасти вор, хитрый и храбрый, он имел все добродетели хорошего завоевателя. Он отнял у соседей три тысячи десятин снегу, три раза терял их и снова завоёвывал, пожертвовав шестью армиями. Его славное имя находится в летописях Скальгольта и Галара. Отсылаем читателей к этим знаменитым памятникам.
ПЕРЛИНО
(Неаполитанская сказка)
— Бабушка! Отчего ты так сильно смеёшься?
— Оттого, что мне плакать хочется, дитя моё!
(«Красная шапочка — болгарская сказка»)I. Синьора Паломба
Известный мудрец Катон сказал где-то, что в своей жизни он дал себе три обещания: во-первых, никогда не доверять секрета женщине; во-вторых, не проводить в безделье целого дня и, в-третьих, никогда не ездить морем, если только возможно поехать другим, более удобным и верным., способом. Предоставляю кому угодно руководствоваться первыми двумя правилами; замечу только, что не совсем благоразумно ссориться со слабой половиной человеческого рода и нападать на лень, которой подвержены не все же люди. Что же касается до третьего правила, то я бы советовал начертать его на всех кораблях золотыми буквами, в виде предостережения для неосторожных. Впрочем, чужой опыт так же забывается, как и свой собственный; и я сам не раз садился на корабль. Но только что он выходил в море, я немедленно же вспоминал золотое правило и нередко в море, да и везде чувствовал, хотя и всегда поздно, что я далеко не Катон.
Как-то раз — этот раз мне и теперь памятен — пришлось отдать полнейшую справедливость мудрости старого римлянина.
В один славный солнечный день отправился я из Салерно, но только что мы вышли в море, как налетел сильный шквал и отбросил нас на Амальфи, с быстротой вовсе для нас нежелательной. В момент шквала я увидел, как матросы побледнели, замахали руками, стали молиться и ругаться — затем я ничего не видел. Насквозь пронизанный ветром и вымоченный до костей, я забился под палубу и лежал там больной, закрывши глаза; я совсем забыл, что путешествую ради собственного удовольствия, как вдруг неожиданный толчок заставил меня опомниться и почувствовать на себе чью-то могучую руку. Передо мной стоял шкипер и тряс меня, за плечи. Поставив меня на ноги, он сказал с весёлым видом: «Не бойтесь, ваше превосходительство, мы у берега, в Амальфи. Вставайте-ка! Хороший обед восстановит ваши нервы. Буря прошла, и вечером мы пойдём в Сорренто!»
Я сошёл с корабля таким же мокрым, каким был Улисс после крушения; мне так же, как и ему, хотелось поскорей поцеловать землю, которая не скачет под ногами. Меня ждали четыре матроса, с вёслами на плечах, готовые с триумфом проводить меня до гостиницы, что виднелась на возвышенности и, словно снег на горе, белелась на солнце известью покрытыми стенами. Я пошёл за проводниками и далеко не походил на победителя. Напротив, грустный, тихо поднимался я по бесконечной улице, глядя вниз на волны, которые разбивались о пристань, точно сердясь, что выпустили нас из своих рук. Наконец я пришёл в остерию. Был полдень; таверна, казалось, вымерла; кухня была пуста, и только семейство общипанных цыплят встретило меня и стало кричать при моём появлении, как гуси в Капитолии.
Я обошёл испуганных цыплят и поспешил выбраться на террасу, где сильно пекло солнце; там я уселся верхом на стул и сидя, положивши голову и руки на спинку, принялся высушиваться. А город, море и небо всё еще прыгали в моих глазах.
Едва я успел задремать, как ко мне подошла трактирная хозяйка, шлёпая туфлями с важностью самой королевы. Кто был в Амальфи, тот никогда не забудет дебелой и величественной синьоры Паломбы.
— Что угодно вашему превосходительству? — спросила она голосом, грустнее обыкновенного, спрашивая и отвечая в одно и то же время. — Обедать? Это дело невозможное. Рыбаки не выезжали в эту проклятую погоду и рыбы нет.
— Синьора, — отвечал я, не поднимая головы, — дайте мне, чего хотите. Супу, макарон, что ли, всё равно. В настоящее время мне солнце нужнее обеда.
— Извините, ваше превосходительство, — сказала хозяйка. — Судя по красной книжке, что торчит у вас из кармана, я приняла вас за англичанина. С тех пор, как эта проклятая книжка, в которой всё написано, похвалила амальфскую рыбу, ни один милорд не станет ничего есть, кроме того, что ему прикажет эта бумага. Слава Богу, вы можете рассуждать, и мы постараемся угодить вам. Только потерпите немножко.
И достойная женщина сейчас же поймала двух цыплят, шумевших около меня, и зарезала их, не давши мне времени остановить убийства, которого я был причиной. Затем она села подле и хладнокровно принялась ощипывать бедных жертв.
— Синьор, — заметила она через минуту, — собор ведь открыт. Все иностранцы осматривают его до обеда.
Я только вздохнул вместо ответа.
— А вы не видали, ваше превосходительство, новой дороги в Салерно? — прибавила почтенная Паломба, очевидно, стеснявшаяся, при мне заниматься приготовлениями к обеду. Оттуда прекрасный вид на море и на острова!
«Ещё сегодня утром и в коляске следовало бы мне посмотреть эту дорогу,» — грустно подумал я и ничего не сказал.
— Ваше превосходительство! — громче повторила хозяйка, желавшая от меня избавиться, — Сегодня базар. Великолепное зрелище! Чудные костюмы! А торговки, у которых такие славные языки! А апельсины, дюжина стоит карлин.
