Федор Кнорре - Капитан Крокус (все иллюстрации)
Капитан грустно улыбался, прислушиваясь к хвастливой болтовне воробья, но тут подняли лай собаки, заволновался в своей клетке маленький енот, возбуждённо застрекотали белки, кошки подняли вой, и медвежонок от возбуждения стал прыгать на месте и вертеться, как волчок.
Железная дверь склада снова откатилась на стальных роликах, и лампочки загорелись ярче.
Капитан вскочил и снова львиной походкой двинулся вдоль ряда прутьев своей клетки.
Безголовые носильщики, суетливо перебирая короткими железными ножками на резиновых подошвах, вкатили тележку с клеткой, где, вздрагивая и злобно огрызаясь после каждого толчка, бесновались три крупных диких льва.
Кладовщик шёл впереди, выбирая место, куда ставить клетку.
— Сюда! — скомандовал он безголовым.
Клетку подкатили вплотную к той, где сидел Крокус. Дверцы приподняли, и кладовщик железным прутом после отчаянного сопротивления вогнал всех трех львов, осатаневших от испуга, злости и унижения, в клетку, где, прижавшись в уголок, сидел Крокус.
Кладовщик опустил дверцы, непрерывно ворча:
— Катай вас тут по ночам! Возят, возят, уже и клетки ставить некуда!.. Спокойной ночи, постарайтесь не слопать друг друга до завтра!
С этими словами он плюхнулся на тележку, и безголовые покатили его к выходу.
Злобно проследив глазами за удалявшейся тележкой, после того как ворота снова задвинулись, все три льва, тревожно втягивая ноздрями воздух, медленно двинулись прямо на Капитана.
«А дело-то дрянь, — мелькнуло в голове у Капитана. — Сколько лет я был на волосок от гибели в клетке со львами, и ничего. А теперь, кажется, и волоска у меня нет, чтобы на нём повиснуть!..»
Глава 17. ТАЙНА ЁРЗАЮЩИХ НОСОВ
жик очень далеко! Не найдёт его никто!..
Песенка не очень длинная, но содержательная для того, кто понимает. Рифма, пожалуй, не из самых лучших, но только что сочинивший её Мухолапкин был просто в восторге, до того она ему самому понравилась.
Он лежал, накрывшись с головой одеялом, и, дрыгая ногами, напевал её на разные голоса. Сперва на плясовой мотив, раз десять подряд, потом делал маленький перерыв, чтобы отхохотаться вволю и подрыгать ногами, и снова запевал её протяжно и заунывно, что вызывало у него новый взрыв хохота и дрыганья ногами.
Получалось что-то среднее между «Чижиком» и похоронным маршем, но, к счастью, из-под одеяла никто этого не мог слышать.
Наконец, чтоб не задохнуться, он, тяжело дыша, откинул одеяло. Но, прежде чем заснуть, долго ещё лежал и улыбался в темноте, представляя, как это его ёжик сейчас в полной безопасности топочет лапками по полу в убежище у Коко и, может быть, в эту самую минуту тоже усмехается своей ежиной усмешкой, вспоминая Мухолапкина.
Потом он заснул и спал спокойно, и ему даже во сне снилось, что уже на другой день он из обыкновенного преступника сделается крупным заговорщиком…
Наука до сих пор ещё не выяснила, почему всем ребятам гораздо больше нравятся задние дворы, пустыри, заросли колючих кустов или лопухов, чем чистенькие дорожки и аккуратные цветочные клумбы. Но Мухолапкину, как и многим другим, нравились именно заросли и задние дворы.
Поэтому утром следующего дня он сидел на задворках, заваленных строительным мусором, забравшись на расколотый пополам железобетонный блок, и, посвистывая себе под нос, рисовал на плите зелёным мелом портрет улыбающегося ежа.
Лучше всего получались колючки и улыбка — всё остальное было не очень-то похоже, но всё равно было приятно как воспоминание.
— Эй, ты! — окликнули его одновременно сразу два голоса.
И Мухолапкин, не оборачиваясь, ответил:
— Эге-ге-гей! — По голосам он узнал соседей — близнецов брата и сестру, живших пятью этажами выше.
Они вскарабкались на блок, держась за руки, стали у него за спиной и одновременно вздохнули. Возможно, никто не обратил бы внимания на то, что они близнецы, если бы они не ходили всегда парой и, чуть что, не хватались бы крепко за руки, чтоб поддержать друг друга, столкнувшись с какой-нибудь опасностью или неприятностью.
Вот и теперь: крепко держась за руки, они стояли и смотрели, как Мухолапкин подбавляет ещё парочку зелёных иголок на спину ежа.
— Нравится? — со скромной уверенностью спросил Мухолапкин.
Близнецы переглянулись, опять тяжело вздохнули, и девочка неуверенно проговорила:
— Нам нравится. Да?
— Да, — подтвердил мальчик. — Нравится. Это потому, что он такой весёлый.
— Сразу видно, что ему очень весело… А тебе, Мухолапкин, значит, его не жаль?
Мальчик толкнул сестру локтем и быстро проговорил:
— Это она нечаянно сказала глупость! Чего тут жалеть? Это же чувство! А чувства все вредные. А жалость — это даже стыдное чувство… И ещё вредное… Ну да я уже сказал…
— Ни капелечки мне его не жаль! — вызывающе пропел Мухолапкин. — С чего это я стану его жалеть?
Близнецы опять переглянулись, повернулись, одновременно сели и стали сползать с блока на землю. Мухолапкину стало как-то обидно, уходят, ничего не спрашивая, как будто нечего у него выспросить, когда тайна его так и распирает изнутри.
— Я даже очень рад. Только это тайна, — небрежно бросил он вслед близнецам, но они не оглянулись, и он поспешил добавить: — Да ведь он неплохо устроился. Здорово хитрый ежака, поискать такого!
Близнецы повернулись к нему разом, точно на одной пружинке, и выпучили глаза.
— Как это — устроился?
— Что значит — устроился?
— Тайна! — загадочно усмехнулся Мухолапкин.
— Разве у тебя его не забрали?..
— На Чучельномеханический комбинат?
— Я же говорю — тайна. Что вы, не понимаете: если я вам всё расскажу, какая же это будет тайна?
Близнецы нахмурились и с минуту сосредоточенно размышляли. Потом девочка предложила:
— А ты нам скажи, это будет и наша тайна. Ты только ответь: разве твоего ёжика не пустили в набивку?
— Я клятву дал молчать!
— Да ты можешь ничего не говорить, — сказал мальчик. — Мы будем спрашивать, и, если «да», ты сделай какой-нибудь знак.
— Какой такой знак? — подозрительно осведомился Мухолапкин. Девочка предложила:
— Ну, кивни головой.
— Вот ещё! — презрительно усмехнулся Мухолапкин. — Да ведь это почти то же самое, что сказать вслух.
— Ну, подмигни одним глазом!
— Ещё чего: мигать! Это же каждый дурак поймёт! Хороша тайна!
— А знаешь что? — сказала шёпотом девочка, придвигаясь вплотную к Мухолапкину. — Ты сумеешь сделать носом так — свернуть кончик носа на сторону?
Мухолапкин попробовал.
— Кажется, сумею.
— Ну так вот, когда ты повернёшь кончик носа направо, это будет значить «да», а налево — «нет».
— Попробуем, — нерешительно согласился Мухолапкин. Девочка быстрым шёпотом спросила:
— Твой ёжик жив?
Нос решительно свернулся направо, и близнецы быстро обрадованно переглянулись.
— Он у тебя?
Нос съездил влево и вернулся в нейтральное положение.
— Его теперь не найдут? Он спасся?
Нос Мухолапкина горделиво два раза подряд свернулся вправо.
Близнецы ахнули и уцепились друг за друга, точно утопающие за спасательный круг (причём каждый из них был и утопающим, и спасательным кругом для другого). С двух сторон они стиснули Мухолапкина и сразу в оба уха зашептали:
— Тогда ты спаси и нашего Тузика!.. Ну, скажи, спасёшь?.. Ну, пожалуйста, пожалуйста, как-нибудь спаси! — И они с волнением и надеждой уставились на кончик Мухолапкиного носа.
Но нос даже не дрогнул. Конечно, Мухолапкин отлично знал развесёлого толстолапого Тузика, общего пса близнецов, такого пятнистого, как будто его сшили из разных лоскутов. Конечно, хорошо бы ему помочь, но… Он всё ещё колебался и раздумывал, как вдруг девочка потянулась рукой к его нахмуренному лицу и очень мягким, просто даже нежным прикосновением пальца сдвинула ему набок кончик носа — в правую сторону.
— Значит, «да»? Ведь ты сделал знак «да»? Правда? — умоляюще шептала девочка.
И суровый Мухолапкин, глядя в её переполняющиеся слезами глаза, решительным движением мужественно свернул нос вправо и буркнул:
— Только не реви, пожалуйста! Подставляйте уши, запоминайте, что я вам скажу. И помните, что каждое моё слово — тайна.
Сбившись в кучку, они довольно долго шептались. На прощание Мухолапкин громко повторил:
— Не забудете сигнал? Я два раза мяукну, как дикий камышовый кот!
— А как мяукает дикий камышовый кот?
— Точно так же, как и обыкновенный! А теперь расходитесь незаметно по одному… Что? Ну ладно, по двое!
И они разошлись в разные стороны, через каждые десять шагов оборачиваясь и лёгким движением кончика носа давая знать, что всё в порядке.
Был поздний вечер, и чёрный Шлаковый пустырь стал ещё чернее. Как всегда, розовое зарево загорелось над главными улицами города. По автостраде вдалеке проносились со свистом машины, лягушки заливались в болотцах, а по реке плыли к выходу в море разноцветные огоньки судов, и волны, набегая на берег, слегка покачивали стоявшие на приколе заброшенные железные баржи, и они тихонько поскрипывали, вспоминая старые дни, когда они ещё не были такими ржавыми, и у них на борту тоже горели цветные огоньки, и они плавали по реке и тоже уходили в море…
